Питерская Зона. Запас удачи - Дмитрий Манасыпов

Алые светящиеся части колобка метались внутри, старались вырваться, переплетенные с притянутыми арматуринами, проволокой, ветками и кусками срезанного со столбов кабеля. Охренеть, картина маслом от совершенно свихнувшегося Сальвадора Дали.

«Перекати-поле», извиваясь, распадалось на составляющие. Именно извиваясь. Аномалия, сжигая оплетавшие ее части, разрывая багровеющие нити, что никак не освобождались, извивалась. Пыталась выбраться, рвалась за границы расползающегося пятна «киселя». Сам шар, деформируясь, хрустя и скрежеща, погружался все глубже. Шипел разъедаемый кислотой аномального болотца, скрипел несколькими прижатыми друг к другу кусками стали. Алая паутина, собиравшая шар воедино, рвалась наружу и звенела тонко натянутой струной.

Сами понимаете, что из-за этих вот звуковых эффектов я и ушел. Не хватало дожидаться еще кого-то на свою голову. Стоило взять с собой го-про камеру и закрепить на шлеме, что ли. Мне бы за такую съемку точно телевизионщики бы отвалили. М-да, хорошая мысля приходит… с опозданием. Хрен с ним. Пойдем за златом в темные подвалы. Бр-р-р, чего ж так не хочется-то, а?

Ключ провернулся в замке куда легче. Дверь скрипнула петлями и начала открываться на меня. Так проворно, что пришлось отскочить, прицеливаясь очень неудачно. АК я держал где-то на уровне пояса. Стыд, да и только.

Так, и чем меня тут встретят? Хлебом-солью? Да ну, не смешите мой пупок…

А вот подлянку на входе ждалось куда больше. Но пока ее не случилось. Совсем. Ну… попробуем пройти дальше. Мало ли, вдруг все не так и плохо. Делов-то, право слово. Спуститься в хранилище и притащить содержимое одной-единственной ячейки. За номером пятьдесят пять. Да прям… ага. Я их все выпотрошу и пропью. Ну, не все пропью, а немного. Просто из принципа. Или угощу всю «Солянку» по возвращении. Это же прямое доказательство моей храбрости там, и… дурости. Больше никак и не назовешь. Позавтракать на бастионе Сен-Жерве ему вздумалось, идиоту.

А что вы себе думаете? Жизнь не игрушка. Ее беречь надо. И не соваться в такие вот стремные авантюры из-за неожиданно колыхнувшейся самооценки. Тоже мне страдающий от недопонимая всеми и вся Печорин. Нет бы головой думать, а не языком трепать спьяну. Интересно, сколько глупостей все ж таки наделано по синьке? Думаю, что немало.

Так, что тут?

Банк, любящий зеленый цвет, выглядел, как и прочие его филиалы. Разве что внутри все в хлам. Стулья валяются, большая часть стекол, прикрывающих кассиров, выбита. Всюду хрустит под подошвами и осколками, и нанесенными откуда-то листьями, и подохшими тараканами. Пыль, грязь, паутина, запустение. Как еще может выглядеть такое место после нескольких лет, прошедших с Прорыва?

А нам куда? Сейчас поищем что-нибудь. О, вот и оно. План эвакуации, висящий за спиной у каждого кассира. Черт, чего ж здесь случилось, что они остались? Кто они? Сотрудники и сотрудницы банка, кто еще. Да еще и в таком виде… прямо зал Египта в Музее изобразительных искусств. Охренеть просто.

Жутко. На самом деле жутко. Света на улице и так мало, а сюда, через опущенные жалюзи, он вообще не поступает. Только свет фонаря на автомате, не более. И в этом самом свете видеть вот такое.

Кружащуюся пыль, поднятую моими шагами. Паутину, оплетающую колонны и столы. Посетителей и сотрудников, оставшихся здесь навеки, строго-прямых, блестевших, как полированное дерево. Плесень, заполонившую большую часть стен и набухающую сизо-белыми пузырями. Пару огромных наглых крыс, спокойно наблюдающих за мною с детского столика в углу. Хорошо, хотя бы ребенка не оказалось.

Фонарь выхватывал новое и новое. Как же так вышло? Почему они просто сидели здесь? Склеп, не банк. Черт, если бы не оставшиеся здесь бродяги, что точно не вышли из подвалов, много чего придумать можно. Хотя бы то, что дальше и идти не хочется. Просто не хочется. Мертвое – мертвым, живым – живое. А здесь умерло все. Кроме вон тех крыс. И пауков, явно радующихся возможности устроить свой кружок вязания и плетения. Интересно, а жрут они здесь что?

План сильно зарос грязью. Так сильно, что пришлось потратить время и воду, чтобы отчистить. Ага, нам, значит, прямо по коридору и вниз. А там в дверь и налево. Идти всего ничего. Ну, погнали, хорош бздеть. Крутые сталкеры тем и отличаются от прочих, что круты просто невообразимо. Где мы, там пи…ец. Ага, так и есть.

