Командир Красной Армии - Владимир Поселягин

— Наблюдатели сидят, — сидевший за рулем зам командира группы, кивнул в сторону невысокого холма в километре от дороги, по которой двигались озназовцы. — Оптика бликовала.

Группа не доехала до леса буквально километр, остановившись на самом настоящем посту с перегораживающим дорогу шлагбаумом, покрашенным в белый и черный цвет. На посту было четверо бойцов с сержантом, командиром поста. Было видно, что бойцы хоть и исполняют свои обязанности как надо, чем-то сильно расстроены.

— Сержант Васин. Командир поста. Ваши документы, — отрывисто представившись, сержант требовательно протянул руку за документами.

Группа была в советском двухцветном камуфляже, сняв трофейную форму. Поэтому бойцы хоть и поглядывали на них спокойно, держа на прицеле крупнокалиберного авиационного пулемёта, все равно подстраховывали своего командира.

— Командир спецгруппы, капитан Омельченко, — капитан предъявил для опознания специальный знак на небольшой белой тряпице.

— Я сообщу о вас начальнику штаба. Проезжайте.

— Что случилось сержант?

— Командира ранило, — всхлипнул сержант, вернув тряпицу с опознавательным кодом.

— Фролова? Тяжело?! — капитан даже привстал в люльке от такой новости.

— Не жилец. Дежурный телефонист только что сообщил, — сержант кивнул на телефонный аппарат, что стоял у мешков с песком.

— Гони! — рявкнул капитан водителю. Через минуту мотоциклы ворвались на поляну забитую техникой и людьми. Оставив мотоциклы у ближайшего грузовика, осназовцы пробравшись сквозь толпу, остановились у окруживших лежавшее на брезенте тело Фролова, командиров. У раненого суетилось несколько медиков.

— Вы кто? — повернулся к ним один из командиров, в звании старшего лейтенанта. Рядом обернулся молодой политрук по щекам которого текли слезы. Да и старший лейтенант кусал губы, с трудом сдерживаясь.

— Группа осназа НКВД, у нас приказ встретиться со старшим лейтенантом Фроловым и передать ему личное послание товарища Сталина, — коротко ответил Омельченко.

Его ответ не смотря на то что многие находились в ступоре вызвало эффект разорвавшейся бомбы.

В это же время один из медиков со шпалами военврача обернулся и негромко, но так что все услышали, сказал:

— Он хочет с вами поговорить.

Очнулся я от шума голосов, рядом кто-то разговаривал. Голос Сани я сразу узнал, вот второй был мне не знаком. Говорили обо мне.

Открыв глаза, я наткнулся на взгляд нашего Крапивина. В его взгляде было столько сочувствия, что я понял. Осталось мне не долго.

— Сколько? — тихо прошептал я.

— Я вам вколол морфин, боли вы не должны чувствовать…

Рядом кто-то всхлипнул, скосив глаза, я увидел Михайлову и одну из девчат медсестёр.

— Сколько? — так же тихо повторил я.

— Полчаса не больше.

— Позови ко мне того командира что приехал. Который с Майоровым разговаривает.

Чувствовал я себя хреново, мысли плавали. Видимо от сильной кровопотери. Ног я не чувствовал, да и низа живота тоже.

Крапивин развернулся и окликнул командира, который, несмотря на шум в ушах, я хорошо слышал, сообщил о том, что прибыл от Сталина.

Командиры отошли, дав капитану Омельченко пройти к лежавшему на брезенте раненому. Даже на первый взгляд было видно как все плохо. Фактически парня, еще совсем мальчишку разорвало пополам. В остатках живота были видны никелированные зажимы, которые зажимали артерии и вены, останавливая кровь. Виднелись белые изломанные кости в жутких ранах. Врач даже не пытался перевязывать, понимал что бесполезно.

— Оставьте нас, — тихо попросил лежавший на брезенте командир. Было видно, как окружавшие его люди уважают раненого. Мгновенно, как будто по приказу люди сделали несколько шагов назад, только военврач продолжал суетиться у тела раненого.

— Кто вы? — последовал тихий вопрос.

— Капитан Омельченко, прибыл сюда по приказу наркома товарища Берии, чтобы передать личное письмо от товарища Сталина.

— Прочтите, — тихо попросил раненый и судорожно закашлялся кровью. Военврач помог Фролову перевернуться на бок и откашляться, после чего вернул его в прежнее положение.

Капитан не теряя время, быстро вскрыл запечатанный конверт и прочел сообщение.

— Вот как, а я готовился к побегу. Даже документы и форму… кха… кха… подобрал… Дай!

