Искры - Михаил Соколов

— Да разве я, Николай Емельянович… Ведь я стараюсь…

Стародуб негодующе ударил рукой по столу:

— Как вы смеете лгать управляющему? «Стараюсь»… Идите!

Тем и кончилась жалоба на Чургина. Поэтому сейчас, шагая за ним по штреку, Жемчужников старался замести следы.

— Мы с вами всегда можем договориться, Илья Гаврилович. Почему мне обязательно надо итти к Николаю Емельяновичу?

Чургин ничего не ответил, да он и не слушал его, думая о том, как лучше наладить здесь работу новой артели.

Видя, что он направляется в конец штрека, Жемчужников растерянно спросил:

— Вы в уступы не полезете разве, Илья Гаврилович?

— Полезу. Но сначала я хочу посмотреть, как закреплен штрек.

«Знает, все знает! Нет, это не человек, а дьявол какой-то, истинно нечистый дух», — в отчаянии подумал Жемчужников.

Чургин прошел в конец штрека, приподнял лампу, осмотрел кровлю. Штрек на три сажени был не подорван и не закреплен, то-есть был в там же состоянии, как и три дня назад. Двое рабочих делали бурки для динамитных патронов.

— Почему вы не подрываете, а продвигаетесь дальше? Я вам что говорил? Помните? — напустился Чургин на подрядчика.

Полный и неповоротливый Жемчужников, тяжело дыша, сидел на корточках, и единственным желанием у него было — вылезти сухим из воды.

— Помню. Сегодня поставим бурки и вторым разом подорвем. Послезавтра, в понедельник, закрепим. Здесь песчаник, потерпит.

— Авось, обойдется, значит? Так!

Чургин поставил лампу на колено, достал карманную книжечку и, что-то записав в ней, на четвереньках полез в уступы.

В лаве было шесть четырехсаженных уступов. Верхний был искривлен, очистные работы настолько запущены, что из-за угля не было видно зарубщика, и два саночника не могли справиться с вывозкой угля.

— Как же вы до двадцати градусов срезали линию уступа? Нет, так не работают, господин Жемчужников, — сказал Чургин и опять вынул из кармана свою книжечку.

— Это новичок здесь рубает, с другой шахты, Илья Гаврилович. Я, конечно, виноват, обязан был знать, кого ставлю.

Чургин осмотрел другие уступы. Средний из них был искривлен настолько, что с соседним верхним составлял тупой угол, и в нем вовсе не было кутка.

— Здесь очень крепкая зарубка, Илья Гаврилович. Видно, забойщик сегодня срезал, чтобы не работать на кутке, — скороговоркой пробормотал Жемчужников, но Чургин уже что-то записывал в книжечку.

С креплением тоже было неладно. Нестандартные и плохие стойки были установлены криво, под углом к линии забоя, на многих не было подкладок, и рабочие уже жаловались Чургину, предупреждая о возможной осадке породы.

Обессилев от ходьбы на корточках, Жемчужников присел подле Чургина, то и дело украдкой заглядывая в его книжечку и в уме прикидывая, во сколько ему обойдется это посещение. «Пятьдесят рублей — не меньше. И занесло его в субботу! В понедельник ничего бы не было», — досадовал он.

Зарубщикам хотелось слышать слова Чургина, поэтому они сильно взмахивали обушками, но перед самой зарубной щелью задерживали их, и зубки стучали глухо.

— Вы, кажется, видели, что я записывал? — спросил Чургин, неторопливо пряча в карман записную книжку.

— Видел.

— Так вот: чтобы послезавтра штрек был пройден на три сажени, подорван и закреплен! Уступы выровнять под девяносто градусов. Уголь и штыб убрать. Добавить двух саночников. Все дефектные стойки заменить.

— Будет сделано, Илья Гаврилович.

— Моя фамилия Чургин.

— Будет сделано, господин Чургин.

— Об остальном читайте на конторской доске. Могу добавить, господин Жемчужников: это последнее мое предупреждение. Будете так работать — я отбираю лаву.

— Слушаюсь. Постараюсь не довести до этого.

Когда Чургин ушел, Жемчужников некоторое время сидел неподвижно, только вытирал пот на лбу и тяжело вздыхал. Он знал, что шахтеры все слышали, и мысленно искал виновника всех непорядков, чтобы дать ему встрепку, но, к досаде своей, нашел только одного новичка с другой шахты, который не успел выровнять пятого уступа.

— Где этот сукин сын из пятого уступа? — вдруг закричал подрядчик. — Что вы меня мучаете, вашу…

Зарубщики стали рубать быстрей.

Подрядчик на коленях быстро подполз к новичку, дернул его за ворот рубахи и свалил на штыб.

— Ты слышишь, что я говорю?

— Слышу.

