Ким - Редьярд Киплинг

Садху пошел за полицейским, униженно его умоляя. Толпа пассажиров, поглощенная заботами о своих детях и узлах, ничего не заметила. Ким выскользнул вслед за ними, ибо ему вдруг вспомнилось, что три года назад близ Амбалы этот сердитый глупый сахиб громогласно высказывал одной старой даме свое мнение о ее наружности.

— Все в порядке, — шепнул ему садху, стиснутый орущей, шумной, растерянной толпой; под ногами у него путалась персидская борзая собака, а сзади напирал раджпут — сокольничий с клеткой крикливых соколов. — Он пошел дать знать о письме, которое я припрятал. Мне говорили, что он в Пешаваре. А ведь я должен был бы знать, что он, как крокодил, — всегда не в той заводи, где его ищут. Он спас меня от беды, но жизнью своей я обязан тебе.

— Разве он тоже один из Нас? — Ким проскочил под мышкой жирного меварского погонщика верблюдов и растолкал целый выводок стрекочущих сингхских матрон.

— Да, и из самых главных. Нам обоим повезло. Я доложу ему о том, что ты сделал. Под его покровительством я в безопасности.

Он выбрался из толпы, осаждавшей вагоны, и сел на корточки у скамейки близ телеграфной конторы.

— Вернись в вагон, не то твое место займут. Не беспокойся о деле, брат, и о моей жизни. Ты дал мне передохнуть, а Стрикленд-сахиб вытащил меня на сушу. Возможно, мы еще поработаем с тобой вместе в Игре. До свидания!

Ким поспешил назад в вагон; он был горд, поражен, но слегка уязвлен тем, что у него нет ключей к окружающим его тайнам.

«Я только новичок в Игре, это правда. Я не мог бы спастись, с такой ловкостью перепрыгнув в безопасное место, как это сделал садху. Он знал, что «под самой лампой темней всего». Мне бы и в голову не пришло сообщать о себе сведения под видом проклятий... А как умно вел себя этот сахиб! Ну что ж, я спас жизнь одного из...» — А куда девался камбох, святой человек? — прошептал он, занимая место в переполненном отделении вагона.

— Его одолел страх, — ответил лама с нежным лукавством. — Он видел, как в мгновение ока ты превратил махрата в садху, чтобы уберечь его от беды. Это потрясло его. Потом он видел, как садху угодил прямо в лапы полиции — тоже из-за тебя. Тогда он схватил своего сына и удрал, ибо, по его словам, ты превратил мирного торговца в бесстыдного сквернослова, оскорбляющего сахибов, и он убоялся подобного жребия для себя. Где же садху?

— В полиции, — сказал Ким. — Однако я спас ребенка камбоха.

Лама с кротким видом взял понюшку табаку.

— Ах, чела, видишь, как ты сплоховал! Ты вылечил ребенка камбоха исключительно ради того, чтобы приобрести заслугу. Но ты заколдовал махрата из тщеславных побуждений, — я наблюдал за тобой, — и в это время ты искоса поглядывал на дряхлого старика и на неразумного крестьянина, которых хотел удивить: отсюда беда и подозрение.

Ким сдержался большим усилием воли, а это в его возрасте было непросто. Как и всякому другому юноше, ему было неприятно слушать незаслуженные порицания или быть неправильно понятым, но деваться ему было некуда. Поезд оставил позади Дели и погрузился в ночь.

— Это правда, — пробормотал он. — Я поступил дурно, если обидел тебя.

— Больше того, чела. Ты бросил в мир поступок, и, как от камня, брошенного в пруд, разбегаются круги, так и у твоего поступка будут последствия, и ты не можешь знать сколь далекие.

Очевидно, незнание это было благом как для тщеславия Кима, так и для душевного спокойствия ламы, если принять во внимание, что в Симле была получена шифрованная телеграмма с сообщением о прибытии Е.23-го в Дели и, что еще важнее, о местонахождении письма, которое Е.23-му было поручено... извлечь. Случайно какой-то не в меру усердный полицейский арестовал по обвинению в убийстве, совершенном в отдаленном южном княжестве, неистово негодующего аджмирского маклера по хлопку, который объяснялся с неким мистером Стриклендом на делийской платформе, в то время как Е.23-й пробирался окольными путями к замкнутому сердцу города Дели. В течение двух часов разгневанный министр одного южного княжества получил несколько телеграмм, извещавших его о том, что всякий след одного слегка пораненного махрата потерян, а к тому времени, как неторопливый поезд остановился в Сахаранпуре, последний круг ряби от камня, поднять который помогал Ким, лизал ступени некоей мечети в отдаленном Роуме... где и помешал одному благочестивому человеку совершить молитву.

Лама же, взбодренный ясным солнечным светом и присутствием своего ученика, долго молился у покрытой росой, обвитой ползучими растениями решетки близ платформы.

— Все это осталось позади, — сказал он, указывая на медный паровоз и сверкающие рельсы. — Тряска в поезде, — хотя он и чудесная штука, — превратила кости мои в воду. Отныне мы будем на чистом воздухе.

— Давай пойдем к женщине из Кулу. — Ким весело шагал под тяжестью своих свертков. Раннее утро на Сахаранпурской дороге всегда бывает ясно и наполнено ароматами. Он вспомнил о других утрах, проведенных в школе св. Ксаверия, и это увенчало его и без того безмерную радость.

— Откуда вдруг такая торопливость? Мудрые люди не бегают, как цыплята на солнце. Мы проехали сотни и сотни косов, но до сего времени мне, пожалуй, и минуты не удавалось побыть с тобой наедине. Как можешь ты слушать поучения, толкаясь в толпе? Как могу я, поглощенный потоком болтовни, размышлять о Пути?

— Так, значит, язык этой дамы не укорачивается с годами? — ученик улыбался.

— Ее любовь к талисманам тоже не уменьшается. Помню раз, когда я говорил о Колесе Жизни, — лама порылся за пазухой, ища последнюю копию, — она проявила интерес только по отношению к демонам, которые нападают на детей. Она приобретет заслугу, приняв нас... через некоторое время... при удобном случае... не сразу, не сразу. А теперь мы будем странствовать не спеша, следуя цели Всего Сущего, Искание достигнет цели.

И они побрели, не спеша, между обширными цветущими плодовыми садами — через Аминабад, Сахайганг, Акролу и Брода и маленькую Пхалесу, причем горная цепь Сивалик все время стояла перед ними на севере, а за нею, на Горах, виднелись снега.

После долгого сладкого сна под ясными звездами Ким не спеша проходил по просыпающейся деревне, в молчании протягивая чашу для сбора подаяний, но, вопреки уставу, блуждая взором с одного края неба до другого. Потом, мягко ступая по мягкой пыли, он возвращался к своему учителю в тень мангового дерева или в менее густую тень белого Дунского сириса, чтобы спокойно попить и поесть. В полдень после беседы и небольшого перехода они засыпали, и когда воздух становился прохладнее, освеженными трогались в путь. Ночь заставала их в новой области — какой-нибудь избранной ими деревне, куда они отваживались войти, после того как три часа выискивали ее среди плодородных полей и длительно обсуждали ее преимущества.