Смысловая вертикаль жизни. Книга интервью о российской политике и культуре 1990–2000-х - Борис Владимирович Дубин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иногда складывается впечатление, что в выяснении этих проблем нужно опускаться до анатомического уровня. Американец чувствует — и небезосновательно, — что это его город. У нас во многих деревнях, в которых живут поколениями, мужики отрезают провода, сдают в скупку металлов, пропив деньги, сидят без света и считают, что это их земля.
Дело, конечно, не в анатомии. Дело в социальном опыте, в самих представлениях о социальном, а в конечном итоге в антропологии — в другом человеке. XIX век впрямую уже не влияет на нынешнее российское состояние, о нем говорить не стоит. Возьмем XX век: в России нет ни одного поколения, которое прожило бы свою жизнь в мире. Или это была война, или это был террор, или надо было затягивать пояса до такой степени, что жизнь никакой радости приносить не могла. Тоталитарная машина была ориентирована на то, чтобы связи между людьми, их взаимное доверие и уважение были разрушены. Только при их отсутствии можно было подчинить людей вождю, единой программе и повести весь народ воевать, казалось бы, в безнадежной войне, а после победы похвалить его за терпение.
Дело в разном понимании, что такое человек, что такое твоя страна, что ты в ней можешь. Дело и в наборе идей, символов, социальных приспособлений, которые в одном случае помогают осуществить себя, не теряя связи с другими, а в другом — это осуществление происходит в формах бандитских, самоуничтожительных. Среди блатных всегда есть готовые к членовредительству, это означает: он ни перед чем не остановится. Утверждение «я» происходит в форме демонстративного ущерба самому себе. Приведенный вами пример с обрезанием проводов и пропиванием полученных денег отчасти демонстрирует такого типа поведение. Самоосуществление происходит за счет разрыва связей с другими и нанесения вреда себе самому.
С одной стороны, в России явственно обозначилась угроза антропологической катастрофы, с другой — жестокий кризис элиты, которая напоминает образ писателя у Борхеса: «Он судил о других по их произведениям, но хотел, чтобы о нем судили по замыслам». О других странах у нас принято судить по их поступкам, но о нас — пожалуйста, по нашим замыслам.
Так это и есть комплекс исключительности, он принял такую форму. В чем суть «русской идеи»? Ее невозможно обнаружить, но для всякого, кто ею клянется, она в данный момент есть. Предъявить ее никому невозможно, но только этим тайным знаком мы оказываемся объединенными. Об этом у Блока: «Но и такой, моя Россия, ты всех краев дороже мне». Навредить себе и за счет этого почувствовать себя особенным — это очень тяжелый комплекс. Иногда он разворачивается в облагороженную тютчевско-блоковскую сторону, а иногда становится просто блатным: отвали, а то в глаза плюну, а у меня сифилис. Но сам комплекс очень устойчив, он развернут во всем устройстве целого. Пока никак не удается выйти на социальное, культурное многообразие, подконтрольность одних групп другим, реальную выборность власти и ощущение у человека, что эта власть тобою же нанята. Путь к этому очень долгий и чрезвычайно тяжелый.
Результатом нашего разговора стало нечто вроде истории болезни. Эта болезнь, по-вашему, излечима?
Исторический опыт XX века показывает, что от аналогичных бацилл можно избавиться. Есть, например, поляки с историей еще более сложной. Правда, у нас нет тамошнего костела, нет шляхетства, а это чрезвычайно важно. Там на протяжении веков выращивались люди особого качества, из которых и складывались элиты, гордость нации. Но они не замыкались в рамках одного сословия, в элиту могли попасть и другие люди, хотя к ним были особые культурные и социальные требования. Кроме того, есть путь Японии. В конце концов есть путь Финляндии, которая за последние двадцать лет из периферии превратилась в страну с высочайшим уровнем жизни, развитой промышленностью и интересной культурой. Теоретически говоря, из подобных коллизий выход был и есть.
В нашем случае: громадный масштаб страны, чрезвычайная запущенность болезни, очень слабое социальное устройство. У Мариэтты Шагинян был роман, в котором главный злодей обладал странной болезнью: его позвоночник не держал тело, он всегда ходил в корсете. Так и наше общество не способно держать само себя, нет социального костяка, сложной системы нервов и т. д. Сказать, что это навсегда, язык не поворачивается. Но обнадеживающих симптомов, к сожалению, не так много. Прогнозов делать не буду. Все зависит от нас. Если рассчитывать на то, что все само собой как-то образуется, такая ситуация будет существовать веками. В классической теории модернизации есть понятие «локомотивы развития», речь о группах, которые связали свою судьбу с изменением ситуации и сумели свои программы сделать осуществимыми и привлекательными, в результате резко двинув развитие страны вперед. Людям сегодня как будто уже понятно, что это возможно за пределами их жизни, но такая мысль еще больше убеждает наших соотечественников в том, что шевелиться особенно нечего: не при нас там что-нибудь да образуется. Увы.
«Наша беда — некритичное общественное сознание»
Россияне голосуют за тех, у кого есть власть
Впервые: Московские новости. 2007. № 46 (1413). 23–29 ноября. Беседовал Дмитрий Булин.
Избирательная кампания по выборам депутатов Государственной думы V созыва вошла в завершающую фазу. Чем пафоснее рассуждают политики, чем громче их призывы и больше плакаты, которыми увешаны улицы, тем отчетливее отсутствие интереса к этим выборам со стороны граждан. Словно политика и жизнь в России существуют параллельно, никак не пересекаясь. О шансах партий 2 декабря, о роковом изъяне российского общественного сознания, а также о соотношении символического и содержательного в шагах власти рассказал в интервью «Московским новостям» руководитель отдела социально-политических исследований «Левада-центра» Борис Дубин.
Борис Владимирович, как вы расцениваете эту избирательную кампанию?
Она самая рутинная из всех избирательных кампаний, проходивших в России за последние пятнадцать лет. Ее итоги предрешены. Большинство населения знает об этом, приняло это, не находит поводов для беспокойства и обсуждения. Люди не видят альтернативы — в прямом смысле не видят: ни
