Письмо Россетти - Кристи Филипс

Клер ответила ей улыбкой.

– Да, наверное, это непросто, быть пятнадцатилетним подростком.

Рената рассмеялась.

– Это просто невыносимо, вы уж поверьте! Но не беспокойтесь, они отсюда никуда не уйдут, я лично прослежу за этим. Так что никто больше не потеряется.

“Как же, проследишь ты за ними”, – с иронией подумала Клер.

Поговорив с Франческой, которая заверила, что заказанные документы доставят из архивов быстро, Клер вышла из библиотеки и направилась по набережной к гостинице “Даниэли”. Она прекрасно понимала: осуществить вторую часть ее плана будет значительно сложней, чем первую.

Подойдя к стойке, она попросила портье позвонить Эндрю Кенту. Если повезет, он окажется в номере один и согласится встретиться с ней внизу, в вестибюле. Клер пришлось немного смирить свою гордыню, поговорить с Кентом было до крайности необходимо. И делать это в присутствии Габриэллы ей не хотелось.

– Простите, но там никто не отвечает, – сказал портье, вешая трубку.

– А вы случайно не видели, может, он вышел на утреннюю пробежку?

– Я вообще его сегодня не видел. Заступил на дежурство всего несколько минут назад. Может, заглянете в ресторан? – И он указал на двойные стеклянные двери.

Клер вошла в ресторан и сразу увидела Эндрю Кента, тот сидел за столиком в полном одиночестве, завтракал и читал газету, смешные очки, как всегда, кривовато сидели на его продолговатом лице.

– О, приветствую вас. – Он снял очки, торопливо сунул их в нагрудный карман. – Что это вы здесь делаете?

– Можно присесть?

– Разумеется.

Клер начала без всяких предисловий:

– Вам когда-нибудь приходило в голову прочесть ее письма?

– Чьи письма?

– Алессандры.

– Прочел несколько, но ничего существенного почерпнуть из них не удалось.

– А в ее дневнике не находили случайно никакого объяснения тому, что она выжидала целых два месяца, прежде чем сообщить о заговоре?

– Нет. Вообще мне показалось странным, что ни в ее письмах, ни в дневниках нет ничего интересного. Особенно если учесть, что у этой куртизанки были такие влиятельные любовники. И уж она-то могла знать несколько занимательных секретов и интригующих тайн, однако записи ее оказались на удивление скучны. Все равно что читать дневник какой-нибудь фермерской женушки: “Во вторник посадила на огороде тыкву”. По воскресеньям ходила в церковь и всегда находила нечто вдохновляющее в проповеди. Но что самое главное: нигде и ни разу не написала она следующее: “Испанцы планируют заговор против Венецианской республики”.

– Может, она где-нибудь записала: “Сегодня Совет десяти попросил меня написать письмо”?

– Нет.

– Так что в этих дневниках нет ничего такого, что бы говорило в пользу вашей теории?

– Не только моей, но и вашей тоже.

– А что, если она нарочно не записывала в них ничего важного?

Эндрю залпом допил кофе.

– Что-то я вас не совсем понимаю.

– Что, если она писала эти дневники в надежде, что их непременно прочтут другие люди? Ну, к примеру, если б она предстала перед судом, дневники могли бы стать важным вещественным доказательством. Всего лишь за тридцать лет до этого некую Веронику Франко обвинили в колдовстве по показаниям бывшего ее слуги. То была очевидная ложь, однако женщине пришлось оправдываться перед судом. И она оправдалась, хоть это и было нелегко. Алессандра могла знать об этом, наверняка даже знала. Правительство ничего не имело против куртизанок. Даже напротив – налоги с них приносили миллионы дукатов в казну ежегодно. Но куртизанки, в отличие от прочих граждан Венеции, не пользовались защитой закона. Возможно, Алессандра писала эти дневники с целью обеспечить себе некое подобие защиты. Любой прочитавший их убедился бы: эта женщина ведет самый добропорядочный образ жизни – ни тебе поклонения дьяволу, ни тайных сборищ, ни злонамеренных помыслов. Даже любовники ее там ни разу не упоминались.

– Так вы хотите сказать, она создала нечто вроде защитной дымовой завесы? Пряталась за фасадом добропорядочности?

– Или это, или же она была самой скучной, бесцветной и воздержанной куртизанкой в мире.

Эндрю задумчиво кивнул.

– Что ж, умно.

– Благодарю.

– Я имел в виду Алессандру.

– Не вы пришли к этой мысли, – холодно заметила Клер. – Впрочем, я здесь не поэтому. В Библиотеке Марчиана хранятся двадцать восемь писем, которые Алессандра написала между январем и мартом тысяча шестьсот восемнадцатого.

