Изгнанник на цепи (СИ) - Мамбурин Харитон Байконурович

Хук прямиком в правое ухо, показавшееся из-за пурпурных волос. Шино уносит влево, она топает ногой, пытаясь сохранить равновесие, но тут же получает от меня еще и лоу-кик по правой ноге. Та подламывается, заставляя девушку встать на колено, и я тут же бью её вновь, снова в голову, но на этот раз коленом правой ноги. Шино падает на пол, я подскакиваю к ней, нелепо раскорячившись, и бью уже левой ногой. Не по человеку, по мечу. Катана с жалобным звяканьем улетает в угол комнаты, а я хватаю темно-пурпурные волосы, поднимая за них с пола свою бывшую телохранительницу. Та машет скрюченными руками, которые на секунду вспыхивают неестественным пламенем, немного опалив грязевую корку на моем костюме.

Удар лбом в переносицу. Сильно, от души, от всего скопившегося раздражения, от образа мертвого Азата ибн Масаваля Исхака Аль-Батруджи. Повтор, повтор, повтор. Отшвырнуть тело от себя.

Взять в руку меч.

Прошлый, «первый» и современный я, умер бы на месте от позора. Бить находящуюся на грани потери сознания девушку, бить по-взрослому, жестоко, за то, что сделала, скорее всего, не она — это ужас, кошмар и беспримерная подлость.

Как бы ошибся тот наивный дурачок.

Подойдя к еле шевелящейся Шино, я ударил ее по ребрам ногой. Сильно. Зло. Ее скрючило еще сильнее. Кажется, теперь можно. В моей руке блеснуло лезвие ножа-«бабочки». Несколько резких движений, вызвавшие глухие яростные вскрики, показали, что все принятые мной меры предосторожности оказались не зря.

Взгляд лежащей с перерезанными сухожилиями японки был полон чего угодно, но не бессилия. Аккуратно и быстро перетянув нанесенные раны, я перевернул Цуруму на спину. Взглянул в глаза, полные… да чего там только не было…

— Сначала… — сказал я ей, пытаясь выудить грязный портсигар, — … сначала я планировал прострелить тебе колени. Чтобы ты могла весь остаток жизни гордиться тем, какой хорошей и правильной служительницей своих господ ты была. Рожала бы новых Цурума, воспитывала бы их, жила бы спокойной и тихой жизнью… Маленькая идиллия для отработанного материала.

Воевать с портсигаром пришлось всерьез. В этих землях была какая-то особая грязь, сделанная из такой хижина, наверное, тысячу лет простоит. Наконец, упорство и озверение давно желающего курить человека преодолело косную материю, и белоснежно-белый патрончик, болезненно-чистый на моем фоне, закувыркался в воздухе. Сделав резкий змеиный рывок лицом вперед, я умудрился поймать фильтр зубами. И этот ловкий юноша не смог уберечь задницу от пинка японского простолюдина? Да вам показалось!

Затяжка. Хорошооооо.

— Зачем… пощадил… материал?

— А я тебя и не пощадил, — пожал плечами я, чувствуя, как по одежде сыпется сухая грязь. Взглянул на лежащую девушку. Ухо Шино расцветало шикарнейшим пламенным цветом, начиная всерьез конкурировать с волосами, — Живи, как умеешь, гордись тем, что ты безотказный инструмент многих хозяев. Спасибо за урок, Цурума Шино-сан.

Говорить правду ей я не собирался. Не заслуживают вещи знать о том, что кто-то их ценит и считает людьми. О том, как я собираюсь воспользоваться последствиями отданных ей приказов, я тоже не собирался распространяться. Удел вещи — лежать и ждать, пока она вновь будет востребована. Перерезанные сухожилия Цуруме залечат быстро, две-три недели и будет скакать, как молодая козочка. Зато сейчас она безобиднее котенка.

Сунув теряющей сознание японке в рот кляп, я, неспешно и тихо ступая, направился к финишу моего короткого нелепого штурма. Последней сигаретой очень хотелось насладиться сполна.

Не вышло!

Увидев ярко очерченную тень на фоне белой стены из вощеной бумаги, я чуть не проглотил окурок от удивления. Крупный и рослый человек стоял внутри закрытой комнаты, направив ясно угадываемый револьвер прямиком на… дверной проём? Бумага настолько чётко показывала стоящую фигуру, что я без малейшего труда увидел, как трясется сжимающая пистолет рука. Всё остальное у бдительного стража содрогалось тоже, но хотя бы не так плясало, как бедное огнестрельное средство… Страх? Вряд ли…

Игнорировать такой подарок судьбы было бы глупостью. Подкравшись к тени, я радостно сунул в её центр меч, тут же продавливая телом бумагу, ломая хрупкие деревянные досочки и хватаясь левой рукой за вооруженную длань. Раздался хриплый мучительный вскрик, я толкнул массивное тело, в которое до половины вошёл длинный меч Эмберхартов.

