Человечность - Михаил Павлович Маношкин

Крылов помог ему сесть, поднес к его губам бутылку с водой.

— Жив, солдатик, — были первые слова Бурлака. Он ничего больше не мог выговорить, его душили слезы.

— Не спеши глотать, Федя. — Крылов отламывал кусочки хлеба, давал Бурлаку. — Не спеши.

Бурлак ел хлеб и помидоры и, казалось, не верил, что избавился от плена и что перед ним Женя Крылов, его товарищ по десантному взводу.

— Одолели они меня. Их было слишком много.

— А батальон?

— Нет больше.

— А Саша Лагин?

— Не знаю, я был с политруком.

Поезд замедлял ход.

— Искать будут, — забеспокоился Илья.

— Вы меня тут оставьте, я им не дамся. — Бурлак встал, сжал в руках лом. Крылову страшно было смотреть на его широкое высохшее тело.

Порожняк остановился перед закрытым семафором.

— Взгляну. — Илья спрыгнул вниз, пошел вдоль вагонов. Вернулся он вскоре. — Быстро к паровозу!

Машинист ждал их.

— Лезь сюда, парень. И вы тоже!

— Успею? — Крылов показал на домик железнодорожника.

— Давай.

— Папаш, одежды какой не найдется?

— У нас и до войны небогато было.

— Человека надо одеть!..

— Чую, что человека, кого же еще… Посмотрю…

Приближался встречный.

— Тебе чего? — из дома выглянула женщина.

— Человека переодеть надо, пленный он. И поесть что-нибудь…

— Иди сюда.

Она сняла с плиты чугунок с вареной картошкой, вывалила ее в старое полотенце, связала концы.

— Бери. Лепешку сунь за пазуху. Каша еще.

— Давайте. Кастрюлю у линии оставлю. Спасибо! — он выскочил на улицу.

— Вот, может, что и сгодится. — сказал старик, ревниво поглядывая на кастрюлю и картошку. Крылов перехватил у него узелок, поспешил к паровозу.

Мимо спешил встречный — замелькали танки и орудия. Вся эта сила направлялась в Сталинград.

Одежонка старика годилась разве что на тряпки.

— Папаша, держи свой хлам! Держи, хрыч! — машинист швырнул старику его узел. — А тебе, парень, нельзя много есть. Скрутит — маму родную вспомнишь. Вон баба что-то несет. Давай, хозяюшка, поторапливайся, ехать надо! Будем живы — сочтемся!

Женщина передала ему сверток — брюки и хлопчатобумажный свитер. Бурлак надел их поверх красноармейской одежды.

* * *

Паровоз мчался вперед, оглашая окрестности победным свистом. Дым лохматой косой стлался над крышами вагонов.

— Как вы тут — ничего? — машинист заглянул в тендер.

— В порядке!

— А ко мне пришли, говорят: работать будешь. Откажешься — семью в Германию, самого в лагерь. Мне-то так и так крышка, а им жить надо. Сам за все отвечу, один, а дети ни при чем. В эту сторону гоню порожняк, оттуда — всякую всячину. Оттуда немец со мной едет.

Машинист сплюнул, тоскливо посмотрел вперед, отвернулся:

— Уснул, что ли, Петро, шуруй!..

Паровоз глубоко вздохнул, будто собираясь с силами, и еще яростнее ринулся вперед. Деревья, поля и лощины слились в красивое зрелище — бег земли.

— Скоро Синельниково, — предупредил машинист, — чтобы как мыши — туда, за ящик!

Крылов и Бурлак сидели в углу за ящиком, и Бурлак рассказывал о последних днях бывшего десантного батальона.

— А мы тебя ждали. Все ждали. Ты-то как?

Синельниково было уже позади, а они все говорили и говорили.

— Вылезай — Днепр!