– И что же вы полагаете обнаружить в этих двадцати восьми письмах? В те дни каждый грамотный человек писал каждый день по два-три письма. Что такого необычного можно найти в этих двадцати восьми?

– Учтите, все эти письма адресовались женщине.

– И что с того?

– У каждой женщины есть человек, конфидент, лучшая подруга, которой она может рассказать все. Возможно, женщина, знакомая еще с детства, или же другая куртизанка. Но кто-то должен быть. Обязательно.

– Может, и так. Но это вовсе не означает, что Алессандра делилась со своей конфиденткой самым сокровенным. Возможно, приберегала все свои секреты до того момента, когда они встретятся и смогут поговорить наедине.

– И все равно вероятность существует. И вы должны это признать.

– Ладно, ладно, признаю. Но зачем вы все это мне рассказываете?

– Просто подумала, мы сможем вместе поработать над этим.

Глаза его сузились.

– Вот как? Это с какой такой радости?

Настал момент проявить женскую хитрость и изворотливость.

– Ну, э-э… просто потому, что вы лучший, – начала Клер. – Вы же самый настоящий эксперт по заговорам. Нет, конечно, если вы не верите в Испанский заговор, тогда другое дело. Но лично мне кажется, тут есть чем заинтересоваться. Вы были так добры ко мне, рассказали о противоречиях в письме Россетти. И я уверена, что многому могу научиться, работая вместе с вами…

– Просто вам за один день не удастся перевести все двадцать восемь писем, я угадал?

– Угадали.

Эндрю бросил салфетку на стол и поднялся.

– Что ж, хорошо. Идемте.

ГЛАВА 22

Клер и Эндрю Кент сидели друг против друга за столом в читальном зале библиотеки. Между ними лежала стопка писем четырехсотлетней давности, каждое письмо для сохранности было вложено в пластиковый конверт.

Клер подняла глаза от письма, которое сейчас переводила, – она уже убедилась, что ничего представляющего хоть какой-то интерес в нем нет, – и украдкой покосилась на своего коллегу. Эндрю Кент с головой ушел в работу, глаза устремлены на лежащий перед ним документ, время от времени он сверялся со словарем, и строчки перевода так и лились на бумагу. Работая, он закусывал нижнюю губу и время от времени, похоже совершенно бессознательно, откидывал непослушную прядь волос, падающую на лоб, или поправлял очки, слишком низко сползшие на нос.

Он надел эти очки с каким-то раздосадованным, даже смущенным видом, что не укрылось от внимания Клер. И ей стало немного смешно, и еще она была растрогана этим проявлением смущения. Может, потому, что они у него сломаны, или же Кент считает, что очки старят его? Но ведь он совсем не старик. Сколько ему? Лет под сорок – самое большее. И лицо довольно симпатичное, даже красивое, решила она после некоторого размышления, особенно когда он так сосредоточен. И нет в нем злобы и обычно присущего ему сарказма. Ну, в точности такое лицо, как вчера, когда он сказал… что он там говорил? Может, только потому, что был пьян? Да нет, вроде не был, но теперь, украдкой рассматривая его, она просто представить не могла, что этот мужчина, сидящий напротив, говорил ей такие вещи.

И еще одна поразительная деталь. Он сидел в каких-то трех футах от нее и при этом не замечал ее вовсе. Словно ее не было. Это Клер отметила с нарастающим раздражением. Она будет смотреть ему прямо в лоб, сверлить взглядом, собрав всю волю в кулак, чтобы внушить этому странному типу: посмотри же на меня, посмотри! Но, несмотря на все ее старания, он так и не оторвался от бумаг. Что ж, неудивительно, она и прежде знала, что этот мужчина ни за что не поддастся ее молчаливому гипнотическому зову. Они уже провели полдня вместе, но он не обмолвился и словом о том… о чем говорил вчера, почему это сказал. Он вообще не упомянул ни разу о вчерашнем вечере, не мог произнести даже такой тривиальной, ни к чему не обязывающей фразы, как, например: “Приятно было повстречаться с вами вчера вечером”. Или: “Ну как, есть новые мысли о письме Россетти?” Словом, выдать любую фразу, которая неизбежно вывела бы на вчерашний разговор. Словно напрочь забыл обо всем, точно этого не было вовсе. Что ж, раз он не желает говорить, то и она уж тем более не обмолвится ни словом. Хотя… если долго смотреть на него вот так, может, он поднимет наконец глаза и скажет…

– Ну, вы со своим закончили? – спросил он, подняв на секунду глаза. И нетерпеливым кивком указал на лежавшее перед ней письмо.