Страж - Чарлз Маклин

На мгновение мне показалось, что пациент вот-вот на меня набросится. Но вместо этого он просто забастовал. Он зажал уши руками и категорически отказался говорить со мной по той причине, что я являюсь «злодеем и манипулятором», пытающимся подчинить себе его сознание.

г) ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

Несмотря на отчаянное сопротивление пациента, я решил перейти в наступление и изложить ему некоторые аспекты того, как я понимаю его дело. Во-первых, я попытался внушить ему, что «подавленное подсознанием преступление», которое, как я с самого начала знал, лежало в основе чувства вины и враждебности, испытываемых им по отношению к жене, представляет собой не очередное мелодраматическое воплощение из его мифического прошлого, а действительно имевшее место травматическое происшествие из поры его детства.

Я начал объяснять пациенту, что сильно сексуализированное поведение в пубертатном возрасте имеет тенденцию становиться патологическим, как правило, в результате каких-либо физических изъянов, но что в его случае раннее половое пробуждение имеет своей причиной скорей необычные внешние обстоятельства, а именно пребывание в течение долгого времени наедине с сексуально уже созревшей туземной девушкой в тропическом раю. Латентный период с восьми до десятилетнего возраста, отбрасываемый Фрейдом как асексуальный, в высшей степени знаменателен для психологического развития, потому что именно в эти годы мы впервые заводим дружеские связи и равным образом впервые люди, не входящие в тесный круг семьи, начинают играть в нашей жизни большую роль, причем еще когда мы пребываем в полном неведении относительно всех неопределенностей любовного чувства. Я высказал предположение, согласно которому мотив если не убийства, то желания убить Мисси может быть найден в определенном разочаровании в ней, в боязни утраты или измены и т. п.

Пациент по-прежнему зажимал уши руками. И не подавал и виду, что он меня слушает. Тем не менее я продолжал. В первый раз подвергнувшись регрессии, пациент сообщил, что в девятилетнем возрасте он совершил убийство, но не позволил мне узнать почему. В ходе последовавших за этим сеансов гипноза он упорно сопротивлялся всем моим попыткам разблокировать его подсознание. Однако же, отвечая на вызов, каким, по сути дела, является воздействие гипноза, он создал несколько причудливых фантазий, собственно говоря, целую систему веры или мировоззрения, включающую в себя элементы мифа, истории и реального мира, стремясь, разумеется, вовсе не отыскать талисман типа Святого Грааля – вся история с «кристаллом» имеет ярко выраженный характер трансцендентного символа, – а соткать более или менее приемлемую историю, которая объяснила бы, а возможно, и свела на нет убийство им девочки. Данной цели ему удалось достичь, выйдя на историю Магмеля, в которой он препоручил Мисси роль своей возлюбленной младшей сестры, которую ему приходится вопреки собственной воле уничтожить. В результате его ошибки, однако ошибки по неведению, она смертельно заболела и испытывала такие муки, что он просто вынужден был, прибегнув к «кинжалу милосердия», нанести ей последний удар, трактуемый как акт любви.

Теперь уже пациент начал к моим словам прислушиваться. Я продолжал рассказ, объяснив ему, что примерно к тому времени, когда он обратился ко мне за помощью, ему удалось перенести и «изгнать» бремя своей неизреченной вины, сфокусировав ее на убийстве собак. Хотя он в то время и не понимал, почему убил их, поиски мотива в конце концов привели его к эпизоду с собаками в самом конце истории Магмеля. И это объяснение настолько устроило его на подсознательном уровне, что и во всю историю он поверил в буквальном смысле. Ему удалось отвлечь собственное внимание от подлинного мотива, заключавшегося в желании убить жену.

Поэтому и история Магмеля, представлявшая собой скрытую метафору его внутренней жизни, хранящуюся в подсознании на протяжении довольно долгого времени (отсюдасны, видения, галлюцинации), выйдя на свет, стала для него откровением и единственной «истиной». Но истинный конфликт, так и не разрешенный, продолжал исподволь мучить его.

Его подсознательной целью стало убийство Анны – он считал себя обязанным совершить это по той же, вне всякого сомнения, причине, по которой он убил Мисси. Когда он в конце концов решился на это, в своем сознании, в какой-то части его, он доигрывал или переигрывал последний эпизод истории Магмеля, которую он инсценировал деталями, позаимствованными из его собственного повседневного быта: его вилла соответствовала при этом дому Кендаля, ее купол – башне; в этот же ряд входят мансарда, флюгер (колокол в виде полумесяца) и т. д. Все выглядит так, как будто Магмель нарочно создан для этой цели. Миф и реальность в конце концов слились воедино. И вот произошла «атака» на дом. Ему не оставалось ничего другого, кроме как убить Анну – вывести ее «из юдоли скорбей».

