Старая Москва. История былой жизни первопрестольной столицы - Михаил Пыляев

– Нет, мой милый, я вас слишком для этого люблю. Если бы вы сели играть, я увлекся бы привычкой исправлять ошибки фортуны.

Новосильцев55 приводит рассказ, как Толстой сошелся с Нащокиным, с которым он не расставался по смерть и даже умер у него на руках. Вот как описывает он первую встречу друзей. Шла адская игра в клубе; наконец, все разъехались, за исключением Толстого и Нащокина, которые остались за ломберным столом. Когда дело дошло до расчета, Толстой объявил, что противник должен ему заплатить двадцать тысяч.

– Нет, я их не заплачу, – сказал Нащокин, – вы их записали, но я их не проиграл.

– Может быть, это и так, но я привык руководиться тем, что записываю, и докажу это вам, – отвечал граф.

К.-Х.-Ф. Рейхель. Ф. И. Толстой

Он встал, запер дверь, положил на стол пистолет и прибавил:

– Он заряжен, заплатите или нет?

– Нет.

– Я вам даю десять минут на размышление.

Нащокин вынул из кармана часы, потом бумажник и отвечал:

– Часы могут стоить пятьсот рублей, а в бумажнике двадцатипятирублевая бумажка: вот все, что вам достанется, если вы меня убьете, а в полицию вам придется заплатить не одну тысячу, чтоб скрыть преступление: какой же вам расчет меня убивать?

– Молодец! – крикнул Толстой и протянул ему руку. – Наконец-то я нашел человека!

В продолжение многих лет друзья жили безотлучно, кутили вместе, попадали вместе в тюрьму и устраивали охоты, о которых их близкие и дальние соседи хранили долгое воспоминание.

Друзья в сопровождении сотни охотников и огромной стаи собак являлись к незнакомым помещикам, разбивали палатки в саду или среди двора и начинали шумный, хмельной пир. Хозяева дома и их прислуга молили Бога о помощи и не смели попасться на глаза непрошенных гостей.

Князь Вяземский говорит, что на одном из таких пьяных обедов, на котором был Толстой, подают к концу обеда какую-то закуску или прикуску. Толстой отказывается. Хозяин настаивает, чтобы он попробовал предлагаемое, и говорит:

– Возьми, Толстой, ты увидишь, как это хорошо; тотчас отобьет весь хмель.

– Ах, Боже мой! – воскликнул тот, перекрестясь. – Да за что же я два часа трудился? Нет, слуга покорный, хочу оставаться при своем.

Толстой одно время, неизвестно по каким причинам, наложил на себя епитимью и месяцев шесть не брал в рот ничего хмельного. В это время совершались в Москве проводы приятеля, который отъезжал надолго. Проводы эти продолжались недели две. Что ни день, то прощальный обед или прощальный ужин. Все эти прощания оставались, разумеется, не сухими. Толстой на них присутствовал, но не нарушал обета, несмотря на все приманки и увещания приятелей, несмотря, вероятно, и на собственное желание. Наконец, назначены окончательные проводы за городом, в селе Всесвятском. Дружно выпит прощальный кубок, отъезжающий сел в кибитку и пустился в дальний путь. Гости отправились в город. Толстой сел в сани вместе с Денисом Давыдовым, который, надо заметить, не давал обета трезвости. Ночь морозная и светлая, глубокое молчание. Толстой вдруг кричит кучеру: «Стой!» Сани остановились. Он обращается к попутчику и говорит:

– Голубчик, Денис, дохни на меня!

Относительно бегства из ссылки Толстого находим много разноречивых рассказов. Г-жа Новосильцева56 говорит, что он во время кругосветного морского путешествия поссорился с командиром экипажа Крузенштерном и вздумал возмущать против него команду. Крузенштерн вынужден был высадить его на каком-то необитаемом острове, оставив на всякий случай ему немного провианта.

Когда корабль удалился, Толстой снял шляпу и поклонился командиру, стоявшему на корабле. Остров этот оказался, однако, населенным дикарями, среди которых Толстой прожил довольно долго. Несколько лет спустя, на его счастье, какой-то корабль заметил его местожительство и отвез его в Европу.

В самый день своего возвращения в Петербург Толстой узнал, что Крузенштерн дает бал, и ему пришло в голову сыграть довольно оригинальный фарс. Он переоделся, поехал к врагу и стал в дверях залы. Увидя его, Крузенштерн не верил глазам.

– Толстой, вы ли это? – спросил он, наконец, подходя к нему.

– Как видите! – отвечал незваный гость. – Мне было так весело на острове, куда вы меня высадили, что я совершенно помирился с вами и приехал даже вас поблагодарить!

Вследствие этого эпизода своей жизни он был назван «Американцем».

По другим сведениям, этот рассказ вполне опровергается57. В первых годах царствования императора Александра I было снаряжено морское кругосветное плавание под начальством Крузенштерна. Толстой, служивший тогда в Преображенском полку, спросил позволения участвовать в этой экспедиции. У Толстого, по рассказам той же г-жи Новосильцевой, было несметное число дуэлей.

Он был разжалован одиннадцать раз. Чужой жизнью он дорожил так же мало, как и своей. За одну дуэль или какую-то проказу, как рассказывает Вяземский, он был посажен в Выборгскую крепость. Спустя несколько времени показалось ему, что срок его ареста миновал, и он начал бомбардировать рапортами и письмами коменданта. Это, наконец, надоело последнему, и он прислал ему выговор и строгое предписание не докучать начальству пустыми ходатайствами. Малограмотный писарь, переписывавший эту бумагу, где-то совершенно неуместно поставил вопросительный знак.

Толстой обеими руками ухватился за этот неожиданный знак препинания и снова принялся за перо.

«Перечитывая, – писал он коменданту, – несколько раз с должным вниманием и с покорностью предписание вашего превосходительства, отыскал я в нем вопросительный знак, на который вменяю себе в непременную обязанность ответствовать».

И тут же стал он снова излагать свои доводы, жалобы и требования.

Толстой имел свои погрешности, о которых можно сожалеть, но нельзя не сказать, что он был человек ума необыкновенного. Толстой умер в подмосковном своем имении в начале сороковых годов.

Возвращаясь опять к роду Нарышкиных, нельзя пройти молчанием Екатерину Ивановну Нарышкину, дочь Ивана Львовича Нарышкина. Отец ее рано овдовел и умер тридцати четырех лет, оставив ее на попечение старшего брата, Александра Львовича.

По матери своей она происходила от Фомы Ивановича Нарышкина, дяди Кирилла Полуектовича. Семейство Нарышкиных разделилось уже в XVI веке, и при Петре Великом родство между отдельными ветвями было так отдаленно, что, несмотря на строгость в то время церковных правил, потомки разных поколений свободно могли вступать между собою в брак. Брак царя Алексея Михайловича возвысил весь захудалый род Нарышкиных, и самые отдаленные родственники попали ко двору, как родственники царицы.