Итальянская новелла ХХ века - Васко Пратолини

Теперь им никогда уж не поесть доброго хлеба, круто замешенного его стальными мускулами. Неверующие кляли всех святых и вопрошали, как они могли допустить такую несправедливость.

И никто на обратном пути с кладбища и не думал вспоминать о большом недостатке Тесных ботинок — недостатке, за который его нередко весьма жестоко осуждали. Очень многие из тех, кто теперь оплакивал булочника, раньше проклинали его и желали ему скорой смерти, которая его и постигла.

Недостатком Эджисто — Эджисто, который всем был другом, всегда улыбался, держался подальше от политики, чтобы, не дай бог, не нажить себе врагов, — его недостатком, поистине противоречащим столь жизнерадостному характеру, была скупость. По мнению многих, этот человек ни разу в жизни не раскрыл кошелька. После ужина он ходил, как и все, в местный клуб: шутил, смеялся, пел, но никогда не позволял себе никаких расходов. Стараясь, чтобы это не бросалось в глаза, он умудрялся не пить, не курить, не играть в карты.

— И сегодня Тесные ботинки, как и всегда, не истратил ни гроша, — комментировали его приятели, расходясь по домам.

Благодаря этой системе он смог выстроить себе домик. Позади домика был крошечный участок земли, который он возделывал с помощью жены и детей.

— Теперь у Тесных ботинок есть все, — говорили люди. — Хлеб он печет сам, а остальное ему родит земля. Покупать ему приходится только соль.

Прозвище его пошло от ботинок, которые Эджисто купил в двадцать лет, когда женился. Они так ему жали, что ходил он в них чуть ли не вприпрыжку. В день свадьбы он так мучился, что ему пришлось потом пролежать целую неделю с забинтованными ногами. Но тем не менее он не купил себе других ботинок. Всякий праздник он неизменно их надевал, подвергаясь обычной пытке.

— Что я, по-вашему, должен делать, — говорил он, — может, прикажете выкинуть пару совсем новых ботинок?

Колокольный звон застал возвращающуюся погребальную процессию у самого селения.

— Уже полдень, — говорили женщины, спеша к незажженным очагам. Мужчины же, поскольку полдня все равно было потеряно, собрались в клубе. Они сидели с картами в руках, перед каждым стояла рюмка с вермутом, и о Тесных ботинках уже больше не вспоминали. Никто из них не мог себе даже отдаленно представить, какие невероятные события произойдут еще до наступления вечера.

С окрестных холмов уже начали спускаться сумерки, когда случилось нечто невообразимое. Тесные ботинки шел обратно с кладбища, в одиночестве шагая по обсаженной кипарисами аллее. Работавшие на соседнем поле батраки побросали свои орудия и убежали с громким криком. Через несколько минут все селение было у начала аллеи. Сомнений быть не могло: мужчина, который, приближаясь, изо всех сил махал им руками, был действительно Эджисто. Его можно было узнать хотя бы по походке — он шел, корчась от боли, в своих ботинках, которые друзьям с превеликим трудом удалось натянуть ему на ноги, думая, что теперь-то они ему уж не будут причинять мучений. Вдруг все увидели, что он остановился, снял ботинки и, держа их в руках, пустился бегом к тем, кто был посмелее и решился пойти ему навстречу.

— Мускулы, которые я развил, замешивая тесто, мне пригодились: я разломал гроб одним ударом, — смеясь, говорил Эджисто столпившимся вокруг него друзьям.

Его проводили домой. Чувствовал он себя прекрасно, будто с ним ничего и не случилось. Все попрощались с ним, громко желая ему хорошенько отдохнуть, многие успели обнять его, прежде чем он, окруженный женой и детьми, переступил порог своего жилища. Прибежали врач и священник, но им нечего было возразить. Вдруг чей-то зычный голос покрыл все остальные:

— С тебя причитается, Эджисто. Ты заплатишь за выпивку?

Но в царившем шуме вопрос этот остался без ответа.

Как только Эджисто возвратился домой, ему пришла в голову мысль, омрачившая его огромную радость.

— Много ли тебе пришлось выложить денег? — спросил он жену, — Надеюсь, ты не кидала их на ветер, ведь ты знаешь, что я всегда был скромным человеком.

— Ах, дорогой, не надо об этом думать. А потом, откуда я могу знать: все хлопоты взяли на себя твои друзья. Но ничего не скажешь, похороны были красивые.

— Красивые? Наверно, с катафалком, может, еще с оркестром? Уж не пригласили ли вы, часом, оркестра Фучеккио? Это шайка жуликов, они требуют денег каждый раз, как дунут в свои трубы.

— Да, был и оркестр, и они играли самые красивые марши. Ах, Эджисто, если б ты видел, как все плакали.

— И сколько содрали эти грабители?

— Не знаю. Я еще не получила ни одного счета, кроме счета от плотника.