Паровоз выкатился на длинную ленту моста, пронесся мимо полосатой будки, в которой манекеном застыл солдат, некоторое время висел над водой, миновал еще одну будку с солдатом и уже спокойнее заскользил по земле Правобережья. Осень здесь была почти незаметна.

Контрастом к приречным лугам возникли развалины Днепропетровска. Ржавые скелеты заводов. Запустенье. Неуют.

Крылов, Антипин и Бурлак часа два ждали в захламленном привокзальном скверике, потом паровозная громада снова ринулась дальше. Еще километров пятьдесят.

Местечко Користовка. Паровоз замедлил ход, Крылов, Антипин и Бурлак спрыгнули на землю. С железной дорогой было покончено.

10

ОЖИДАНИЕ В ВОЛОКНОВКЕ. ФЕДЯ СНОВА ЗДОРОВ!

Приветливо светит предвечернее солнце. На сердце у Крылова легко и чуть-чуть торжественно, как у человека, только что закончившего важную и очень трудную работу. Крылов шагает по украинской земле, в памяти у него оживают картины давней-давней истории, он думает о том, как много людей и событий промелькнуло здесь, у Днепра. А жизнь продолжалась — она в солнце, травах, воде, людях.

— Откуда, хлопцы? Не зайдете ли в хату?

Именно такой он представлял себе Украину: участливой в беде.

Опрятная, выбеленная снаружи и изнутри хата, вышитые полотенца, наволочки и занавески. Связки лука, запах борща, жареных семечек и кукурузных початков. В таком уютном доме среди плетней сами по себе исчезали тревоги, растворялись в ничем не нарушаемом покое.

— Из Сталинграда? — интеллигентного вида человек лет пятидесяти откинул занавесь, оглядел случайных гостей. — И он из Сталинграда?

— И он.

Мужчина стал перед Бурлаком. Наступила минута неловкого молчания.

— Бежал?

— Ну и что?

— Раздевайся.

— Не бойся, сынок, — успокоила гостей хозяйка, — доктор это.

Доктор. После того, что они пережили, встреча с врачом была невероятной удачей.

Бурлак снял свитер, гимнастерку и нательную рубашку.

— И клетка же у тебя, парень. — удивлялся доктор. — Где ты такой вырос.

Бурлак шумно дышал. Его тело, разукрашенное шрамами, синяками и ссадинами, напоминало огромный, обтянутый кожей и мышцами скелет. Доктор тщательно прослушал у него грудь, прощупал живот: Бурлак охнул, охнул еще раз.

— Одевайся. Его надо немедленно лечить. Анна Федоровна, они переночуют у вас? Хорошо. Ждите меня завтра часам к десяти. И потом: если вы откуда-то и куда-то идете, зачем об этом знать посторонним?

Крылов и Антипин проводили доктора до коляски.

— Вот что: он вам больше не попутчик. Не представляю, как он еще ходит. Его надо оставить здесь, если он вам… дорог. Подумайте пока об этом. Выздоровеет — не пропадет.

Непривычно было видеть человека, который лечил людей. А он не только врачевал больных — он поддерживал у здоровых веру в человечность, по-своему сражался против жестокости и отчаяния. Его труд был равносилен подвигу, а что сам он оставался таким же аккуратным, спокойным, внимательным и уверенным в себе, каким его знали здесь еще до войны, убеждало людей в незыблемости гуманных начал, заложенных в человеке. Как ни осложнялись людские судьбы — врач исполнял свой долг.

Доктор уехал, Крылов и Антипин присели у плетня покурить.

— Втроем не пройти: слишком заметно.

Крылов понимал, как серьезны опасения Ильи, но чувства Крылова восставали против этой правды. Ему казалось, что Илья рассуждал чересчур трезво и не хотел учитывать ничего, кроме фактов. А факт — это еще не все: вот Крылов на железной дороге отдался порыву, и Федя Бурлак был спасен.

— Пошли в хату.

— Можно вас сюда, хлопцы? —