Но почему?

В этот момент пациент поднялся с места.

д) ВЫВОДЫ

В состоянии крайнего волнения пациент несколько раз повторил, что не предпринимал никаких попыток убить жену. Осведомился, где она сейчас находится, сказал, что ему «необходимо с ней объясниться». Я предупредил его о том, что содеянное ночью подпадает под статью уголовного кодекса, и предложил подписать согласие на помещение в психиатрическую клинику. Тут он опять раскричался. Он заявил, что докажет, что Мисси жива, и что это будет означать, что он невиновен и совершенно здоров. Так называемое доказательство он, по его словам, хранит в Бедфорде. Он предложил немедленно отправиться за ним и привезти его мне. Поскольку никакой возможности задержать его вопреки его воле у меня не было, я согласился на это, добавив, что он заодно может возвратить и подвеску люстры, висящей в холле. Мы договорились на час дня.

е) ДОПОЛНЕНИЕ

Жена пациента прибудет в одиннадцать с разрешением на помещение его в психиатрическую лечебницу. Доктор Хейворт, как лечащий врач, поставил на этом разрешении вторую подпись.

13

Пятница, 25 ноября

11.25. Я пишу это в поезде, идущем в Нью-Йорк. Пишу просто для того, чтобы не бросать дневник. Совершенно неизвестно, когда у меня появится время для очередной записи. Моя единственная защита в процессе, который выстраивает против меня Сомервиль – как представляется теперь, с самого начала, – заключается в этих заметках... И в письме, разумеется. Письмо – основной аргумент защиты.

Было бы проще послать ему по почте, но я не в силах отказаться от удовольствия понаблюдать за выражением его лица, когда он будет читать письмо. Карточный домик его анализа рухнет, и он поймет, что я одержал победу. И тогда я извлеку из портфеля – из потрепанного портфеля, с которым я езжу в этом поезде уже восемь унылых лет, – кристалл, как ослепительно сверкающий меч, молниеносный меч, которым я сражу всех своих супостатов...

Письмо, датированное 21 мая 1964 года, написано моей матерью. Это одно из ее нечастых, но обстоятельных посланий из Гольфстрим-Кей. Довольно трудно было разыскать его в таком бардаке, который представляет собой мой архив, но в конце концов это удалось. Поскольку всякое может случиться со мной, прежде чем я смогу снять с него ксерокопию, я переношу в дневник имеющий решающее значение пассаж:

«Вчера мы совершенно неожиданно получили письмо от Цу-лай. Ты ведь помнишь Цу-лай? Она была нашей стряпухой в Маниле, когда мы жили на краю света. Она осведомляется, не можем ли мы помочь ей. Она, видишь ли, надумала перебраться в Америку, со всем семейством! Ты ведь знаешь, что там был кое-кто и помимо Мисси. Мы с твоим отцом были бы рады помочь чем можем, но дело представляется довольно трудным. Цу-лай пишет также, что Мисси в прошлом году поехала в Лондон и устроилась служанкой „в семью добрых католиков“, но через пару месяцев влюбилась в какого-то сумасбродного молодого ирландца. Кажется, родственника хозяев. Так или иначе, они поженились! Что ж, это нисколько меня не удивляет. Мисси всегда была очаровательной девочкой, умненькой и прехорошенькой, конечно на свой лад. И вот она превосходно устроилась, не правда ли?»

Сегодня утром, когда я уезжал в город, было еще темно. Домой я вернулся примерно в десять и отправился погулять в тайной надежде на то, что все происшедшее ночью окажется дурным сном. В саду было так тихо, даже птицы не пели. Но когда я открыл дверь, я застал картину полного разрушения, поразившую меня так, как будто я увидел ее впервые.

При дневном свете это выглядело еще ужаснее. В доме все было разгромлено, буквально разнесено на куски. Повсюду вода, обломки древесины, обрывки линолеума, еда, одежда, битое стекло. На каждом шагу вся эта дрянь трещала у меня под ногами. Мне вспомнилось, как Принт Бегли бродил по разбомбленному Пальменхофу. Затем я представил себе, что Анна лежит где-то наверху в луже крови... Ведь могло случиться и такое.