— Так почему ты молчишь, собачий сын?! — Жемчужников тряхнул его так, что воротник рубахи шахтера остался у него в руках.

— Потому — ваш пай на шесть четвертей не по силам. А вы вчера сказали: после, мол, выправишь, давай больше, конец, мол, месяца.

Рубавший рядом с новичком Иван Недайвоз быстро подполз к Жемчужникову, бесцеремонно отвел его руку в сторону и сказал:

— Сам гонишь, чтоб больше загребать чужих рублей, а он виноват?

Подрядчик совсем взбеленился: ему, хозяину всех здесь работающих, указывают! И он недобро спросил:

— Что, надоело рубать? В артель захотел?

— Артель — дело неплохое.

— Можешь завтра получить расчет, я артельных не задерживаю, — сухо отрезал Жемчужников, намереваясь уходить, но Недайвоз схватил его за руку.

— Ты мне грозить? Ты мне расчет дашь, гадю-юка?! — злобно уставился он на него, сжав в руке обушок.

Жемчужников знал, что с этим шахтером шутки плохи, и, покачав головой, мирно сказал:

— Я же пошутил, Иван Филиппович, а ты уже и за обушок. Беда с вами, ей-богу!

Недайвоз поднес обушок к его лицу:

— Это видишь? Я тоже люблю кой-когда пошутить.

Жемчужников торопливо выбрался из лавы.

— Гадюка! — процедил сквозь зубы Недайвоз, сверкая белками глаз, и подполз к новичку-зарубщику, искавшему воротник от рубахи.

— Ничего, Санька. На! — поднял он воротник. — Мы его еще проучим.

Санька посмотрел на печку, куда неуклюже уполз подрядчик, на кровлю, что касалась головы, и грустно усмехнулся.

— Я уже учил одного на руднике Паромова, а видишь, где теперь работаю? Так и тут: пока ты научишь его, эта крыша наши косточки в муку смелет. Ты смотри, на чем она держится!

Недайвоз поднял глаза к кровле, и в это время за шею ему упал камешек. Он взял его, задумчиво повертел в руках.

— Когда-то мальчишкой я собирал всякие камешки, город из них делал. А теперь они, может, могилу… Че-орт! — швырнул он камешек в сторону.

Вернувшись к своему рабочему месту, Недайвоз выкрутил лампу и продолжал работать, сильными ударами до половины держака вгоняя обушок под пласт. Дым коптилки струей бил в кровлю, стлался под ней черной сажей, а Недайвоз все клевал и клевал пласт обушком, так что зарубная щель дымилась черной пылью, точно горела. От него, большого, согбенного, к стойкам уходила огромная тень, и казалось, ей нехватало места в этой подземной расщелине.

Немного спустя, в лаву приполз дядя Василь.

— Здорово, орлы! — бойко выкрикнул он и тотчас умолк, увидев Недайвоза: старик глубоко обиделся на него за случай в пивной.

Деловито осмотрев крепь, он что-то проворчал себе под нос и вскоре ушел, на удивление всем, не рассказав ничего смешного. Выбравшись из штрека, он завернул к Леону, невесело поздоровался и поведал о том, что видел в штреке Жемчужникова.

— Быть там худу, вот попомнишь мое слово, — бросил он скороговоркой и ушел.

Как-то Чургин объявил Леону, что переводит его на лебедку.

Было это вечером, после работы. Чургин только что вернулся с шахты. Варя, положив мешок на колени, сидела на скамейке возле печки, чинила рабочую одежду. Она знала о лебедке, но ей не понравилось, что Чургин опять перебрасывает Леона на новое дело.

— Ну что ты за человек, Илья! — недовольно проговорила она, откидывая шитье. — Только парень привыкнет к работе, так ты уже на новую ставишь его. Когда же он так научится чему-нибудь?

Леон сидел за столом, читал «Анну Каренину» и не успел ответить Чургину. Подняв голову, он прислушался, ожидая, что ответит его воспитатель на слова сестры.

— Ничего, милая. Шахтер должен знать все работы в шахте. А Леон, чего доброго, от скуки по пивным шляться начнет, — плескаясь водой у рукомойника, сказал Чургин.

Леон улыбнулся, почувствовав ясный намек зятя на драку в трактире Кальянова. «Уж и об этом ему известно. Ну и человек!»

Против самой работы на лебедке Леон ничего не имел — безделье в камеронной ему начинало надоедать. Прежде он думал, что возле насоса интересная и серьезная работа, но вскоре убедился, что это совсем не так. Насос работал как часы и не требовал никаких хлопот от камеронщика, разве что от поры до времени Леон смазывал его да регулировал пар. Работая постоянно один, Леон скоро почувствовал себя оторванным от жизни шахты, стал скучать и уже раскаивался в том, что ушел из бригады крепильщиков.