Рукоять оружия я сразу выпустил, быстро выдёргивая «пугер», но более в комнате ничего угрожающего не было. На меня лишь смотрели три пары очень похожих глаз с трех очень похожих друг на друга лиц — крупных, с резкими чертами и белыми копнами волос. Одно из них, принадлежащее гиганту лет пятидесяти, пораженно смотрело на меня сквозь поверхность стоящего в комнате и очень даже мне знакомого зеркала.

— Грегор!! — отчаянно заорал сидящий возле бессознательной Рейко парень, застывший в неудобной позе с пальцами у ее шеи. Я узнал его сразу, как и того, кто «умно» стоял на карауле у двери. Племянники герцога, пару раз виделись на «обязательных» балах в Букингемском дворце… Парнишка, выглядевший в десять раз хуже выжатой почти досуха Цурумы, вновь заорал, — Грегор!! Нет!!

Я навёл дуло «пугера» на стонущего на полу Грегора. У меня был еще один точно такой же кургузый и мощный револьвер с собой, снаряженный патронами именно под эту ситуацию, но для него время еще не пришло…

— Алистер! — раздалось из зеркала. Эдвин Мур старался выглядеть внушительно и автократично, но покрасневшее лицо и торопливость, с которой он почти прокричал мое имя, выдавали его истинное состояние, — Алистер! С девушкой все в порядке! Ее никто не трогал! Опусти оружие!

— Спасибо за приятные новости, Ваша Светлость, — учтиво кивнул я, глядя ему в глаза. А потом внятно и звучно добавил, — …но я здесь не за ней.

Мой палец резко вдавил спусковой крючок.

А потом еще, еще и еще.

Глава 24

— Я иногда позволяю себе пофилософствовать, Эмберхарт-кун. Такая вот причуда на старости лет у меня появилась. Не скажу, что самая плохая. Один из моих друзей, всего-то на полгода старше, повадился воровать у своих домочадцев палочки для еды! Да еще так ловок в этом, что никто поймать не может! Однако…

Сидевший напротив меня человек поднял глиняный стакан с чаем, делая неторопливый глоток. Зрачки его глаз задумчиво блуждали, не фокусируясь ни на чем.

— …я говорил про философию. Она помогает… сдерживать порывы. Отрешиться, взглянуть на все происходящее с другой стороны. Понять. Это довольно часто получается… получалось. Но вот с тобой никак не выходит. Ради чего ты все это устроил? Я предложил тебе бескровный выход из ситуации, а что сделал ты? Нажил себе таких врагов, что среди них даже я теряюсь. Что это — отвага, глупость, расчет? Ответишь?

— Отвечу, Асина-доно, — кивнул я, негромко брякая цепями на скованных руках и ногах, — Но чуть попозже. Мне должны кое-что принести…

Старик, сидящий на циновке за решеткой моей камеры, неторопливо кивнул. Его забранные в хвост седые волосы продемонстрировали в слабом свете тюремного коридора фиолетовый отлив. Мы принялись ждать, размышляя каждый о своем.

Нас с отчаянно зевающей Рейко взяли на выходе из усадьбы Ошино. Хозяева, оперативно отправившие большинство приглашенных гостей, жениха и его отца на «Клаузер» Асина Кензо, пустили все наличные силы на штурм своего же дома. Штурма не случилось, случились мы. Сопротивляться я не думал, также строго настрого запретив Рейко прибегать к собственным силам, кроме как для самозащиты. Впрочем, «невинную бывшую невесту», рыскающую по сторонам в поисках первого кандидата, которого можно пристукнуть во имя самозащиты, никто тронуть не рискнул.

А вот меня взяли сначала на прицел, потом под арест, а затем быстро переправили в одну из токийских тюрем и, что самое обидное — на моем личном же дирижабле. Благоразумная Рейко, излучая во все стороны неадекватность и едва сдерживаемую ярость, умудрилась собрать под шумок всё, что я растерял на поле боя, включая немного поломанного «Григория», а затем все хозяйственно уволокла в наш особняк, оставив меня и Кензо в тюрьме.