Журнал «Приключения, Фантастика» 2 96 - Юрий Петухов

— Разговорчики! — оборвал сержант. — Ты где шлялся, почему я должен ждать тебя?

— За водой ходил. Тут за деревьями поляна большая, а на ней родничок бьет. Водичка там — закачаешься! — объяснил мальчишеский голос.

— Пей, пей, сынок, — радиации нахватаешься! — иронично посоветовал сержант.

— Не нахватаюсь. Вода там больно хорошая: попьешь — сразу таким бодрым становишься. И по то сторону от станции такой же родничок есть. Я всегда из них пью, когда мимо проезжаем. Выпьешь — словно на курорте побывал!

— Скоро будет тебе курорт. На кладбище, — мрачно пообещал сержант и вдруг рявкнул: — Да заглуши ты двигатель! Прям по перепонкам бабахает!

Звук, который я сначала принимал за жужжание пчелы, исчез. Откуда-то издалека послышалось:

— Отойди подальше и не будет бабахать… Ну что, долго еще стоять будем?

— Черт его знает! Решают, куда эту падаль везти. В десантный отсек его погрузим? — спросил сержант.

— Ну, не хватало, чтобы машина мертвячиной провонялась! — ответил дальний голос, наверное, водителя бронетранспортера. — На передок киньте его и привяжите.

Оказывается, это они обо мне говорили, я и есть та самая падаль, которую не знают куда везти. Я почувствовал на своем теле чужие, грубые руки, поднявшие меня и бесцеремонно швырнувшие на броню. Я хотел крикнуть им, что живой, что не падаль, что тоже служил в армии, только на флоте. Но язык не шевелился. И боли при падении не почувствовал. Тело мое оказалось свернутым калачиком на правом боку, будто я прилег покемарить. Меня обвязали веревкой за поясницу и левую руку, вывернутую за спину.

Привязывал меня, наверное, молодой, потому что сержант спросил:

— У тебя выпить ничего нет?

— Нет, — ответил совсем рядом водитель.

— Не жмись, дай грамм сто. Я же видел, как ты из магазина целый ящик водки вытаскивал.

— Ну, когда это было?! Уже давно все выпили!

— Не ври!.. Ну, дай грамм сто, а то башка раскалывается, в ушах так звенит, будто около сирены сижу.

— В санчасть бы сходил.

— Ходил, — зло ответил сержант, — сказали, что доза облучения в пределах допустимой. У них ведь нормы разные: для начальства и офицеров — одна, для солдат — другая!

— Это точно, — согласился водитель. — Ну, ладно, залазь, плесну немного.

— Рюкзак не забудь погрузить, — приказал сержант, стуча подкованными сапогами по броне.

— А на кой он нам? — спросил мальчишеский голос. — Он же старый и лямка одна самодельная, белая, а не зеленая.

— Поменьше разговаривай! — уже из машины посоветовал сержант.

Рядом с моей головой упало что-то тяжелое и шершавое. Когда бронетранспортер тронулся, это что-то, наверное, рюкзак, прижалось к моему лицу, придавило нос и рот. Я попробовал оттолкнуть его, потому что задыхался, но не смог…

Александр Чернобровкин

БЕЛБОГ

Рассказ

Туман был густ и бел, как сметана, и толстенным слоем покрывал озеро, которое схоронилось во впадине, окруженной темными, обрывистыми, скалистыми берегами, поросшими соснами, высокими и стройными, похожими на копья многочисленной, но невидимой рати, охранявшей два каменных, безлесых острова, округлые вершины которых, светлая и темная, виднелась одна ближе к южному берегу, вторая — к северному, причем первая казалась клоком тумана, решившим подняться повыше. На восточном берегу, там, где из леса как бы вытекала тропинка, широкая и утоптанная, немного петляла по крутому склону и растворялась в тумане, примерно на половине ее пути и чуть в стороне, стоял шалаш, крытый сеном, небольшой — двое с трудом поместятся, — а перед ним догорал костерок, языки пламени едва возвышались над углями, словно боялись привлечь к себе внимание. У костра сидел, держа на коленях закопченный, медный котелок с ухой, перевозчик — мужчина малость за сорок с покрытым шрамами от ожогов лицом, безбородым, безусым и даже безбровым, сухопарый, но с распухшими суставами, одетый в заячью шапку, овчинный тулуп поверх холщовой рубахи, когда-то алой, а теперь бледно-розовой, и короткие, до колен, порты из небеленого холста. Из-под шрамов лицо казалось жутким, отталкивающим, зато глаза были молоды, цвета летнего погожего утреннего неба, и со светом, неярким, напоминающим первый, робкий луч восходящего солнца. Перевозчик уже выбрал почти всю юшку из котелка, приступил к вареной рыбе, окуням и красноперке, долго обсасывая кости и швыряя потом в огонь. Иногда он оставлял ложку в котелке и шарил рукой по натянутому подолу рубахи, отыскивая хлеб, находил только крошки, темно-коричневые и колючие, слизывал их с пальцев, шершавых и как бы расплющенных.

Топот копыт, звонкий и отчетливый, словно рассекающий воздух, послышался в ложбине между холмами, что подступали к озеру с востока. Перевозчик оторвался от еды, прислушался, наклонив чуть голову, будто у земли звуки слышались громче. Глянув в котелок и решив, что успеет доесть до приезда всадника, неторопливо выбрал ложкой окуневую голову, обсосал ее и дохлебал юшку. Он попытался встать рывком, однако ноги разогнулись с сухими щелчками, будто ломался валежник, а боль в пояснице заставила замереть в полусогнутом положении. Обождав немного, перевозчик потер рукой спину и колени, распрямился и, с трудом переставляя ноги, спустился к воде. Он долго скреб нутро котелка серой каменной крошкой, с удовольствием слушал скрежещущие звуки, пару раз прошелся и по закопченной внешней стороне, оставив на ней несколько тонких золотистых царапин. У воды топот слышался отчетливее, создавалось впечатление, что скачут совсем рядом, по краю обрыва, и из-за тумана она казалась мутной, но погруженный в нее на локоть котелок был виден отчетливо, даже царапины просматривались. Сполоснув, перевозчик наполнил котелок водой на две трети и понес к костру, бесшумно ступая босыми ногами по пятнам мха, чтобы не поскользнуться на влажных от росы камнях.

Всадник доскакал до шалаша, слышно было, как надсадно, часто всхрапывая, дышит конь и перебирает копытами, не в силах устоять на месте.

— Эй! — раздался хрипловатый мужской голос, затем прочистили горло и позвали звонче: — Перевозчик!

Судя по голосу, это должен был быть молодой мужчина, но когда перевозчик увидел его, то подумал, что такое лицо скорее бы подошло человеку средних лет, а то и преклонных: изможденное, с затравленными глазами, правая половина покрыта бурой коркой подсохшей крови, стекшей из большой, рваной раны на коротко стриженной голове. Подтеки крови были и на шее, и на червчатой рубахе, распаханной от ворота до подола, но сливались по цвету с материей и не сильно были заметны. Порты на всаднике были темно-зеленые, однако ни ремня, ни обуви, как и седла на чалой — гнедой с седой гривой и хвостом — кобыле, одна лишь уздечка.