Пастыри. Черные бабочки - Сергей Волков

И он понимал, почему Яна плакала на концерте. Понимал — но вот поделать ничего не мог.

Сцепив зубы, Илья зло воткнул вилку в недоеденный салат и начал повторять про себя полное какого-то глубокого, но скрытого смысла присловье трояндичей: «Север — верен, Восток — морок, Юг — юрок, а на Западе — западня. Север — верен, Восток — морок…»

Неожиданно он увидел, как у входа в кафе припарковалась знакомая черная «Ауди». Из машины вылез Громыко, что-то отрывисто бросил невидимому за голубым стеклом водителю, пригладил пятерней волосы и толкнул дверь «Гриль-бара».

Спустя несколько секунд он уже сидел напротив Ильи и прихлебывал его капуччино, выразительно матерясь между глотками.

— Майор, имей совесть! — возмутился Илья, отодвигая растерзанный салат. — Заказал бы себе — и всех делов!

— Пить очень хочется, сержант! — Громыко отставил опустевшую чашку.

— А как ты меня нашел?

— Тоже мне, теорема Ферма, — коротко хохотнул Громыко. — На работе сказали, что ты на обеде. Зная тебя, я сразу подумал: «Заломает Илюху тащиться куда-то далеко». Вот так и нашел…

— Ты по делу, или как? А то у меня через двадцать минут обед кончается, — на всякий случай предупредил Илья. Громыко запросто мог вот так, без звонка, припереться посреди рабочего дня с бутылкой водки и предложить «забухать по-черному». В общем-то, Илью никто и никогда не замечал в рядах борцов с зеленым змием, но пускать ради сиюминутной пьянки под откос только-только налаживающуюся карьеру — это уж чересчур.

— Не боись, пацифист, по делу я. Посоветоваться. — Громыко достал сигареты, покрутил пачку, но курить не стал.

— И что ж это за дело такое, если ты у меня совета приехал просить? — с иронией спросил Илья, но внутренне напрягся. Он уже понял — Громыко серьезен, серьезен, как никогда.

Майор некоторое время помолчал, разглядывая сквозь окно улицу, потом с тоской в голосе сказал:

— Ты же знаешь, что работа в «Светлояре» для меня — не просто способ денег заработать. Ну, и само собой, начальству своему я туфту задвигать не могу. Я себя уважать после этого перестану, бляха-муха!

Громыко снова замолчал. Время шло, и Илья, тактично кашлянув, выразительно постучал ногтем по стеклу часов.

— Да знаю я, — досадливо отмахнулся его собеседник. — Понимаешь, расследование-то, мне порученное, ну, по убийству журналюги этого, Раменского, можно считать закрытым! Но вот вопрос вопросов — что я доложу по результатам? Правду? Чтобы после этого меня под белы рученьки увезли в психушку имени товарища Ганнушкина?

— А что эти, из следственной бригады? Ну, ты говорил, они на Бутырина, как на живца, хотели ловить. Я понимаю, что никого не поймали, но… — Илья повертел головой, заприметил толстоногую официантку и махнул ей — счет, мол.

— Ой, бля… Лучше не спрашивай! — Громыко в сердцах выругался. — Всю ночь опера и ОМОН по лесу лазили, по следам ходили. И ни хрена не нашли, понимаешь? Ни Троянды этого, ни сопляков наших. Они даже нас не выпасли! Уж не знаю, почему, но факты таковы: имеется дерзкое нападение на вагонзак, совершенное с особой жестокостью, труп живца Бутырина в лесу — и привет.

И знаешь, что они сделали, генералы эти, ибие-мать?! Они нашли крайнего. Отловили в Бобылине бомжару какого-то героического, рецидива с пятью ходками, прессанули его, а может, просто договорились, и такую басню сочинили — я плакал!

Банда орудовала у нас в Подмосковье, прикинь! И Бутырин в нее входил, о как! Ну понятное дело, он же по мокрой статье шел, ясно — бандит, отморозок.

Дальше — больше. Как повезли Бутырина в места не столь отдаленные, банда решила своего братана отмороженного отбить во что бы то ни стало. Я, опер с в-о-от такенным стажем, случаев нападения на «столыпина» не припомню. Кого бы не везли, каких козырей бы не конвоировали, а вагонзак брать никто не решался. Но Бутырин наш — царствие ему небесное, бедный мужик, — видать, самым козырным тузом из всех козырей оказался. Супер-джокер, короче. И банда напала на поезд.

В перестрелке полегли все бандиты, весь конвой и все зэки, один человек только и выжил — тот самый бомжара-рецидивист, ну, да еще смертельно раненный Бутырин. И потащил его наш герой, на себе в лес потащил, как красный боец красного же комиссара. А дальше все просто — Бутырин от ран скончался, а оставшегося бандита повязали в ходе успешной операции доблестные бойцы спецназа. Все, сказке конец… Чего молчишь?

Илья действительно впал после эмоционального рассказа Громыко в некий изумленный ступор. С трудом разжав сведенные судорогой от еле сдерживаемого истерического смеха челюсти, он выдавил из себя:

— Это ж… это ж лажа… Лажовая лажа! Лажее не бывает!

— Нет, сынок, — грустно ответил Громыко. — Это — официальная версия. Вот так вот у нас дела расследуют…

Пожав плечами, Илья широко развел в стороны руки:

— Даже не знаю, что тебе посоветовать.

Они помолчали, и вдруг майор безо всякой связи спросил:

— Вы это… Вы с Янкой скоро закончите Му-му топить?

— А тебе-то что за беда? — напрягся Илья.

— Ну, Янка мне — не чужой человек. Да и ты, пацифист, вроде как свой, проверенный кадр. — Громыко усмехнулся.

— Ну и насколько она тебе не чужая, — поинтересовался Илья, неожиданно бешенея и наливаясь злой, хотя и непонятной самому, решимостью.

— Ты о чем, Илюха?

— Хорошо, я прямо спрошу: ты с ней спал?

— Тьфу ты! — и откинувшись на спинку стула, Громыко вдруг рассмеялся так искренне, что подозрения Ильи еще больше усилились.

— Ну?! Не юли, майор, отвечай как мужик!

Отсмеявшись, Громыко жестом показал встревоженной официантке, что все нормально, и иронично посмотрел на Привалова:

— Я не еврей, сержант, но отвечу тебе вопросом на вопрос: ты Яну любишь?

— Ага! — взвился Илья. — Типа — если любишь, то это не важно, да?!

— Ну, в общем-то, конечно, не важно, — поскучнел Громыко, — жаль, что ты этого не понимаешь. Но раз пошла такая пьянка, режем последний огурец: не было у нас ничего. Не было. Понял, пацифист? Все, пора мне…

И он ушел не оглядываясь.

А Илья еще минуты три сидел за пустым столом и тупо вертел в руках небольшую пузатую красную коробочку, купленную час назад в ювелирном…

— Закройте глаза! — прозвучал в полумраке голос Темного Мастера. Антон не увидел, но почувствовал, как десятки собравшихся на первую мессу глумов выполнили приказ наставника, и сам тоже зажмурился.

Некоторое время в подземном вестибюле заброшенной станции метро «Имени 25-летия СССР» стояла абсолютная, непроницаемая, космическая тишина. Но вот в ней родился первый, еще робкий и слабый, звук.