Она открыла ящик и протянула ему счет. Тесные ботинки побледнел; в первый раз жена и дети видели, как этот всегда спокойный человек вышел из себя. И это их очень сильно огорчило, тем более что они испугались, как бы с ним вот-вот чего-нибудь не случилось.

— Подлецы, негодяи! Видали? Хотели обмануть бедную женщину, вдову, потерявшую от горя голову.

Он не слушал их просьб — распахнул дверь и выскочил на улицу.

Уже почти совсем стемнело, на подернутые нежной лиловатой дымкой холмы падал розовый отблеск заката.

Плотник разжигал трубку вытащенной из рубанка тоненькой стружкой. Эджисто, не дав ему опомниться, напал на него:

— Так вот, значит, какой ты старый друг. Нечего сказать, друг: требуешь с моей жены деньги за дубовый гроб, а он был еловый.

И печальным голосом добавил:

— Уж лучше бы мне остаться лежать в могиле!

Плотник сперва сплюнул, потом спрятал лицо за облаком дыма. Хотя его душевное спокойствие и было поколеблено этой последней фразой, не такой он был человек, чтобы сдаться даже перед лицом очевидных фактов.

— А почем ты знаешь, что гроб был еловый?

— Я совсем легко разломал его.

— Иногда дуб выкидывает такие шутки.

— Ну, нет, если 6 гроб был дубовый, мне бы не выбраться из могилы.

— Так чем же ты недоволен? Ты должен быть мне благодарен за то, что я сколотил гроб так, что ты смог его разломать. Знаешь, о чем я думаю: никогда нельзя быть уверенным, что человек действительно умер.

— Все это так, но ты хотел содрать за еловые доски столько, сколько за дерево ценной породы.

— А ты должен был бы еще приплатить мне за это, если бы не был так скуп. Знаем мы тебя! Ну разве не мне ты обязан тем, что сейчас стоишь здесь?

Возможно, их спор тем и кончился бы, если бы перед мастерской плотника не собралась кучка любопытных. Здесь оба они захотели во что бы то ни стало доказать свою правоту. Размахивая счетом, Эджисто в разгаре спора вдруг крикнул:

— Скажите, что, по-вашему, хуже: быть скупцом или жуликом?

Услышав эти слова, старый его друг отшвырнул трубку и дал ему кулаком в живот. Ударил он его не слишком сильно, другой бы и не почувствовал, но Тесные ботинки весь сразу как-то сник и упал навзничь на землю.

Вновь прибежали врач и священник, и теперь они взяли реванш. Они наклонились над Эджисто, а потом сказали:

— Он не воскресал. Это был лишь короткий отпуск, который он плохо использовал.

Элио Витторини

Моя война

Мне было семь лет, а я еще не ходил в школу. Как же так? Видимо, тетушки и дядюшки, лишь бы я и дальше оставался у них, убедили отца дать мне домашнее образование. Отец, железнодорожный служащий, вынужденный большую часть времени проводить на мелких станциях, где-то в Калабрии и на Сицилии, поневоле позволял этим торгашам, как он называл своих родственников из Гориции, баловать меня и портить шесть-семь месяцев в году. С Горицией связаны лучшие воспоминания моего детства, подернутые легкой голубоватой дымкой, сгущающейся в темную грозовую тучу, едва в них появляется лицо отца. А в Гориции дом был рядом с парком, из окна можно было наблюдать за шумной улицей, которую я никогда больше не увижу. Там меня окружал целый сонм дорогих мне людей, которые, словно в сновидении Иакова, располагались по ступеням ведущей в небо лестницы: двоюродные братья, дядюшка Эрнесто, дядюшка Одоардо, тетушка Бенедетта, Луссия и, наконец, Вседержитель со всевидящим оком. Теперь все переменилось, и я уже не помню названий улиц и внешнего вида многих вещей. Часть моих близких умерла, а другие совсем не похожи на тех, кого я так любил в детстве.

Война застала меня врасплох. Не знаю точно, сколь упорными были весной 1915 года эпистолярные бои между отцом, пытавшимся, пока не поздно, забрать меня, и «торгашами», которые старались удержать меня как можно дольше. Еще с февраля начали прибывать таинственные письма, «участившиеся в марте и апреле. А в последние дни к ним прибавились и телеграммы, получив которые дедушка и тетушка принимались спорить вполголоса, но довольно горячо. Я понимал, что эти письма касаются прежде всего меня, но не испытывал никакого желания узнать, о чем они: больше того, мне казалось опасным подобное любопытство, раз дядюшки и тетушки, которым я слепо верил, всячески стремились скрыть их содержание. Однажды в середине мая, после полудня, когда Луссия разливала по тарелкам вкусно пахнущий суп из цветной капусты, прибыло заказное письмо, которое вначале взбесило дедушку, а потом, когда вскрыли конверт, повергло всех моих родственников в смятение.