Действо - Сергей Болотников

-Ну, погнали что ли? - подал голос Ганнслингер, - Водила наш как, бодр?

Тот поднял руку в знак подтверждения - в своем кожаном танкистском шлеме он выглядел безумной версией пилотов самых первых аэропланов. Блестящие зеркальные очки в стиле семидесятых только усиливали это ощущение.

Константин Поляков дружески кивнул Порожняку, и, легко подхватив кожаную потертую сумку с письмами, зашагал к багги. Чувствовал себя курьер великолепно, дышалось полной грудью, глаза привычно щурились от пыли, а впереди лежала новая дорога, и чувство близкого пути будоражило кровь. Хорошо, когда ты любишь свою работу, когда ты нужен. В таком случае ты будешь счастлив и опасности, трудности и неурядицы - они только позабавят тебя, только бросят вызов.

В сумке лежали письма, которые надавали Полякову жители городка - с примерным указание адреса на другом конце материка. Вместе с письмами они отдавали свою надежду и теперь только на нем, Константине, лежала ответственность, осуществятся они или нет.

Водила запрыгнул к себе на сиденье, Поляков вывалил письма в ящик и сел на место пассажира. Горожане из-за частокола закричали, замахали руками слышались пожелания удачного пути, легкой дороги. Константин тоже в приветствии поднял руку и багги, провернув большими задними колесами по пыли, отвалил. Пыльное облако совершенно застлало Порожняка, тот закашлялся, но тоже помахал на прощание.

Багги шел на Юг - и впереди лежали Мертвые земли. А позади, в ящике, три десятка чужих писем, которых ждут не дождутся в самых экзотических местах этого порушенного края. А также те, которых уже не ждут. Пыль вилась за колесами, текучая как вода, неутомимая, как песок, целеустремленная как ход ледника.

Все как всегда - багги летит сквозь пыльный день, мотор мерно рычит, Ганнслингер в своем кокпите меланхолично держит руку на кожухе пулемета и неподвижным взором смотрит вдаль, как птица, сохранись здесь хоть одна. А Поляков на переднем сидении, щурится от пыли, чувствует, как горячий ветер овевает лицо, задирает голову и смотрит в серебристое небо, на котором уже много лет не появляются звезды. Курьер - это не только работа или стиль жизни. Курьер - это призвание. Это и есть жизнь - здесь вдали от городков, в мертвой пустыне, с надеждой руках и взглядом за горизонт.

Много писем, и одно из них в самый гиблый район Мертвых земель. На юг от захоронений. Кто туда пишет? Константин держал это письмо в руках, сжимал гладкий стальной футляр и все не решался его открыть. Письмо было тяжелым, слишком тяжелым для бумаги. Поляков обнаружил его на крыльце своей собранной из оргалита хибары, что по милости Порожняка служила ему в последнее время домом. Кто-то принес футляр и побоялся дать в руки курьеру. Адрес, однако, указал подробно, да добавил пометку срочно. Письмо было важным - вот что оно излучало, важность, необходимость, и Поляков поклялся сам себе, что непременно его доставит. Надо сказать, что при упоминании адреса слега зароптали даже Ганнслингер с Водилой - мол, долг - долгом, но лезть вот так вот на рожон! Но Поляков настоял на своем. Письмо должно дойти до адресата - это нехитрое правило давно уже тянуло на смысл жизни, для почтальона. И хотелось добавить это письмо, в особенности.

Константин снова ухмыльнулся набегающему ветру, в конце, концов, что есть рай, если не выполненный сполна долг? Только тогда и живешь в мире с самим собой.

Ехали весь день, и к вечеру удалились на приличное расстояние от города. Видели несколько скоплений волков - по мере удаления от обжитых земель звери мельчали, мутировали, шерсть у них становилась все реже, торчала неряшливыми клочьями. Волки были голодны, они подбегали к багги, и некоторое время неслись рядом с машиной, вывесив сизые, покрытые сыпью языки, и косясь дикими желтыми глазами. Но нападать, понятно, не стали. Тракт вился впереди, а по праву сторону дороги пролегла извилистая неглубокая трещина, дно которой залило черной, непроглядной тенью. Казалось, там что-то движется, что-то течет, как будто агатовая, вязкая река, но конечно это не было водой - в Мертвых землях вообще напряженка с жидкостью.

Поляков откинулся на спинку сидения, и предался любимому делу - читал письма. Желтые, потрепанные конверты в его руках: листы из дрянной веленевой бумаги, скатанной из тряпок, и куски настоящего пергамента у тех, кому не хватило денег на велен, и обрывки газет с уже никому не нужными новостями, и ломкий пластик - наследие древних времен, и магнитные кассеты для счастливчиков имеющих генератор, и покрытые мелким письмом деревянные планки для не имеющих ничего. Множество чужих мыслей отпечатанных почти на все носители, что знало многострадальное человечество.

Солнце, красное как кровь, с трудом пробивало свой анемичный закат через пылевую завесу. Тяжкие, сизые тучи зависли над горизонтом наподобие причудливых гор. Казалось вот-вот облака прольются горьким дождем, но нет - тучи никогда не проливались, уже много лет. Они были сухими - эти тучи. Сухими и жаркими, как и все Мертвые земли.

Багровый блик отражался в зеркальных очках Ганнслингера, пулемет вырисовывался на фоне заката и казался таким же красивым, как фотографии пальм на фоне садящегося солнца в рекламном буклете. Пыль под ногами багровела, и вихрилась, и местность была похожа на Марс, и курьеры знали что ночью она засеребрится и станет похожа на Луну.

Когда-то она была зеленой эта местность. Поляков знал это, хотя верилось с трудом.

Водила вставил потрепанный жизнью и временем диск в CD вертушку с треснутым и заботливо заклеенным синей изолентой корпусом. Диск скрипнул, провернулся, подставляя шелушащийся бок лазерному лучу. В динамиках зашипело, а потом низкий, приглушенный, голос поплыл над пыльной равниной, мешаясь с гулом двигателя и шипением пыли под покрышками:

"...love letter, Love letter... Go better, go better..."

Глаза Полякова бегали по строчкам.

"Здравствуй, Володя. Как ты там в Москве? Говорят, это очень большой город, и красивый. Совсем не такой, как у нас. Наш маленький, но зато все друг друга знают. А ведь в больших городах и позабыли давно, как это.

Мы все очень скучаем. Весь класс. С тех пор как ты от нас ушел, все грустят, ведь ты у нас был главой компании. Как говорит моя мама - ты был лидером класса. А теперь у нас, наверное, лидера нет, вот как-то стало и грустно.

А вообще у нас все хорошо. Я закончила шестой класс с отличными отметками - представь себе, ни одной четверки! Представляешь! Мне теперь завидуют. Инка говорит, что я зазналась - мол, важничаю, перед учителями выслуживаюсь, может тоже, хочу в лидеры класса попасть. А, да ты ее знаешь! Ничего она не понимает, а навредить всегда готова. Сама-то кончила четверть с тройками, вот и завидует! А завидовать не хорошо!