Прокурор Никола - Вячеслав Белоусов

– Я бы вздремнул, вас дожидаясь. А вы бы и возвратились как раз. Сколько? Третий час уже?

– Угу.

– Ну вот. К пяти поспеете. А мне двух часиков вполне хватит. Этих, кого брать придется, с утречка лучше. Они помоложе. Нагулялись. Надружились с девчонками.

– Да откуда у них бабы! – Серебряный не понимал шуток следователя. – Гроши, небось, считают.

– Нет их дома-то? – Курасов чуть не подмигнул Серебряному.

– Я же сказал, где их сейчас найти! – крикнул тот. – На даче у Пороха! Где им быть? И Жорик там этот. И Тимоня! Оба субчика, как миленькие, там!

– Покажешь? – Курасов не спускал глаз с подозреваемого.

– Нет! – вскочил на ноги Серебряный. – Я не могу! Не договаривались так!

– А чего испугался? Ты же мне правду-матку выложил?

– Хотите, чтобы они меня пристрелили?

– У них пистолет?

– Нет. У них обрезы.

– А где пистолет?

– Был да сплыл, – Серебряный выпалил и осел на стул, только за рот руками не схватился.

– Ты начал всю правду, так договаривай, – улыбнулся ему Курасов. – Я же тебе поверил. Почти. А от меня многое будет зависеть.

Он для убедительности поднял глаза на Зуравлева.

– Так, товарищ полковник?

– Он понимает, – не сводил глаз с подозреваемого тот и добавил: – А у меня тоже сюрприз есть к Игорю Юрьевичу. От наших экспертов. Я тут к ним заглянул перед тем, как сюда идти.

Серебряный поежился от слов, сказанных полковником, и поднимал глаза на Курасова, и опускал, словно искал защиты и помощи.

– Был пистолет… Но я покажу… Сам отдам.

Он опустил голову и сник.

– Ну вот, Алексей Александрович, значит, маршрут ваш немножко изменится. Сначала с Игорем Юрьевичем к нему зарулите. Возьмете пистолет. Тот пистолет-то? Который с Нового года? – Курасов вытянул голову к подозреваемому. – Игорь Юрьевич! Тот?

Серебряный, потупясь, кивнул головой.

– Он.

– А чего ж ты молчал, дорогой? Я распинаюсь перед ним!

– Да вы и не спрашивали про оружие.

– Значит, сам не сообразил?

– Вот ей-богу!

– Значит, и верующий к тому же? Тогда с тобой спокойней. Тебе врать нельзя вдвойне.

– Богом клянусь! Ничего не врал!

– А может, еще что вспомнишь? У нас этот пистолетик-то засветился.

– Мне нечего больше рассказывать.

– Ну как же?

– На мне нет ничего больше.

– Решай сам.

– А-а! Все равно подыхать! – закричал, запричитал Серебряный. – Есть на мне вина! Есть! Но он сам меня убить хотел! Сам вез убивать!

– Игорь Юрьевич! Ну что вы! Успокойтесь!

– Столкнул я его с мотоцикла! Под дерево! Пишите! Думал, кончу, и все! Бандюгу порешу! Освобожу свет!

– Тише, тише. Вот, водички, – Курасов сунул подозреваемому стакан с водой.

– Столкнул я его с мотоцикла под дерево, – даже всхлипнул тот. – А он выжил, гад! Выжил! Только шею вывихнул!

– Это кто же?

– Ну кто? Порох! О нем я, чтоб он сдох! Из-за шеи он и автобус не грабил. А то там бы был.

– А вы?

– А меня они не взяли бы. Я для них хуже балласта.

– Это почему же?

– Особый разговор.

– Ну что же. Тогда поговорим еще. – Курасов глянул на полковника. – Пожалуй, Алексей Александрович, поезжай за архаровцами один. Или пошли своих.

– Нет. Я уж сам. Генерал просил тоже, чтобы лично, – Зуравлев развернулся. – Я вам, Николай Егорович, перезвоню.

Он вышел, тихо и аккуратно затворив дверь. Курасов подпер голову рукой, удобнее устроился за столом.

– Продолжим наши откровения, Игорь Юрьевич.

– Я, собственно…

– Про балласт, – напомнил Курасов. – Почему выпали из их компании?

– А… это долгий разговор, – махнул рукой тот.

– Ничего, у нас с вами времени много…

Зазвонил, перебивая, телефон, голос Зуравлева в трубке был сух и лаконичен.

– Николай Егорович. Я что заходил-то к вам. Отпечатки пальчиков по делу «санитаров», которые нашли в квартире потерпевших, и отпечатки пальцев со стакана из квартиры убитого Гольдбермана принадлежат ему.

– Кому ему, Алексей Александрович? Вы что это загадками?

– Устал я, Николай Егорович, – Зуравлев сладко зевнул в трубку. – Сейчас бы поспать. Не вру, забыл, сколько уже на ногах-то.

– Чьи пальчики?

