Щекочу нервы. Дорого (сборник) - Андрей Дышев

Он был один в закрытом помещении. Впервые за много-много дней он остался наедине с собой. И вокруг громоздились коробки и пакеты с продуктами. А над головой, на недостижимой высоте, чернел люк, из которого с ним разговаривал бог… Бог? Или негодяй, сделавший его рабом? Кабанов тихонько засмеялся: на вопрос можно было ответить и так и эдак, а в сущности… Эх, в сущности, в сущности… Кабанов плюхнулся на настоящий диван, сквозь потертую обивку которого проступали ребра пружин. Но Кабанову диван показался райским ложем, на котором позволено восседать разве что царям. А разве он не царь? Разве не владыка? Пусть маленький, пусть его царство находится в загаженном подземелье, но все же настоящий самодержец!.. Кабанов раскинул руки и расслабил их на спинке дивана. Чего желает его величество? Можно выпить водочки. И закусить селедочкой… Обваливающееся опьянение усиливало его счастье. Кабанов полез на стеллаж, стащил с него коробку, в которой звенели бутылки. Ого! Четыре поллитровки!

И тут его потянуло на великодушные поступки. Он открыл дверь и выставил наружу коробку с бутылками. Туда же вынес пакет с хлебом, минеральной водой, репчатым луком и пожухлой морковкой. Гуляй народ! Сегодня праздник! Свет из кабинета выплеснулся в коридор желто-мочевой лужей и осветил страшные алчущие лица. В первом ряду стояли Толстуха и Полудевочка-Полустарушка. За ними, частично размытое в темноте, выглядывало прозрачное лицо Зойки да стягивающий ее шею разлохмаченный шарф. Еще дальше виднелись только фрагменты носов, ушей, да светлячковые глаза двух Бывших…

– Гуляй, народ! – позволил Кабанов и властно махнул рукой.

– Ты такой мудрый, такой щедрый!! – зашлась в комплиментах Толстуха и тотчас выдернула из коробки две бутылки.

– Большому кораблю – большое плавание! – умозаключила Полудевочка-Полустарушка и умыкнула оставшиеся две бутылки, причем проделала это так ловко, что показалось, будто бутылки сами забежали к ней под халатик.

Зойка смотрела на Кабанова, как на салют, как на фейерверк, озаряющий ночное небо, как на Ниагарский водопад, как на извергающуюся Этну. И в этот миг Кабанов почувствовал… господи, какой ужас! Он почувствовал, что хочет бабу! Зойку! Зойку Помойку!

Он схватил ее за руку, затащил в кабинет и захлопнул дверь.

– Нравится? – спросил он, широким жестом представляя ей свои новые владения, освещенные дюжиной горящих свечей.

Зойка то ли кивнула, то ли пожала плечами.

– Сними шарф! – приказал он ей.

Она испуганно схватилась за лохматый край тряпки, которой было обернуто ее горло, стала теребить его. Ее губы корежила мучительная улыбка.

– Лучше не надо, – прошептала она, умирая от страха. – Там шрамы…

«А она ничего, – подумал Кабанов, пытаясь сфокусировать зрачки – Зойка уже двоилась и даже троилась. – А если сделать ей нормальную прическу да намакияжить…»

– Водки хочешь? – спросил он и пошел к стеллажам. По пути налетел на тумбочку, опрокинул ее, из выдвижного ящика вывалились сокровища: опутанные пучками волос расчески, старые пудреницы, гнутые гвозди, пустые бутылочки из-под лекарств, резинки, носовые платки… Кабанова выкинуло на стеллаж, как волну на пирс. Он порылся в закромах, под руку ему попалась пачка чая, и Кабанов метнул ее в Зойку.

– Завари! – потребовал он. – Да покрепче!

И бухнулся на диван. Одна из пружин, прорвав обшивку, вырвалась на свободу, показала свою закрученную ржавую головку. Через минуту Кабанов крепко, с громогласным храпом спал.

9

А утром он горько пожалел о том, что устроил народное гулянье. На работу никто не встал. Даже Полудевочка-Полустарушка так нажралась, что приняла Кабанова за Бывшего и попыталась надеть ему на голову кастрюлю.

– Лижи, лижи, хорошенький мой… – сипло произнесла она и снова потеряла сознание.

Зойка Помойка была единственная из всех, кому удалось подняться, но это стоило ей поистине героических усилий. Пунцовая от стыда, она залпом выпила две кружки воды, схватила лопату и заползла в тоннель, откуда не выходила до самого обеда. Она вгрызалась в плотный песчаный грунт со стахановской одержимостью и непременно закопала бы саму себя, если бы не подоспели на помощь остальные обитатели подземелья. Но это случилось только благодаря суровым воспитательным мерам, предпринятым Кабановым. Видя, что никто не реагирует на его увещевания, он выволок из мастерской бак с водой, к которому уже была протоптана тропа, и вынес все оставшиеся после вчерашнего банкета продукты. Подданные слезно молили его о пощаде, выпрашивали по глоточку водки, на худший случай – по тарелочке горячего супчика, но Кабанов был неумолим. Мученические стоны, вопли и стенания заполнили карьер, зато работа худо-бедно пошла, и до полудня наверх было отправлено две люльки песка, а тоннель удлинился еще метров на пять.

