Василиск - Сергей Другаль

Я видел, как потупился Лев Матюшин, конечно, потому, что не успел шагнуть раньше меня. Я видел, как дернулся кадык у Васи Рамодина, — это он гордился мной. А капитан долго смотрел на меня в упор, потом затряс головой и сказал:

— Да, непросто командовать такими людьми. Нет, не просто. — Он замолчал, и в тишине было слышно, как сучит ногами муляжный мужик, видно, я что-то напутал с двигательными центрами. Капитан выключил мужика и добавил ни к селу ни к городу — Что пеньком об сову, что совой о пенек…

И он закрыл совещание, не сообщив о своем решении.

Назавтра мы не улетели. Капитан поговорил со звездолетом и счел достаточным и одного оборота на орбите для удовлетворительной подготовки к старту. Мы бродили по окрестностям, далеко обходя свиноподобных, которые попадались в одиночку, заглядывали в колдобины, исходили криком у каждой заросли, и все напрасно. Потом я по привычке заглянул в виварий и увидел на экранчике, что светлый фефел объелся груш. Пришлось ставить ему клизму, — это нетрудно, когда весь экипаж в сборе. Тут кто-то вспомнил, что последним видел Тишку все-таки я, и меня попросили поделиться.

— Все, — говорю, — было как обычно. Когда я позавчера утром умывался, Тишка обрычала меня за то, что я долго копаюсь. Потом мы с ней ели приварок — утром считаю горячее необходимым, — и я рассказывал ей, какая она у нас красивая, похожая на сфинкса, когда сидит, сложив лапы, и смотрит перед собой. Что она имеет блестящие глаза и холодный нос, вокруг которого растет белый подшерсток, а из черных точек на нем топорщатся усинки…

— Усинки, — вздохнул в этом месте Вася.

— …Что на нее нужно любоваться, так как шерсть ее желтенькая такая на пузе переходит в коричневую на боках и почти черную на спине. И пусть ходит Тишка всегда лохматой, тот, кто хоть раз увидел ее, тот остаток дней проживет в радости, и ему будут все завидовать, потому что он видел самую красивую из собак. Тишка поощрительно подскуливала в самых теплых местах, не догадываясь, что я преувеличивал ее достоинства.

— Ничего ты не преувеличивал, — прервал меня капитан. — Она такая и была.

— Капитан! Она и есть. И будет!! — Вася трахнул себя кулаком в грудь, и мы долго прислушивались, как гаснет в ближнем лесу эмоциональное эхо.

Э, что там говорить! Закончили мы погрузку, увязку и утряску, не глядя друг на друга. В должный момент заняли места по вахтенному расписанию и капитан включил Маком.

— Начнем штатную проверку систем, — сказал он нарочито буднично.

— По какому поводу? — спросил Маком ребячьим своим голосом. В те времена все корабельные мозги имели детские голоса, говорят, с целью предотвращения развития комплекса неполноценности. Это у космонавтов-то комплекс!

— По поводу предстоящего старта, — капитан был печален, как недоглаженный кот.

— А вот и нет, — говорит Маком. — А вот и не полетим!

Мы все замерли. Если бы наш капитан, не к ночи будь сказано, вдруг запел арию мадам Баттерфляй из одноименной, между прочим, оперы, мы бы так не удивились. Малый корабельный мозг — не более чем навигационный компьютер.

И вот поди ж ты! А капитан вроде и не заметил нарушения устава.

— Это в связи с чем не полетим?

— Одного едока в экипаже не хватает, — говорит Маком.

— Это ты Тишку имеешь в виду?

— Хотя бы, а что?

Капитан убрал с клавиш руки, прикрыл глаза. На виске его мелко пульсировала, билась жилка.

Тут я должен сказать, что каждый из нас мог позволить себе скорбеть по Тишке. И скорбел! Но капитан по долгу своему думал сразу о всех нас, скорбящих, и он держал себя в руках. Преодолев минутную слабость, наш капитан выключил компьютер и взял управление на себя.

Предстартовый порядок известен, и в нем главное — это забор воздуха в резервуары и сжатие его. При старте с обитаемых планет двигатели сначала работают на сжатом воздухе, и уже потом, на высоте десятка километров, начинается подача горючего. Это для того, чтобы не обжечь планету.

Сидим мы, значит, слушаем, как воют компрессоры, и смотрим на пустующее Тишкино кресло: в нем при взлете образовывалась противоперегрузочная ямка точно по Тишкиной фигуре. А капитан угрюмо разглядывает на пульте эргономическую фигуру в виде красного кукиша, и тот кукиш означает, что стартовый комплекс заблокирован, так как трап — он же крышка люка — не поднят.

И вот пошли оставшиеся до старта секунды, смолкли компрессоры, капитан навесил над пультом указательный палец, и тут мы вдруг услышали усиленное динамиками Тишкино тявкание.

— Капитан! — всхлипнул кто-то из нас, и палец опустился на клавишу кругового обзора. Вспыхнули экраны. От ближних кустов к нам неслась никем не съеденная Тишка, и встречный ветер сдувал в сторону ее рыжие бакенбарды. Тишка вспрыгнула на поднимающийся трап, сопя и взлаивая, взбежала в рубку по винтовой лестнице и с маху кинулась в свою ямку.

Мы стартовали!

Подобной суматохи я за всю свою летно-космическую жизнь не видел. Каждый спешил, как голый купаться, ибо по времени на звездолет мы прибыли впритирку. Мы кинулись по местам, едва в ангаре уравновесилось давление. Только я на секунду задержался, чтобы прижать Тишку сверху пневмоподушкой, чтобы она не выскочила из ямки: помещать ее в компенсан уже не было времени. Буквально на ходу я всадил Тишке под шкурку укол снотворного и еще успел улечься в свою противоперегрузочную ванну, в упругоподатливый гранулированный кисель компенсана.

Ускорение в пять жи действует ошеломляюще, и я только помню, как ритмически сдавливал мое тело компенсан, помогая сердцу гнать по сосудам тяжелую кровь. Казалось, что перегрузка никогда не кончится. Магнитное поле ворочало нас в компенсане без малого шесть часов, и это был максимум, который мог выдержать самый слабый из нас. Обычно стартовое ускорение не превышает двух жи, но мы расплачивались за задержку на Цедне… Наконец смолкли двигатели и наступила блаженная невесомость. Мы достигли скорости 1000 километров в секунду, и этого было достаточно, для того чтобы уйти в подпространство в любой удобный для нас момент. Мы теперь могли отдохнуть в инерционном полете. Капитан выплыл из ванны, стряхивая с костюма намагниченные гранулы компенсана, и сел за пульт. Предстоял сложный маневр по выбросу в пространство буера, в качестве которого мы использовали многотонный бак с запасами воды. Наконец бак удалился и натянулись тросы, связывающие его с кораблем. Капитан включил ненадолго боковые двигатели, и мы стали медленно вращаться вокруг буера. Появилась тяжесть в одну десятую земной, мы стали различать, где верх, где низ, я вылез из ванны и бросился на катер посмотреть, что делается в виварии. Светлый фефел лежал хлебалом на полу, обрамленный редкими усами овальный экранчик у него под ноздрями едва светился, непонятное изображение на нем мерцало и расплывалось. Чувствовалось, что пятикратная сила тяжести плохо повлияла на скотинку.