Бывали же на старых кладбищах? В их глубине, откуда они и начинались? Там, где большая часть надписей неразличима? Что зимой, что летом, без разницы, там всегда одно и то же. Тяжело, воздух вязкий и еле шевелящийся. Даже в солнечный день там порой не хватает света, с трудом пробивающегося через густо сплетенные ветки, каждая из которых старше любого пришедшего. Ограды подпирают и наваливаются друг на друга. Птиц почти не слышно, а если и слышно, то хорошего в этом ничего не найдешь. Резкие и громкие скрипы, глухое низкое карканье. Насекомые здесь не жужжат. Они монотонно гудят, плавно и низко пролетая прямо перед тобой. Задевают кожу и волосы, большие, мохнатые и мерзко склизкие.

Там всегда пахнет прелью, сладко-омерзительной, душной и проникающей повсюду. Там на выщербленных памятниках смотрят на живых те, кого давно нет. Смотрят ровно и покойно, но от этих взглядов не по себе. Как будто там, под метрами земли, в сгнивших и развалившихся в труху досках, есть странное подобие жизни, что сейчас следит за тобой, таким нелепым и неуместным здесь. И каждый шаг становится осторожным, каждое касание опасливо и еле заметно. Лишь бы не наступить на дерн, выползший из-под просевших и давно не крашенных прутьев, лишь бы не смахнуть замызганный стакан, когда-то кем-то оставленный на почти стершемся холмике, неожиданно вырастающем прямо под ногами.

Даже хорошо заметная основная дорожка прячется и петляет, убегает куда-то из места последнего сна тех, кто уснул за пару поколений до тебя. И стоит набежать тучам, как серое небо накатывает все сильнее, а волнение деревьев и шелест высокой, выше колена, травы становятся другими. Волнение переходит в дрожь, когда еле заметно на дорожку начинают катиться крохотные кусочки самой верхней, высохшей под ветром земли. Шелест сгущается, становится ниже, отчетливее, начинает окружать со всех сторон, превращаясь в еле уловимый шепот. Шепот, волнами окружающий со всех сторон, шепот, где, если замрешь на месте, начинают проступать отдельные звуки, и каждый шепот приобретает свой собственный голос…

Тьфу ты, избегайте болот и трясины. Собака Баскервилей, семейные склепы и подрагивающие кресты на могилах. Померещится же такое, а? Надо все-таки обратиться к Айболиту. Пусть тот и пьет горькую дни напролет, но пропишет пилюль с порошками для успокоения нервов. А то так недолго и до кондрашки додуматься. Того и гляди из дальнего угла двинется ко мне, еле слышно чиркая чем-то острым по полу, неясная и размазанная тень. Посветим-ка туда. Ну, так. На всякий…

Чиркнув, остро и жестко, чуть качнувшись во вздрогнувшем свете, из угла, мягко и еле заметно, растворилась в темноте неясная и размазанная тень. Сутулая, худая, торчащая углами и очень-очень-очень тихая. Если бы не этот звук, то и внимания бы не обратил. Ну, хорошо…

Стоит заорать и броситься к выходу? Или сесть, ожидая повторения этого «скр-р-р…» изогнутой живой бритвой? Зареветь взбесившимся бизоном и полить от бедра все вокруг свинцом? Ну, последнее как вариант, конечно…

Да ну на хер!

Хочется поплакать и забиться под одеялко? Одеялко далеко, а слезы помешают целиться. Забить стоит только на собственную крутость. Не то место и время. Сжать сфинктер, чтобы не обосраться со страха, когда ты его увидишь, и чуть отступить. Следя за темнотой там, куда оно отступило. А ночника у меня нет. Не входит он в комплектацию. Кто ночью по Зоне ходит? А вот если что шандарахнет аномальное, так сетчатку сразу и не восстановишь. Так что мы с фонариком, не привыкать.

Шажок, еще один. Отступить, стараясь не шуметь и даже дышать через уши. Кто его знает, что там за дрянь?

Тишина скрипнула. Тишина замерла. Тишина взорвалась чернотой, чуть блестевшей на кривых и плавных линиях, неожиданно заменивших острые углы. Хотя острого здесь хватало… Да, мать твою, еще как хватало!

АК застрочил. Вот теперь экономить и бояться рикошета не стоило. Не-не, не сейчас! Автомат плевал огнем, выхватывая из темноты изогнутые матовые пластины, острые зазубренные серпы, щелкающие мощные жвала, торчащие вбок позвонки усов-антенн. Охренеть! Охренеть, мля!!!

Пришлось оттолкнуться, прыгая назад. Остановить этот напор с половины магазины не вышло. Тварь, выхваченная фонариком, сместилась в сторону, заходя с левого бока. Да так ловко, что потерял ее из виду быстро. Так быстро, что все-таки заорал, теряя самообладание.