Капитан вложил в слабую руку лист бумаги. Пачкая белый лист окровавленными пальцами, раненый сжал их, крепко держа послание.

Тело раненого все чаще и чаще скручивала судорога кашля. Было видно, как быстро он терял силы.

— Планшет… открой.

Капитан наклонился и открыл лежавший рядом с раненым планшет, предварительно убрав с него кобуру.

— Тетрадка… там моя биография. Запечатай ее, не открывая. Отдашь лично Сталину… Лично… Он все поймет… кха.

Тело раненого снова скрутила сильная судорога кашля.

— Что имеем не храним, а потерявши горько плачем, — слабо усмехнулся раненый. — Капитан, личная просьба Сталину… Кха-кха…

— Слушаю, — ближе склонился капитан.

— В дивизионе есть моряк… Мишин, позаботьтесь о нем и о его семье… родственники… жаль поздно понял, — раненый слабел, это было видно по длительным паузам, что он делал.

— Старший после меня остаётся майор Филатов. На дивизионе Майоров… — видимо в эти слова раненый вложил все силы, потому что откинулся назад и потерял сознание.

Приложив пальцы к шее, пачкая ее кровью, Крапивин тихо сказал:

— Все, сердце остановилось.

Сталин стоял у окна и дымил трубкой, выпуская дым в открытую форточку. На столе за его спиной лежала открытая простая ученическая тетрадь, рядом вскрытый плотный пакет со штампами «совершенно секретно» и рапорт от капитана Омельченко. Сталину было грустно, и немного обидно. Случайности на войне обычное дело, но чтобы так, когда уже практически все было решено, все насмарку… Это было очень обидно.

Заметив, что трубка погасла, Сталин очнулся и, подойдя пепельнице, выбил ее. Взяв из шкафа любимые папиросы, Сталин стал набивать трубку, не сводя взгляда с тетради.

— Победа девятого мая сорок пятого? Союзники? Перестройка говоришь? Кукурузник? Развал Союза? — как заведённый говорил хозяин кабинета. — Я вам устрою… ПЕРЕСТРОЙКУ!

Последним, прежде чем глаза закрылись я запомнил отчаянный взгляд осназовца, что склонился надомной.

Если кто думает, что после смерти не бывает светлых коридоров-туннелей в небо, то он ошибается. Честно говоря, я сам в них не особо верил. Все-таки при первой гибели ничего похожего не было, но факт остаётся фактом. Моя душа вознеслась к этому туннелю. Все вокруг стало темным и не цветным. Я видел, как забегали бойцы, как у моего тела столпились командиры и неизвестный осназовец им что-то говорил, убирая мою тетрадку в свой планшет. Филатов в своем синем, а сейчас темно-сером комбинезоне и Саня кивали. Видимо осзназовец передал им мои слова. Звука не было, а потом меня втянуло в тоннель.

Дальше меня закрутил круговорот воспоминаний, причем старых, и новых, о которых я до этого не помнил, вернее не знал…

Я не отвлекаясь на этот круговорот впитывая информацию как губка завороженно наблюдал как приближается конец туннеля и яркий свет. Потом вспышка и я понял, что лежу на песке.

Вокруг слышались радостные крики, большей частью детские, рев водных мотоциклов, катерка где-то поблизости и чей-то голос, просящий не заплывать за буйки. Говорили на английском, я оказывается, его прекрасно знал.

Открыв глаза, я посмотрел на пять склонившихся надо мной голов, чуть позже к ним присоединилась шестая. Девочки лет трех. Я вдруг понял, что это моя дочка.

— Что, так сильно прилетело? — спросил Саня Майоров, положив мне руку на лоб. Рядом стояли Ольга, в новых воспоминаниях вроде как моя жена, но я не был уверен. Еще Макс Бутов, Адель Самакаев и Гога Индуашвили. Все они были в пляжных футболках и шортах с сандалиями на босу ногу.

— Где я? — тихо спросил я, с трудом подавляя панику.

— В смысле? — удивился Макс. — Сам же вытащил нас на этот курорт на Кубе? Сколько собирались, то у одного времени нет, то у другого. А тут ты нас в охапку и на самолет. Третий день отдыхаем… Так как ты?

— Непонятно… Почему я вас знаю? Вы же остались там… в сорок первом?

— Хорошо тебе мячом прилетело, — с какой-то непонятной интонацией проговорил Адель, и они все переглянулись.

— Что с тобой? — спросила Ольга.

Приподнявшись на локтях, я осмотрелся. Судя по обстановке мы играли в волейбол, была натянута сетка, да и с другой стороны стояли и переговаривались игроки. Один из них заметив, что я привстал, развел руками, вроде как: Вы играете или нет?