Падение царского режима. Том 1 - Павел Щёголев

Хабалов. – Я говорил, что был вызван начальник охранного отделения Глобачев для объяснения, почему были арестованы эти два, оставшиеся на свободе, члена рабочих депутатов… т.-е. нет: рабочей группы центрального военно-промышленного комитета. Ну вот, он и доложил, что полиция явилась на это собрание. Собрание оказалось, в сущности, публичным, потому что там были не члены рабочей группы – их было всего два, а в общем, – было человек 50… Так как эти двое были уже привлечены к следствию по 102 статье, в числе остальной группы, то они, по требованию судебного следователя, и были арестованы. Затем, остальные были задержаны до выяснения их личности.

Председатель. – Продолжайте ваш рассказ о последовавших событиях.

Хабалов. – В воскресенье 26-го числа войска выступили и заняли, по обыкновению, все посты, которые полагаются по расписанию… Оказалось, что им пришлось стрелять в толпу в разных местах. Волынцы стреляли в толпу на Знаменской пл. и Суворовском. Затем, Павловский полк стрелял на Невском около Казанского собора. Затем, около 4-х часов дня… Но я не могу доложить вам, господа, где и сколько стреляли… Нужно сказать, обстановка здесь была отчаянная!… Я находился сам в здании градоначальства, и народу туда набилась целая куча… В этот день я уже о раздаче хлеба никаких распоряжений не делал. Около 4-х часов мне сообщили, что 4 рота лейб-гвардии Павловского полка, расквартированная в зданиях придворно-конюшенного ведомства и которая, как оказалось впоследствии, состояла преимущественно из эвакуированных, а численностью доходила до 1.500 человек – что она выбежала на улицу, стреляя вверх, с какими-то криками и толпится на Конюшенной площади, около мостика, недалеко от храма Воскресения Христова… Запросив командира батальона по телефону, я получил сведения, – но не от него, а от кого-то другого, – что рота эта требует, чтобы увели в казарму остальных и чтобы не смели стрелять… При чем указано было, что сама рота стреляла во взвод конно-полицейской стражи. Это последнее мне показалось неверным. С какой стати станут стрелять по конно-полицейской страже? Потом выяснилось, что эта рота, действительно, взбунтовалась; она, собственно, не выходила: ее не вызывали вовсе, – вызывали учебную команду и другие роты. А эта рота не была вызвана и сидела в своей казарме… Так вот эта рота бунтует, требует, чтобы вернулись другие, остальные роты в казармы и чтобы не смели стрелять… Тогда я приказал командиру батальона принять меры к увещеванию, водворить роту эту в казармы, потребовать, чтобы офицеры ее были непременно при роте, так как, по моим сведениям по телефону, там было два офицера, а их должно быть не два, а много больше…

Я передал начальнику охраны, полковнику Павленкову, чтобы он, со своей стороны, принял меры, чтобы это не разрослось, не разыгралось дальше… Кроме командира батальона и офицеров, приказал еще полковому священнику, чтобы он уговорил их, устыдил и привел к присяге верности и чтобы рота шла в казармы, а винтовки свои сдала… В конце концов, после увещевания батальонного командира и после увещевания священника, эта рота вернулась в свои казармы и винтовки помаленечку сдала. Но не все винтовки: 21 винтовка исчезла! Следовательно, исчезли, повидимому, и люди с ними… Меня все время требовал военный министр, чтобы по телефону я ему сообщал, что делается в городе. Я по телефону и сообщал. Когда было сообщено вечером об этой роте, он потребовал сию же минуту полевой суд и расстрелять… Признаюсь, я считаю невозможным не то что расстрелять, но даже подвергнуть какому-либо наказанию человека, не спросив его, хотя бы упрощенным судом, не осудив его… а тем паче предать смертной казни!… Поэтому я потребовал прокурора военно-окружного суда Менде с тем, чтобы спросить, как быть с этой ротой, в которой первоначально было 800 человек: что же делать? – «Несомненно, должно быть дознание, и только после дознания, – полевой суд». – Ну, тогда, – я говорю: – 800 человек – это штука! – дело немыслимое: это в неделю не допросишь… Я приказал начальнику моего штаба, генералу Хлебникову, – а может быть Чижевскому – назначить целую следственную комиссию: было назначено 5 человек с генералом во главе. А покуда я приказал, чтобы сам полк выдал нам виновных, дабы их арестовать… Первоначально предполагалось арестовать весь батальон и посадить здесь – в Петропавловской крепости, поэтому вечером поздно я вел переговоры с Николаевым: найдется ли такое помещение, чтобы можно было арестовать такую массу. Когда же оказалось, что в действительности их не 800, а 1.500 человек, то это оказалось физически невозможно, ибо нет такого помещения… Ну, тогда я приказал арестовать хотя бы самых главных зачинщиков, приказал их допросить; их было 19 человек, и их препроводили в крепость…

Председатель. – Их полк сам выдал?

