Проблема «бессознательного» - Филипп Бассин

При общем взгляде на всю изложенную схему функ­циональных взаимоотношений между осознаваемой и не­осознаваемой регуляцией поведения напрашиваются два замечания. Прежде всего то, что эта схема отнюдь не нова. Если ее сопоставить с представлениями о соотношении между осознаваемыми и неосознаваемыми формами регу­лирования психической активности и поведения, сущест­вовавшими в допсихоаналитическом периоде и в начале XX века, в период разработки теории психических автоматизмов, теории образования навыков и т.п., то вряд ли можно подметить какие-либо существенные сдвиги в ис­толковании ролей, которые приписываются сознанию и «бессознательному» как регуляторам поведения. Прогресс, однако, обнаруживается, если мы переходим от анализа роли этих факторов к рассмотрению природы последних: он выражается в отказе от представления об «автоматизме» как о системе жестко фиксированных связей, в пони­мании несводимости категории «сознания» к категории «бодрствования», в истолковании связи неосознаваемой высшей нервной деятельности с процессами переработки информации, с динамикой установок и т.д.

Второе же замечание заключается в следующем. Из­ложенная выше схема позволяет хорошо понять, что имен­но являлось на протяжении многих десятилетий главным поводом для острых споров о функциях «бессознательно­го». Если признается, что существуют формы мозговой активности, которые, оставаясь неосознаваемыми и непереживаемыми, оказывают вместе с тем регулирующее воздействие на поведение (в нашем понимании такими фор­мами являются, очевидно, прежде всего формирующиеся или уже предварительно сформировавшиеся установки), с чем, по-видимому, все согласны, то, естественно, возни­кает множество вопросов, относящихся к диапазону, спо­собам проявления и закономерностям динамики этих свое­образных детерминант поведения: ограничивается ли влияние последних только регулированием поведения в узком смысле или оно может проявляться и на более ши­роком круге процессов и состояний, например на активно­сти сновидений? Каковы особенности проявления этих неосознаваемых регулирующих факторов, — исчерпыва­ются ли они обычным приспособительным изменением поведения или отражаются в каких-то специфических формах, например приданием символического смысла оп­ределенным содержаниям бодрствующего или сновидно измененного сознания субъекта или даже определенным соматическим реакциям? Какова судьба неосознаваемой установки как тенденции к выполнению деятельности оп­ределенного типа, если другие осознаваемые или неосоз­наваемые установки ей противоречат, стремятся ее затор­мозить или даже вовсе разрушить? В каких формах и в каких пределах выявляются воздействия, оказываемые неосознаваемыми установками не на глобальное поведе­ние, а на компоненты последнего, на активность, развер­тывающуюся на уровне физиологических и биохимичес­ких реакций, и какова в связи с этим роль неосознаваемых установок в клинике, в процессах пато- и саногенеза, в развитии и преодолении болезни? Какое значение имеет формирование неосознаваемых установок в формировании личности, в воспитании характера, в создании предпосы­лок, позволяющих подчинять поведение определенным этическим представлениям, нравственным критериям и нормам морали? Проявляются ли эти скрытые регулирую­щие факторы только в целесообразном, адаптивном поведении или также в нарушениях приспособления — в раз­нообразных ошибочных действиях, возникающих внешне как случайные события, но в действительности имеющих латентную психологическую мотивированность? и т.д.

Нетрудно предвидеть, что уже одно только перечисле­ние подобных вопросов может вызвать настороженность: легко заметить, что эти вопросы в значительной своей части относятся к области, которая на протяжении долгих лет выступала как почти монопольно принадлежащая пси­хоаналитическому направлению. Не означает ли поэтому привлечение внимания ко всем этим темам какую-то ус­тупку фрейдизму, какой-то компромисс с его принципами и методологией? На такие сомнения необходимо дать точный ответ.

Перечисленные выше вопросы возникают, конечно, ме­нее всего потому, что мы собираемся следовать в поста­новке проблемы за психоаналитическим направлением.