– Паскуды этой, которая перед вами слезы льет.

«Сам»

В обкоме словно вымерло. В коридорах темновато, никого, понурая, настороженная тишина. И за окнами погода под стать: пронизывающий холодный ветер и зарядивший с ночи проливной дождь вперемежку с мокрым снегом хлещет почем зря. Обычно с утра оживление, шумно на первом этаже, не без шуток среди сослуживцев в дверях, а тут – вбежал, чертыхаясь про себя, очередной скукожившийся, попрыгал, отряхнулся и мышкой незаметно к себе на этаж. Ни слова ни полслова.

Павел Александрович в приемной позволяет заботливой Дине Яковлевне принять с него темное плащ-пальто и, приглаживая влажной ладошкой волосы, спрашивает:

– Сам?

– У себя Леонид Александрович.

– Кто?

– Один пока.

– Как?

– Не спрашивал вас.

– Тогда давайте-ка, любезная Дина Яковлевна, погреемся чайком горяченьким.

– Павел Александрович, – в приоткрытую дверь заглянула секретарша. – Вас Леонид Александрович к себе просит.

– Что такое? – поднялся он.

– Из приемной его звонили.

– Почему не сам?

– С Москвой говорит.

– Однако… – засобирался он.

В приемной спросил:

– Один?

– Максинов, – покачала головой секретарша.

– Давно?

– С полчаса уже.

– Вот те на! – Ольшенский открыл дверь без стука; он никогда не стучался, входя, и где усвоил эту привычку, сам не помнил.

С некоторых пор визиты генерала к первому секретарю обкома стали ему претить. Они инстинктивно вызывали у него злую досаду и жгучую ревность. Все усилилось после последней стычки с Максиновым по поводу кадровых новшеств; Боронин, оставаясь в нейтральной зоне, молча занял все-таки не его позицию. Генерал сразу почуял это превосходство и повел себя наглее. Собственно, внешне ничего не случилось, те же любезные кивки при случайных встречах, обязательные улыбки, но Максинов словно отрезал – перестал сам звонить и тем более бывать у него.

По правде сказать, все, что происходило в милицейском ведомстве, напрямую Ольшенского не касалось, там был секретарь партийной организации, приходило время, – тот забегал, все рассказывал второму секретарю. А как не поделиться? – вождь идеологии обязан знать, кто чем дышит, и даже в таких режимных службах. Ольшенский был в курсе, что Максинов угодил в цейтнот со своими кадровыми экспериментами. Простившись с мудрыми, но древними профессионалами, он не нашел достойной замены и, лишившись опоры в самом уязвимом для милиции месте – уголовном розыске, медленно, но верно погружался в рутину. Его обещания и заверения на совещаниях и заседаниях в обкоме, что он намерен покончить, наконец, с преступностью, не оправдались. Особенно затерзала Максинова банда, окрещенная самими милиционерами «санитарами». Эти пресловутые отщепенцы безнаказанно творили что хотели, и генерал ничего с ними не мог поделать. Хитрецы оправдывали свое прозвище, они, как санитары, зачищали квартиры особой категории населения, нападали и грабили избирательно, только тех, у которых было очень много. Ольшенский знал каждого, кто пострадал от рук бандитов: город маленький – все на виду. Он сам даже втайне злорадствовал и не жалел пострадавших – заслужили своим непомерным и откровенным роскошеством. Он – второе лицо в области – не позволял себе такого. Да что там говорить, все знали, что он во всем брал пример со своего кумира в ЦК – Михаила Суслова; как и тот, всю жизнь в одном пальто проходил. А эти? Пострадавшие? Они не заслуживали его снисхождения.

Но наглые бандитские вылазки увеличивались. Загудел город, а потом и область: милиция бессильна! Нашлись Робин Гуды, народные мстители, которых и самому генералу не по силам одолеть! Такого допускать нельзя!..

Боронин назначил срок генералу. Месяц. Чтобы банда была за решеткой. Ольшенский знал и это, свой человек постоянно докладывал, что осталось немного, а бандиты на свободе…

Собственно, ситуация особенно не волновала Павла Александровича – сколько веревочке не виться, а конец придет. Он не сомневается, что банду ликвидируют, осудят. Будут другие, третьи, их тоже поймают и тоже осудят. Процесс этот непрерывный, как сама жизнь. Идеалист Маркс, хотя и называл себя материалистом, в этой области оказался совершеннейшим профаном, безапелляционно заявив, что преступный мир изживет себя сам.

Игорушкин – старый волк, знает, что говорит. Он от слов давно перешел к делу. Сажать за решетки начал особо отличившихся знатоков кулачного боя, несмотря на то что Максинов не успевал снимать с них погоны. Прошлый раз Максинов прибегал в обком к первому секретарю именно по этому поводу – Игорушкин арестовал сразу несколько человек за превышение служебных полномочий. А сейчас?.. Что заставило генерала примчаться сегодня, в ненастное холодное утро?..