Закон проклятого - Дмитрий Силлов

«Он – это ты…» – раздалось снова.

И через секунду…

«…печать снята. Иди и смотри…»

– Ну и как это понять? – спросил Эндрю.

«Жди. Придёт время…»

Ворона взмахнула крыльями и взлетела в небо.

«Придёт время…» – прошелестел ветер, запутавшийся в осенней листве.

Эндрю встал. Капля крови упала на грязный ботинок.

– О, дьявол!

Из носа музыканта опять текла кровь. «Уже чёрт знает какой раз за день, – подумал Эндрю. – Надо непременно сходить к врачу».

Он остановился около сверкающей витрины. Уборщица в этом магазине работала на совесть – толстое дюймовое стекло из-за своей кристальной чистоты было почти невидимо глазу, и роскошные букеты роз, гиацинтов и хризантем вызывающе выставляли напоказ перед всей улицей свою дикую, первозданную красоту.

«День рождения Нэнси…»

Эндрю взялся за блестящую хромированную ручку и открыл стеклянную дверь с нарисованным гербом в виде причудливого переплетения бутонов, листьев и разноцветных ленточек. Тяжёлый аромат сотен цветов ударил ему в лицо.

Девушка за прилавком сама была похожа на слегка увядшую хризантему. Бледное, задумчивое личико обрамляла густая грива роскошных черных волос, слегка подпорченных химической завивкой. Девушка думала о чём-то своем и чисто автоматически разливала воду из огромного кувшина по вазам, в которых томились в ожидании покупателя свежие цветы. Даже дежурная улыбка, всегда автоматически появляющаяся на её лице при виде потенциального клиента, несколько запоздала – настолько она была погружена в собственные мысли.

Эндрю подошёл к прилавку и рассеянно погладил ладонью ярко-красные головки только сегодня распустившихся роз.

– Вам нравится? – спросила девушка.

– Да, пожалуй…

– Вам сделать букет? Из скольких цветов?

– Да… Из… Из двадцати одного, наверно…

– Столько лет вашей девушке?

– Да… Кажется, да…

«Еще один обкурившийся придурок», – кто-то четко сказал в ухо Эндрю. Он удивленно мотнул головой. Девушка молчала. Больше в магазине никого не было.

«Такой же, как мой Диего. Даже не знает, сколько лет его тёлке…»

Эндрю криво усмехнулся. Ворона в парке. Теперь вот эта стерва с завивкой.

«Иди и смотри», – отчетливо сказал на этот раз абсолютно незнакомый голос. Эндрю вздрогнул и обернулся. И тут же опять усмехнулся про себя. Сколько можно вздрагивать? Пора б уж привыкнуть.

– Иди и смотри, надо же? – негромко произнес он себе под нос.

Неожиданно апатия, охватившая его со времени первого ужасного видения, на секунду отпустила его. Ему стало любопытно. Он внимательно посмотрел на продавщицу и немного напряг воображение, представив, что его взгляд проникает в череп девушки. Глубже, еще глубже… В самые сокровенные уголки девичьей памяти, в которой, вопреки поговорке, отлично сохраняется все более-менее важное для ее хозяйки… И еще глубже… Туда, куда ей нет доступа… В те хрупкие участки, что принимают слабые, едва уловимые сигналы других людей, думающих о данном конкретном человеке… Те, что формируют чувство, которое называют интуицией…

Результат был поразительным.

Цветочный магазин исчез. Исчезли розы, хрустальные вазы и терпкий, тяжёлый аромат умирающих цветов. Перед глазами музыканта появилась обшарпанная комната мотеля. Где-то на кухне монотонно капал не до конца завёрнутый кран, полуоторванный край обоев сиротливо свисал со стены, обнажая неровную кирпичную кладку. Почти всё пространство комнаты занимала огромная кровать. Большой, потный мужчина на ней хрипел и размеренно двигался в такт падающим каплям из крана на кухне.

– Диего… О, Диего, ещё… – неслось из-под мужчины.

Худенькая, короткостриженая девушка извивалась под ним и стонала так громко и протяжно, словно не занималась любовью, а голосила по украденному кошельку.

«Любовь – это серия бессмысленных возвратно-поступательных движений», – вспомнил Эндрю слова великого Кафки и снова усмехнулся.

– О, Долорес, дорогая… – прохрипел мужчина, вопреки логике думающий в этот самый момент не о своей стриженой подружке, а о продавщице цветов…

– Вам в упаковку за пять песо или за десять?

Кровать с двумя любовниками стремительно заволокло дымом, сквозь который всё явственней стали проступать букеты цветов, прозрачная витрина и вопросительная улыбка продавщицы.

«Заснул, что ли, этот идиот с замороженной мордой?»

– За десять…

Девушка шустро завернула букет в прозрачную плёнку и перевязала розовой ленточкой.

«Даже такой вот дебил, и то дарит цветы своей мартышке. А от моего Диего, кроме поцелуев и покусываний за ухо, ничего не дождёшься…»

Эндрю, не считая, бросил сдачу в карман, забрал букет и уже у дверей обернулся к продавщице.

– Диего обычно дарит цветы вашей подруге Долорес, которую трахает сейчас в сто двенадцатом номере мотеля «Лесное озеро», – равнодушно произнес он. – Вы же догадывались о чем-то таком, не правда ли?

Эндрю посмотрел на широко раскрытый в изумлении рот продавщицы, на распахнутые коровьи глаза, на бестолково мечущиеся по прилавку руки, пожал плечами и, не дожидаясь ответа, вышел за дверь.

Люди. Люди. Люди.

Как много их в Тихуане. Они повсюду, словно тараканы, немерено расплодившиеся по планете. Люди говорят одно, думают другое, а делают третье. Люди рожают детей потому, что так надо, потому, что так делают все. А потом бросают их на произвол судьбы, отмахиваясь от своих чад денежными подачками и открытками к Рождеству. Дети, в свою очередь, тоже забывают о родителях. Потом. После того как их детская, нерастраченная любовь разобьется о глухую стену того, что называется родительской любовью. Любовь родителей – это любовь взрослых детей к живым игрушкам. Они создают их либо просто повинуясь тупому инстинкту размножения, либо для своих несколько усложненных и от этого не менее дурацких игр в куклы и дочки-матери – так же, как любящий заводные машинки пацан, повзрослев, обязательно мечтает о настоящем авто. А игрушки, понимая, что нужны они лишь для забавы, ненавидят тех, кто их произвел на свет. Очень часто ненавидят. Так уж получается. Потом эта ненависть переносится на собственные живые игрушки – жён, детей, внуков… Миром правит ненависть. А любовь… Что такое любовь? О ней много говорят, но никто ещё не дал точного определения, что же это такое…

Голос в голове Эндрю шептал всё отчетливее. Когда не было видений, был голос. Потом голос уходил куда-то, и невидимый киномеханик начинал крутить свою дьявольскую машинку. Эндрю словно сквозь дымку различал дома, улицу, людей, спешащих куда-то… Но в то же время он находился и в другом, призрачном мире, который был виден гораздо яснее, чем тот, который мы привыкли называть реальностью…