Причины имеют здесь иной и гораздо более глубокий ха­рактер. Мы могли отвлекаться от вопросов подобного рода до тех пор, пока тема регулирования сложных форм пове­дения неосознаваемыми формами мозговой деятельности не встала перед нами во всей своей остроте. Но раз мы признали правомерность этого факта, признали наличие неосознаваемых факторов, которые определяются смысловой стороной объективных ситуаций и в свою очередь ока­зывают регулирующее влияние на семантику поведения, мы становимся вынужденными тем самым признать пра­вомерность и ряда других проблем. Более того, мы обяза­ны не отклонять и не замалчивать подобные проблемы, не закрывать глаза на всю их огромную важность для науки о личности и мозге, а конкретно показать, в чем заклю­чается неправильность того их решения, которое было выработано и на протяжении более чем по­лувека настойчиво защищается представителями психо­аналитического направления.

Если бы мы ограничились признанием только факта существования «бессознательного», но воздержались от обсуждения того, каким образом неосознаваемые психи­ческие явления и неосознаваемые формы высшей нервной деятельности проявляются в разных видах активности и при разных состояниях организма, то такая непоследова­тельность действительно могла бы привести в дальнейшем к невольному логическому соскальзыванию, к психоана­литическим трактовкам. Ставя же перечисленные выше вопросы, мы не только не допускаем такого соскальзыва­ния, но напротив, создаем необходимые предпосылки для принципиального противопоставления нашего понимания теории фрейдизма. Последовательность в постановке во­просов здесь, пожалуй, более, чем где-либо, необходима для точности ответов.

Вопрос о конкретных проявлениях неосознаваемых психических феноменов и неосознаваемых форм высшей нервной деятельности столь же сложен, сколь разнообраз­ны проявления сомато-вегетативной активности и поведе­ния человека. Мы остановимся только на нескольких подвергавшихся наиболее быстрому развитию и, возмож­но, именно поэтому наименее ясных аспектах этой проб­лемы, до сих пор вызывающих острые споры: на эволюции представлений о процессах «автоматизации» актов поведе­ния; на вопросе о случайности ошибочных действий; на проявлениях неосознаваемых психических явлений в усло­виях измененного (сновидно) состояния сознания, в связи с чем нам придется уделить особое внимание проблеме «символизации»; наконец, на роли, которую неосознавае­мая высшая нервная деятельность играет в вопросах про­филактики, развития и регресса болезни.

Представление о неосознаваемой установке, трактуе­мой не только как проявление «готовности» к выполнению целенаправленной активности, но и как фактор, регули­рующий развертывание этой активности в соответствии с определенной задачей и со смыслом окружающей ситуа­ции, глубоко изменило наше понимание функциональной структуры приспособительного действия.

Старая схема, по которой целенаправленное произволь­ное действие является функцией многократно повторяю­щихся осознаваемых актов «волевого усилия», стала пере­сматриваться по существу еще во второй половине XIX ве­ка. К концу века она была окончательно отброшена, и ее долгое время замещало более сложное представление, по которому главными функциональными компонентами действия являются, во-первых, эффекты осознаваемых «ре­шений» и, во-вторых, неосознаваемые «автоматизмы» или «навыки», форму которых принимает всякое действие, ставшее из-за частого и монотонного воспроизведения при­вычным.

Дальнейшее развитие теории организации действия, значительно ускорившееся лет 30 назад, показало, однако, неправильность, существенную упрощенность и этой дву­членной схемы. Согласно этой схеме, последовательные этапы формирования действия обрисовывались примерно так. Допускалось, что на первом этапе устанавливаются (отбираются и закрепляются) все необходимые связи. На втором же этапе — этапе «автоматизации» эти связи обес­печивают машинообразный и стереотипный характер ре­акций. Иными словами, если на первом этапе осуществле­ние действия происходит еще в отсутствие жестко фикси­рованных связей между его элементами и потому отличается пластичностью, то переход к этапу автоматического действия характеризуется упрочением ригидных связей и, следовательно, потерей пластичности функции.