Эльфийский бык (СИ) - Демина Карина

Очень страшная женская тайна

Появление девочки Леший почуял заранее. Даром что ли маячок закрепил. Правда, не ожидал, что тот в пятом часу утра сработает.

В это время дети спать должны.

И взрослые тоже хотят. Спать. Вон, даже младший из братьев Залесских, со вчерашнего дня какой-то задумчивый, давит зевоту.

— Отдыхай, — разрешил Леший, осознавши, что ему сон точно не грозит.

Пока дойдет.

Пока глянет.

Пока выяснит, что такого приключилось, что ребенок по темноте вне дома шарится.

Домой опять же проводить надо, потому как мало ли что…

Залесский кивнул и исчез под тяжелыми лапами ели. Небось, собственное Лешего место займет. Теплое. Належенное.

Леший подавил зевок и двинулся к опушке. Небо еще было темным, но чуялось, что до рассвета всего ничего осталось. На траве оседали росы. Блестела влагой кора деревьев. Что-то чирикало, что-то шуршало в дальних кустах. Пахло травой, землей и лесом.

Он остановился в зарослях кустарника. Маячок был где-то неподалеку. И Леший опустился в траву, позволяя маскхалату сродниться с обстановкой.

Вовремя.

Данька была не одна.

Она шла, подпрыгивая, и держась за руку женщины.

Матушка?

Что ей надо в лесу в такое-то время?

Впрочем… Леший скоро понял. За женщинами медленно следовала… корова? Коров Лешему случалось видать. Они были поменьше. Это… это тур? Или як? Или все-таки корова? Огромная гора какого-то неправильно-серебристого окрасу. В свете отходящей луны шерсть слабо светилось, и было видно, что она завивается.

Рога тоже светились.

Куда там зубриным, точно турьи.

Главное, что шло это чудовище неспешно. На шее его виднелась широкая полоса ошейника, от которого протянулся тоненький шнурочек. Данька то и дело оборачивалась и дергала за шнурок, поторапливая корову.

И выходит, она это чудище доит?

Сама?

У опушки корова остановилась и повернулась. Леший вжался в землю, чувствуя, что еще немного и его почуют. Но Данька, крутанувшись, снова дернула за шнурок, а потом подошла и обняла корову за голову… попыталась, ибо голова этого чудища была всяко больше Даньки.

И главное, мамаша даже не дернулась.

И корова тоже не дернулась. А Леший всерьез прикидывал, не поднимать ли ему своих, ибо не факт, что собственных сил хватит в случае чего.

Но нет, корова ушла дальше. Женщина что-то сказала Даньке и та кивнула.

Отступила…

Назад отправляет?

Одну? Посреди ночи?

Сама женщина с коровой вошли в лес, причем так, что ни листочка, ни веточки не шелохнулось. Как такое возможно-то?

— Дяденька Леший, — шепотом позвала Данька. — Ты тут?

— Тут, — Леший поднялся и рукой махнул. Данька явно обрадовалась и, обернувшись на лес, прижала палец к губам. А потом руку протянула. И когда Леший коснулся этой руки, дернула.

— Пойдем.

— Куда?

— Только тихо… я совсем не спрячу. Не умею пока. А чуть умею. Тут недалеко. Времени мало. Светет скоро.

Данька тараторила быстро, так, что Леший едва разобрать мог. И за собой тянула. В лес, но чуть в сторонку.

— Может…

— Надо, — строго сказала она и пошла быстрее. И перед ней лес словно расступался, сам убирая колючие ветки. И вот Данька почти уже бежала. И Лешему пришлось ускориться. А потом вдруг бег остановился. И она, дернув за руку, велела:

— Сядь. И сиди тихо-тихо…

Леший подчинился. Потом уже подумал, что это ненормально, подчиняться детям. Что Даньку стоило бы домой отправить, а странную её мамашу отыскать и высказать ей все-то…

Додумать не успел.

И в ухе вдруг больно звякнула струна оборвавшейся связи. Чтоб тебя… он палец в это ухо сунул.

— Надо. Спрятаться, — сказала Данька. В предрассветном сумраке её лицо чуть вытянулось, глаза стали еще больше и полыхнули то ли синевой, то ли зеленью.

А потом раздался низкий протяжный звук. Он стлался по земле, и та отвечала гудением. И зазвенели вдруг травы, вытягиваясь. Заклубился туман. Он выползал на поляну, что лежала за чертой кустарника, в котором Леший и спрятался. К нему прижалась горячим боком Данька.