Хабалов. – Их выдало само полковое начальство, несомненно – начальство. Простите, я говорю: полк, но полков здесь нет: здесь имеются запасные батальоны. Они по числу так велики, что превышают мирный состав полка в три-четыре раза… Так, в этой роте было 1.500 человек, а во всем полку в мирное время 1.770 человек. И таким образом, одна эта рота по числу людей почти равнялась полку мирного времени… Стало быть, те, кто находился в крепости, вовсе не были такие люди, которых завтра расстреляют, а это были люди, подлежащие суду… Затем, расстреляю ли я их или нет, – это вопрос; либо до сих пор я никого не расстрелял; когда случалось, заменял каторжными работами на разные сроки… Вот уже это обстоятельство, это возмущение роты Павловского полка, оно уже показало, что дело обстоит неблагополучно. На следующий день войска должны были, опять таки попрежнему, занять те же самые пункты…

Председатель. – Простите! Это вы переходите к понедельнику. Но что же, генерал, вы сообщили о результатах в Ставку?

Хабалов. – Да, совершенно верно: я сообщил в Ставку. – Сообщил я следующее: «Не могу выполнить повеление вашего величества», и что беспорядки продолжаются, «А я не могу»… В штабе округа, если телеграмма потребуется, – она должна быть.

Председатель. – Слушаю.

Хабалов. – Словом, в Ставку я доносил несколько раз, и в окружном штабе есть несколько донесений, – должны быть: там оттиски телеграмм сохраняются… Я государю доносил, что я ничего сделать не могу. В ответ на это я получил на другой день извещение, что вместо меня назначен генерал Иванов… Так что на следующий день я не был главнокомандующим войсками округа.

Сен. Иванов. – Это было 26-го?

Хабалов. – Нет, 27-го.

Председатель. – Вы получили опять по тому же телеграфу?

Хабалов. – Нет, это было несколько иначе: получил, очевидно, военный министр, в главном управлении генерального штаба. А мне по телефону это передали… Я должен прервать, – потому что нужно рассказать день…

Председатель. – Совершенно верно. Я вас прервал своим вопросом. Так вот вы начали излагать события с утра, с понедельника…

Хабалов. – С утра, с понедельника происходит следующее… Позвольте вернуться немножко назад: нужно сказать, что это несчастное распоряжение о том, чтобы употреблять в дело и винтовку, было вызвано, между прочим, и тем, что кавалерия была вымотана. Она разгонит одну толпу, – соберется другая! Словом, мотались непоенные лошади и некормленные люди, и они вымотались, выдохлись… Так вот, начинаю с утра. Утром я на своей квартире… дай бог памяти…

Председатель. – Вы не устали, генерал? Может быть, сделать перерыв? Или воды дать?

Хабалов. – Нет, благодарю. Воды не надо, я не нервничаю… Но при всем желании быть правдивым и последовательно рассказать то, что было, – это трудно сделать: потому что эти события – ведь это котел!…

