Проблема «бессознательного» - Филипп Бассин

Поэтому они должны играть принципиально ту же роль в биологическом и социальном приспособлении, что и фор­мы высшей нервной деятельности, обусловливающие соз­нание.

Действительно, почти все упоминавшиеся выше экспе­риментальные исследования неосознаваемых форм выс­шей нервной деятельности, все экспериментальное изуче­ние неосознаваемых «установок» говорят не только об антагонистических взаимодействиях между сознанием и «бессознательным», не только о взаимном их торможении, приводящем к распаду содружественной координации осознаваемых и неосознаваемых приспособительных про­цессов и выступающем наиболее ярко в условиях клини­ческой патологии (а в особых ситуациях — при аффектив­ном напряжении, утомлении, мешающих воздействиях, при обстановке «стресса» и т.п. — и в условиях нормы). Эти работы не менее убедительно указывают и на си­нергические взаимоотношения между сознани­ем и «бессознательным», доминирующие в обычных усло­виях и способствующие адекватной организации самых различных форм адаптивного поведения.

И наконец, третий момент, который необходимо учи­тывать, если мы задаемся целью наметить общую схему отношений между сознанием и «бессознательным». Мы имеем в виду изменчивость этих отношений, приво­дящую к неустойчивости, к лабильности конкретного со­держания осознаваемых и неосознаваемых форм мозговой деятельности. Напомним, что для психоаналитической концепции «бессознательным» («unconscious», по Beliak и многим другим) является лишь то, что из-за особеннос­тей своего психологического содержания «неприемлемо» для сознания. Такое понимание наглухо привязывает од­ни содержания к «бессознательному», другие к сознанию и разграничительная линия между сознанием и «бессоз­нательным» оказывается одновременно линией демарка­ции между двумя несообщающимися сферами конкретных психологических содержаний. Этой статической, «жест­кой» психоаналитической трактовке теория неосознавае­мых форм высшей нервной деятельности противопостав­ляет схему, носящую диаметрально противоположный характер: подчеркивающую гибкую изменчивость отно­шения к сознанию любого конкретного содержательного переживания. То, что в какой-то момент времени выступает в форме осознаваемого психического феномена, мо­жет затем, утратив качество осознания, проявиться в форме неосознаваемого и непереживаемого процесса, в форме неосознаваемой установки, чтобы спустя какое-то время вновь выступить в своем первом психологическом обличии и т.д.[63]

Признание этой изменчивости, этой диалектики отно­шений имеет не только психологическое, но и глубокое философское значение, поскольку оно больше, пожалуй, чем что-либо другое, подрывает идею принципиального антагонизма сознания и «бессознательного», как выраже­ния несовместимости двух разнородных психологичес­ких «сущностей».

Глава пятая. Роль неосознаваемых форм высшей нервной деятельности в регулировании психофизиологической активности организма и поведения человека

До сих пор мы уделяли внимание проблеме «бессознательного», под­ходя к ней преимущественно в историческом и философ­ском планах или трактуя ее в общей форме с позиций пси­хологии, нейрофизиологии и нейрокибернетики. Мы изло­жили доводы в пользу реальности неосознаваемых форм психики и высшей нервной деятельности и правомерности понятий, которые эту своебразную активность отражают. Мы пытались также охарактеризовать в общих чертах ос­новные функции «бессознательного» и связь последнего с работой сознания. Нам остается теперь затронуть наибо­лее, пожалуй, сложные вопросы: определить насколько это возможно сегодня, способы выражения «бессознательного» в повседневном поведении человека, а также формы, в ко­торых выявляется зависимость от этого фактора различ­ных психологических явлений и физиологических про­цессов.

Трудность этой задачи обусловливается причинами двоякого рода. Во-первых, тем, что почти во всех преды­дущих исследованиях проблемы «бессознательного» (за исключением разве проведенных психоаналитическим направлением) вопрос о конкретных проявлениях «бес­сознательного» в поведении отодвигался на второй план, возможно именно, из-за того, что его анализ оказывается значительно более сложным, чем обсуждение тех же вопросов при их более общей постановке. Вторая же и, быть может, главная причина возникающих трудностей зак­лючается в том, что мы не можем говорить об отражении «бессознательного» в поведении, отвлекаясь от вопроса о психологической структуре конкретных целенаправлен­ных действий, от вопроса о закономерностях внутренней организации приспособительных поведенческих актов. А в какой степени эти вопросы еще мало разработаны, было видно из предыдущего изложения достаточно ясно.

Поэтому мы начнем обсуждение, вернувшись к анали­зу проблемы функциональной структуры действия и про­должив разговор об организующей роли «установок».

Одним из отрицательных последствий психологическо­го подхода, игнорирующего проблему «бессознательного», является то, что при нем становится невозможным адек­ватно отразить психологическую структуру повседневных человеческих действий, ибо различные фазы развития этих действий находятся в разном отношении к активно­сти сознания: одни из них осознаются достаточно ясно, другие — значительно хуже, третьи же совсем остаются «за порогом» сознания. Эта различная осознаваемость разных фаз действия является банальным фактом, кото­рый был известен уже психологии XIX века и лег в осно­ву теории «автоматизации» действий. Примечательно, однако, что на важное следствие, которое логически вы­текает из этого факта, долгое время не обращалось долж­ного внимания и это обстоятельство явилось одной из ос­новных причин, затруднявших на протяжении десятиле­тий адекватное освещение функций «бессознательного». Мы имеем в виду следующее.

Любое из нормально развертывающихся целенаправ­ленных действий человека представляет собой временную последовательность более элементарных двигательных актов, сочетание которых это действие составляет. Поря­док и даже состав совокупности подобных актов может быть в случае повторения в разных условиях даже строго одного и того же (по конечному аффекту) действия, очень разным. В этом проявляется пластичность моторики и преимущественная ее подчиненность организующей ее «задаче» в смысле, придававшемся этому термину Н. А. Бернштейном. Необходимо, однако, учитывать, что при любых условиях совокупность элементарных актов, которые реализуют действие, представляют собой внут­ренне организованную функциональную структуру, в ко­торой каждое из отдельных звеньев вытекает из предыду­щего и в свою очередь предопределяет характер после­дующего. В этом смысле планомерно формирующееся целенаправленное действие представляет собой непрерывность состояний, в которой не могут существовать никакие «пробелы» регуляции, никакие не­управляемые фазы развертывания про­цесса, ибо любой такой пробел, любая «пауза регуляции» неминуемо должны вызывать даже в вероятностнодетерминированной биологической системе резкое нарас­тание ее энтропии (снижение уровня ее организованнос­ти вплоть до ее полного развала).

Между тем осознание действия, как это было только что отмечено, на разных этапах его формирования выра­жено не в одинаковой степени. Отсюда возникает проти­воречие, имеющее для теории «бессознательного» характер исходного: противоречие между необходимостью непрерывной (в пределе — индискретной) регуляции развертывания действия, и выраженной прерывистостью (дискретностью) осознаваемого контроля этой регуляции. Это противоречие выступает как трудно разрешимый па­радокс, если функции регуляции и контроля рассматри­ваются как прерогатива только сознания. Но оно легко снимается, если вводится представление о регулирующей роли «установки», которая проявляется на протяжении ин­тервалов времени, характеризующихся переключением соз­нания на какие-то другие формы активности или объекты[64].