На поляне…

Туман поднялся.

И опал. И огромная зверюга, повернувшись, уставилась на Лешего золотыми глазами. Данька что-то сказала, а что — он не разобрал. Только моргнул. А корова отвернулась и, наклонившись, принялась щипать траву. И… что… ради этого вот они тут? Поглядеть, как корова пасется?

Или…

Женщину Леший заметил не сразу. Она была какой-то… никакой, будто размытой, почти растворившийся в зыбкой предрассветной серости. И даже когда увидел, оказалось, что это сложно — зацепиться за фигуру её взглядом. Тот словно соскальзывал, норовил убежать.

Но Леший упрямо заставлял себя смотреть.

Сам не зная, почему.

Женщина.

Обычная.

Не сказать, чтобы молодая… вон, Данька уже большая, значит, точно не молодая. Но и не старая. Невыразительная. Никакая даже будто бы…

Платье… простое.

Неказистое.

Сапоги.

Резиновые.

Платок на волосах. Вот чего на нее смотреть? А он уставился… и уже взгляд держится хорошо. Так, что при желании можно и лицо разглядеть. Черты острые. Нос прямой тонкий. Брови вразлет и белые. Этой белизной на смуглой коже и выделяются.

Губы яркие вот, даже слишком, будто соком ягодным вымазала.

А она вдруг стягивает косынку, и по плечам белой волной рассыпаются волосы. Женщина же оставляет сапоги. Один и второй… и ноги у нее тонкие. Солнечный свет пробивается откуда-то сверху, падает потоком, обнимая, окутывая. И она кружится в этом свете, то ли танцует, то ли просто так. Руки раскинула, расправила, ловит лучи, сплетает их во что-то.

Смотреть на это больно.

Света много и глаза слезятся. Слезы по щекам текут, но Леший замер, боясь пошевелиться, потревожить, потому как что-то тут происходит такое, на что нельзя глядеть. А он вот… и сразу сказки вспомнились дедовы, те, что он сказывал, когда садился очередную корзину выплетать.

Про дев лесных.

И озерных… купаться ходят, одежду оставляют…

Эта платье не сняла, только и оно переменилось будто бы, в солнечном свете утративши былую неказистость. Загорелось, засияло…

Красиво.

До того, что сердце замирает, пропуская удар. А в руках женщины ширится, растет сеть из солнечного света. Сказал бы кто, что такое возможно, Леший не поверил бы. Но возможно, выходит. И сеть эта взлетает, чтобы опуститься на спину коровы…

А потом все заканчивается.

Разом.

Леший моргнул. Просто моргнул, потому что и без того вечность пялился. А тут вот… и главное, он же только моргнул, а волшебство развеялось.

Женщина вдруг будто споткнулась.

Замерла на мгновенье.

Вытянула руку, явно пытаясь поймать опору…

Чтоб тебя!

— Мама… — Данька, сидевшая тихо-тихо, дернулась. — Мама!

Женщина лежала на траве, раскинув руки.

И вот… вот… чтоб вас всех!

Леший молча поднялся.

— Твоя зверюга нас не тронет? — поинтересовался он на всякий случай, ибо корова перестала траву жевать, а голову повернула в сторону Лешего. И смотрела как-то недружелюбно.

Совсем.

— Нет. Она… мама…

— Так, успокойся. Мама тут. Я тоже. Разберемся. Тебе задание. Отведи куда свою… корову… в стороночку. Я коров побаиваюсь.

— Ты? — в Данькиных глазах мелькнуло удивление. — Она хорошая. Очень.

— Верю.

Леший распрямился. Ну не бросать же эту бедолжаную тут. Ладно, если обморок. Полежит и встанет. Но вдруг инсульт там или еще чего? Он, конечно, не великий целитель, но первую помощь оказать способен. Да и аптечка имеется.

Главное, чтоб дышала…

Дышала.

Леший опустился на колени и прижал пальцы к шее. Сердце билось. Как-то слишком уж быстро… и что ей колоть? И можно ли? Или…

Он взял за руку. Тонкая какая. Мало толще Данькиной. Кожа бледная, прозрачная почти. Под ней — синими лентами сосуды. Сама холодная, влажноватая.

Но стоило коснуться, и пальцы дернулись.