Тут выяснилось еще одно обстоятельство, которое опечалило Кабанова. Когда первая люлька была полностью загружена песком, Кабанов покачал трос, давая команду на подъем, и заскочил на бортик люльки. Он сделал это неожиданно для себя самого, повинуясь горячему порыву души, жаждущей свободы, – как утопающий хватается за борт шлюпки. Но свобода не пожелала отдаваться Кабанову так легко и просто.

– Отойди к двери! – раздался голос из поднебесной тьмы.

Кабанов продолжал упрямо сидеть в люльке, крепко держась руками за бортик. Он сам себе напоминал наглого «зайца», безбилетника, который отказывается подчиниться кондуктору и выйти из транспорта.

Темнота терпеливо ждала. И Кабанов понял, что уговаривать его никто не будет, как и пугать или угрожать. Просто люлька никогда не поедет наверх и никогда не будет у них продуктов, если он не отойдет к двери.

Он подчинился, и лебедка заработала. Кабанов с тоской смотрел, как люлька, покачиваясь на тросах, уплывает вверх, будто корзина воздушного шара. Этим путем, каким бы он ни казался коротким и манящим, добраться до свободы было невозможно. Оставался только подкоп.

Он был и рабом, и рабовладельцем. Он сам работал как вол и требовал такой же производительности от других обитателей подземелья. И чем ближе тоннель подходил к заветной цели, тем большим тираном становился Кабанов. Он пинками выгнал на песчаные работы обоих Бывших. Те начали роптать: по давно сложившейся традиции Бывшие имели право не работать и получать полное котловое довольствие.

– Я отменяю все привычки и традиции! – рявкнул Кабанов, прекращая митинг. – Бывшие, настоящие, будущие – все должны работать! Если откажетесь – еду на вас я не выдам!

Он так громко кричал, глаза его сверкали такой решимостью, что ему безоговорочно поверили. Только недавний Командор, проходя мимо Кабанова, сокрушенно покачал головой и тихо сказал:

– Сам пилишь сук, на котором сидишь! Ты же не вечно будешь Командором.

Этот гнилой подземный червь был прав. Да, Кабанов пилил сук, на котором сидел. Он дырявил днище шлюпки, в которой плыл. Он отпиливал крыло самолета, на котором летел. Он шел ва-банк, не оглядываясь назад, не представляя свое будущее в подземелье. Все его мысли, планы, надежды уже были на свободе. И душа уже рвалась наружу. И глаза уже предвкушали свидание с солнечным светом. И легкие готовились вдохнуть свежий воздух. Все подземелье единым организмом работало только на тоннель. Груженые люльки уходили вверх одна за другой. Вниз опускались коробки с продуктами. Чернота платила за песок щедро. Кабанов в конце рабочего дня выносил коробки в мастерскую, позволяя народу делить еду по своему усмотрению. Этим обычно занималась Толстуха, снова объявившая себя комендантшей.

Кабанов начал рыть вертикальный шурф, и дела сразу пошли хуже. Во-первых, все более проявляющиеся контуры подземной коммуникации стали настораживать народ. Кабанов замечал, как люди перешептываются и кидают в его сторону подозрительные взгляды.

– А нас не зальет дождевой водой? – как-то выказала обеспокоенность Толстуха.

Кабанов ответил, что он ищет родниковую ветку, с помощью которой заполнит карьер чистейшей водой, и в этом озере можно будет стираться и купаться. Толстуха сделала вид, что поверила в этот бред.

Но главная трудность состояла в том, что рыть вертикальный шурф было чрезвычайно трудно. Делать это мог только один человек, причем худой комплекции. Стоя на табуретке (потом на двух и на трех табуретках), он расковыривал песчаный свод прямо над своей головой. Песок сыпался на него, попадал в глаза, в рот и нос. Зойка, главный бурильщик, выдерживала такую пытку в течение часа, от силы полутора часов, и выползала из тоннеля совершенно обессилевшей, а потом долго протирала глаза, плевалась и сморкалась песком. Ее сменяла Полудевочка-Полустарушка, но ее хватало всего на полчаса. Обеим бурильщицам Кабанов каждый вечер выдавал премиальные (по плитке шоколада и банке сгущенного молока), но все равно трудовой энтузиазм угасал. Полудевочка-Полустарушка сдалась на третий день, закатила истерику и объявила, что в шурф больше не полезет ни за какие коврижки. Кабанов сам бы полез, но ему мешала комплекция. Толстуха не могла протиснуться даже в горловину тоннеля. А от обоих Бывших толку было мало, так как работали они очень вяло.