Председатель. – Пожалуйста, будем разбираться…

Хабалов. – Словом, по какому-то случаю, утром… (Старается припомнить.) Да, вот что такое! – Ночью – ночью еще сообщили про 2-й экипаж, флотский, Балтийский, – что, будто ночью он подымает восстание… И что там, не знаю, какие-то агитаторы… Словом, мне это передавали ночью, но ночью не могли меня дозвониться по телефону, и это передали моему начальнику штаба. Утром рано мне это же передал градоначальник, – утром рано, часов в 7 или 6 пожалуй (имейте в виду, что я в 3 часа ночи приехал: значит, ночью не спал). Ночью мне звонили о том, что 2-й флотский экипаж волнуется, будто восстанет, станет, во главе мятежников, бастующих, – теперь я узнал, что ночью уже были приняты меры, был произведен обыск, оказалось, ничего подобного нет, – все эти сведения фальшивые… Вообще, фальшивых сведений была масса и в первые дни и во время беспорядков: целая куча фальшивых сведений была!… Утром же, часов в 7 или 6, мне звонят по телефону из Волынского полка – командир батальона – о том, что учебная команда этого полка отказалась выходить; что сначала сообщение было, будто бы они убили своего начальника команды учебной, а по другим сведениям, – что он сам застрелился перед фронтом, когда они отказались ему повиноваться… Ну, тогда я передал командиру батальона одно: «Постарайтесь – постарайтесь, чтобы это не пошло, не разгорелось дальше! Верните в казармы и постарайтесь обезоружить: пусть они сидят дома»… Сам же отправился немедленно в дом градоначальника. Нужно сказать, что полковник Павленков страдает грудной жабой (вообще все офицеры, здесь находящиеся, – больные, а все здоровые в армии: сюда же эвакуированы все больные). И с утра в этот день полковник Павленков был не в состоянии явиться на службу. Поэтому я вызвал в градоначальство заместителя его, полковника Михайличенко, лейб-гвардии Московского полка, и приехал сам. Когда приехал туда, то там, по полученным сведениям, оказалось, что к волынцам, которые стоят на улице и винтовок сдавать не желают, присоединяется и рота Преображенского полка, состоящая из эвакуированных; затем, то же самое – часть литовцев. А вслед за этим, дальнейшие сведения о том, что эта вооруженная толпа с присоединившейся толпой фабричных и других двигается по Кирочной, что она разгромила казармы жандармского дивизиона и что, вслед за тем, она громит и помещение школы прапорщиков инженерных войск… Тогда приходилось подумать об усмирении этой толпы. Мною был сформирован отряд в составе 2 рот кексгольмцев, 2 рот преображенцев, роты стрелков его величества, если не ошибаюсь, – словом, тех, кого можно снять из ближайших окрестностей, с Невского… К ним была присоединена, вызванная полковником Михайличенко, пулеметная рота из Стрельны, присоединен эскадрон драгун 9 запасного полка… И вот этот отряд в составе 6 рот, 15 пулеметов и полутора эскадронов, под начальством полковника Кутепова, героического кавалера,[*] был отправлен против бунтующих с требованием, чтобы они положили оружие, а если не положат, – то, конечно, самым решительным образом действовать против них… Тут начинает твориться в этот день нечто невозможное!… А именно: отряд двинут, – двинут с храбрым офицером, решительным. Но он как-то ушел, и результатов нет… Что-нибудь должно быть одно: если он действует решительно, то должен был бы столкнуться с этой наэлектризованной толпой: организованные войска должны были разбить эту толпу и загнать эту толпу в угол к Неве, к Таврическому саду… А тут: ни да, ни нет!… Посылаю, известий нет… Посылаю три разъезда казаков, – из тех казаков, которые были у меня. Нужно сказать, что, отправивши этот отряд, я остался без войск и надо было собирать другой отряд, чтобы в случае восстания дальнейшего, иметь что противопоставить… Отправляю этот отряд из трех разъездов. – Получаю только сведение, что отряд Кутепова дошел только до Кирочной, что двинулся по Кирочной и Спасской, но что дальше продвигаться не может, – надо посылать подкрепление… Получаю вслед за тем известие о том, что окружный суд разгромлен и подожжен… Литвинов, брандмайор, доносит по телефону, что приехал с пожарной командой тушить окружный суд, но толпа не дает, и что он это сделать не в состоянии… Тогда были взяты – не помню какие – две роты, посланы были туда к окружному суду, чтобы разогнать эту толпу или допустить пожарных для тушения пожара… Но опять эти посланные роты вышли, пропали, и вести нет! Вслед затем, донесение от Московского полка. Московский полк был расположен так: что его часть была расположена на Сампсоньевском проспекте у казарм, – эта часть должна была не допускать толпу собираться на Сампсоньевском пр. около заводов. А другая часть, 4-я рота с пулеметами, должна была занять Литейный мост и Нижегородскую ул., и здесь не пропускать толпу рабочих в Литейную часть – отсюда, а равно из Литейной – сюда… Словом, чтобы держать в своих руках, по возможности, подход к складу огнестрельных припасов… Около полудня получено донесение, что 4-я рота подавлена толпой, что офицеры, которые пытаются сопротивляться, – кто убит, кто ранен, что, вслед затем, колоссальнейшие толпы запружают Сампсоньевский проспект, что остальные роты стоят на дворе казарм, будучи бессильными, очевидно, предпринять что-нибудь… Положение становилось критическим! Дать что-нибудь в подкрепление становилось трудным: к кому я ни обращался, – везде говорят, что у них свободных рот нет, что дать не могут… Только к вечеру выяснилось, что могли дать семеновцы, измайловцы и егеря; но из них прибыло, в конце концов, только три роты измайловцев и 3 роты егерей. Засим, – Финляндский полк дать мне не может… На-ряду с этим… Хотя виноват: я не знаю, имеет ли это какое-нибудь значение…