Крепостной Пушкина - Ираклий Берг

— Хм. Ваша правда, барин, не подумал.

— И как это изобразить — подобную жестокость? Любой глава семьи возмутится. Вдруг женщины увидят. Они любопытны.

Степан хотел было отпустить комментарий на этот счёт, но не стал. Пушкин был прав.

— Но что же тогда?

— Тебе непременно хочется украсить обложку рисунком, отсылающим к древним мифам?

— Непременно, Александр Сергеевич. Отсечённая голова Горгоны тоже не годится, как понимаю.

— Правильно понимаешь. Тогда... пусть будет подвиг Геракла, пусть. Но другой. Изобразить, как он вытаскивает на свет божий треглавого пса. Цербера.

— Интересно.

— По сути посыл твой, если верно я его понял, останется прежним, но выражен тоньше. Изящнее.

— Вы гений, Александр Сергеевич, — Стёпа изобразил шутовской поклон, — так и сделаем.

Всё-таки Пушкин не уследил. Степан — из лучших побуждений и привычки доделывать, улучшать работу до последнего момента — перестарался. Номер был раскуплен действительно быстро, причём заметная часть выпуска, около двухсот экземпляров, приобретена лицами купеческого и крестьянского сословий. О причинах столь неожиданного интереса к нерелигиозной литературе пока оставалось только догадываться, и Стёпа сделал мысленно зарубку в памяти — разобраться. Но вот у некоторых представителей сословия дворян возникли вопросы, и они не преминули их задать.

— Что это, Стёпушка? — Пушкин был вынужден лично вернуться за ответами.

— Это? А это... гороскопы, барин. Удачная задумка. В последний час вспомнил, еле успел наборщик.

— И почему же я не видел раньше сию удачную задумку?

— Так я и говорю вам, поздно сообразил. В редакционный номер не вошло, а в серию — да.

— Мне казалось, что мы договорились.

Степан понял, что совершил ошибку. Доверительное отношение, утвердившееся после откровенного, пусть и относительно, разговора с Александром, сейчас переживало удар, и виноват в том был только он сам. Широкий характер, привычка прощать людям мелкие слабости, стараться вести дела «по существу», со снисходительностью к мелочам, вольность поступков — всё это не вполне и не всегда подходило для текущей эпохи и конкретного человека, считавшегося его хозяином. Степан это знал, но немного забылся. Пушкин был добр, способен ставить себя на место других, не мелочен, если вопросы не касались его жены, но не был тем, кого в другие времена звали бы «свой парень». В его случае подобное определение если и могло быть применимо, то лишь в значении «свой собственный», а не для кого-то ещё. Самое обидное, что Степан, хорошо читавший людей, сообразил об этом почти сразу и всё равно допустил оплошность. Снисходительность поэта к другим иногда перемежалась резкостью мысли, Пушкин был строг к себе — не до фанатизма стоика, но предпочитал откровенность суждений. Вывод Степан из того сделал самый логичный: Александр относится к тем людям, которые почти всегда простят ошибку, даже укажут на неё сколь можно мягче и не станут припоминать. Одновременно те же люди с трудом переносят небрежность, воспринимая это как пренебрежительное отношение к ним самим — проявляемое как раз в ответ на их снисходительность.

«Вот я дурень, — ругал себя Степан, — дёрнул же меня чёрт поспешить. Хотел как лучше. Думал ведь, что можно будет со второго номера добавить к анекдотам эти гороскопы. Улучшил, нечего сказать. Наше всё оскорбилось. Тем более, что ни кричать, ни ругаться он не станет. Не тот случай. Решит, что сам виноват, переоценив меня... эх. И как долго теперь сие исправлять?»

— Не могу не заметить, — устало продолжал Пушкин, — что идея как таковая недурна. Но исполнение могло быть и лучше. Более вдумчивым, менее грубым. Но сделанного не воротишь. Знаешь пословицу — «Что написано пером, не вырубить топором»?

«Точно обиделся, — окончательно убедился Степан, — да сильно, кажется. Охохо.»

— Знаю, барин.

— Но не следуешь ей. Напрасно.

— Виноват.

— Некоторые вещи... просто чудовищны, мой странно образованный соавтор. Как только в голову могло прийти такое?

— Ну...

— У Козерогов в ближайшем месяце будет особо насыщенная половая жизнь, — прочёл Пушкин. — Это вообще что?

— Шутка, Александр Сергеевич. Признаю — глупая.

— В первую очередь она оскорбительна и очень груба. На месте «Козерогов» я бы не расценил подобные слова как юмор. Или вот «Близнецы», к которым я отношусь, насколько понимаю. «Будьте готовы к внезапным встречам, проявляйте известную осторожность при употреблении вина». Потрясающе. Спасибо за заботу. А как понять «возможно неожиданное прибавление в семействе» у «Раков»? Гм. Неожиданное! Стёпушка, я рад, что слово «гороскоп» тебе известно, но во мне нет уверенности, что ты вполне понял его значение.

— Это ведь шутка, — жалобно повторил Степан, которому она только сейчас перестала казаться смешной.

— Я не был в том уверен, пока не разглядел подпись. «Друид Кузьмич». Даже не знаю, как тебе объяснить.

— Виноват.

— Строительство церкви в Кистенёвке — дело хорошее. И остаётся надеяться, что внимание церковников к слову «друид» удастся этим уравновесить.

— Церковников?

— А как ты думаешь? Или чем ты думаешь? Они не смогут пройти мимо подобной скверны. Жалобы последуют непременно, и серьёзные. С требованием самого сурового наказания, вплоть до запрещения журнала.

— Ну это вы сгущаете, Александр Сергеевич! — не очень уверенно возразил мужик.

— Я? Сгущаю? Ничуть.

— То есть священники будут жаловаться и придётся удалять гороскопы в угоду им?

— Даже если церковь промолчит, чего, конечно, не будет, их всё равно придётся удалять, дорогой Степан.

— Почему? Немного перегнул, признаю. Но исправить — дело нехитрое.

— Потому. В угоду мне для начала. Ты можешь представить хотя бы на минуту, как выглядит в глазах других людей владелец издания, допускающий подобное? Должно быть, мнишь, что остроумным и весёлым шутником? Увы, но нет. Скоморохом. Подобное возможно от отчаяния, но и тогда решится не всякий. Кривляться публике на потеху — не то, с чего хотелось бы начать серьёзное, как замышлялось, издание.

— Что же. Я немедленно отправляюсь в типографию и сниму эту страницу с печати. Всё-таки журнал идёт хорошо, даже прекрасно. Страницей меньше. Жаль, что я недодумал. Но постараюсь исправить, насколько возможно.

— Это всё обождёт до завтра. Кстати, насколько помню, среди твоих многочисленных талантов есть и лекарский, не правда ли?

— Так, Александр Сергеевич. Кто-то заболел?

— Пока еще нет, но может свалиться. У меня дуэль.

— Дуэль?! — вскричал