Падение царского режима. Том 5 - Павел Щёголев

Председатель. — Какой опасности?

Виссарионов. — Перед его проведением в Думу. Я считал это опасным в том смысле, что это является нарушением закона. Если же обнаружится его действительное положение, то явится, конечно, опасность и в смысле грандиозной неприятности для всех. Кажется, я прошлый раз говорил, что о той же опасности я говорил с товарищем министра Золотаревым. Когда я говорю о том или ином лице, я потом начинаю мучиться сознанием, действительно ли было так сказано, не сказал ли я что-нибудь неосторожно. Относительно Золотарева я должен доложить, что у меня осталась в памяти одна его фраза: «Я не думаю, чтобы социал-демократическая фракция стала подымать шум из-за Малиновского. Это не в интересах партии». Но когда эта фраза была им сказана, действительно ли в то время, когда он ведал делами департамента полиции, или после того, как он отошел от департамента, когда в правых фракциях поднялись разговоры о сотрудничестве Малиновского? Говорили об этом довольно громко, и слухи стали проникать на газетные столбцы. К Игнатию Михайловичу я заходил;[57] весьма возможно, что разговор в это время у нас зашел о том, что опасно иметь сношения с Малиновским. Я не могу сейчас утверждать, что я говорил с Золотаревым; также может быть, что отдельные сведения, которые давал Малиновский или полковник Еремин, и докладывались Золотареву. Но сказать сейчас, какие это были сведения, знал ли товарищ министра Золотарев все о Малиновском, я тоже сейчас не могу; это было бы с моей стороны большой смелостью.

Председатель. — Давайте называть вещи своими именами. Вы говорите, — вы не помните, говорили ли Золотареву об опасности, возникающей из безвозбранной деятельности секретного сотрудника Малиновского, могущей повлечь за собой возникновение в русской действительности таких деяний, которые, с точки зрения закона того времени, считались преступными?

Виссарионов. — Я не могу установить, что я об этом с ним говорил.

Председатель. — Какие же директивы политического свойства давались вами Малиновскому?

Виссарионов. — Я лично Малиновскому всегда говорил, чтобы он устранялся от какой бы то ни было работы, чтобы он ограничивался ролью осведомителя. Я помню ваше указание на предыдущем заседании, что не может же лидер и член центрального комитета ограничиваться ролью скромного наблюдателя. Я проникнулся этим указанием и действительно я потом установил в памяти, что мы получали бумаги с мест, были перлюстрационные указания или сообщения начальников розыскных отделений, которые указывали на то, что на этих собраниях действительно происходят группировки. Вот это было одно из обстоятельств, которые меня лично тревожили, и я говорил Степану Петровичу, что нам его не удержать от активной работы, что с ним надо расстаться. Говорил ему об этом полковник Еремин, который заведывал особым отделом и который был знаком с этими сведениями. Я помню одно возвращение после свидания, это было уже в министерство Маклакова, когда я опять говорил Степану Петровичу: «Знаете, я не верю Малиновскому. Он и вас проводит и партию обманывает, потому что ведь он никакого руководительства не признает». Он далеко не производил впечатления, что все целиком сообщает, что знает. Я не раз об этом говорил, но Степан Петрович и на этот раз ответил: «Нет, это серьезная агентура: я через него проверяю полковника Коттена. Да и министр очень интересуется фракцией». Когда Малиновский начал работать и стали поступать первые его сведения, они мне показались довольно интересными. Я думал, что по этим сведениям можно осуществить ту цель, ради которой вообще агентура существовала, т.-е. можно оказать известное давление на фракцию или на отдельных членов ее, для того, чтобы умалить ее значение и уменьшить ее воздействие на рабочие массы и этим предохранить существовавший строй. Но когда я стал читать его выступления в Думе, я пришел к заключению, что нельзя более продолжать работать с ним.

Председатель. — Значит, у вас мелькала мысль о том, что вы при помощи воздействия на него можете воздействовать на массы?

Виссарионов. — Т.-е. мы будем знать, какое положение на местах, и можно будет уменьшить стремление рабочих масс к тем выступлениям, к которым они склонны. Ведь правительство того времени страшилось массовых забастовок. Массовые забастовки были главным поводом, ради которого был организован розыск социал-демократических организаций. Мне тоже казалось, что если будет осведомленность о том, что в этих массах делается, то можно будет заблаговременно парализовать какие-либо выступления, которые могут тревожить спокойствие.

Председатель. — Т.-е. парализовать в смысле арестов?

Виссарионов. — Нет, не только в смысле арестов. Если среди рабочих масс является какое-нибудь справедливое домогательство, это домогательство можно парализовать, воздействуя, в свою очередь, через министерство торговли на предпринимателя.

Председатель. — Но если это — домогательство республики и учредительного собрания?

Виссарионов. — С этим происходила, конечно, борьба. В то время это считалось незаконным.

Председатель. — Но Малиновский проповедовал лозунги учредительного собрания и республики. Приходится признать, что для того, чтобы быть осведомленным, вы шли на активную работу Малиновского, т.-е. шли на распространение и усиление в стране лозунга низвержения самодержавия и требования учредительного собрания и республики.

Виссарионов. — У меня лично никогда этой мысли не было.

Председатель. — Вы инстинктивно смягчаете некоторые выражения. Я бы хотел, чтобы вы совершенно точно и определенно ввели нас в круг вашей психологии. Мне хотелось бы поставить вам вопросы несколько щекотливого свойства: Малиновский был против Думы. Между прочим он стоял на той точке зрения, что работа в Думе недостаточна, что должны быть открытые выступления, и движение должно итти помимо Думы. С этого рода мыслями вы не боролись, и этого рода части проектов его речей вами пропускались?

Виссарионов. — Я лично не пропускал никаких его речей.

Председатель. — Цензура речей его лежала на Белецком?

Виссарионов. — Я его речей не видал совсем. Помню какие-то работы он приносил. Может быть, это был материал для речей.

Председатель. — Не было ли у вас такой мысли, что вы защищаете существующий строй, допуская развиться движению против Думы и вне Думы?

Виссарионов. — У меня не возникало этой мысли. Я вам докладывал: когда я увидал опасность, я об этом сказал Степану Петровичу.

Председатель. — Пожалуйста, продолжайте изложение фактов.

Виссарионов. — В Костроме, кажется, в марте 1913 года я доложил о Малиновском товарищу министра Джунковскому, и у меня осталось впечатление, что генерал Джунковский знает о нем, потому что он ответил так: «Да, с этим господином надо расстаться».

Председатель. — В чем заключалось ваше руководство политической деятельностью этого члена Государственной Думы?

Виссарионов. — Ему давались указания, чтобы он приносил все материалы, узнавал бы планы фракции, выступления, которые имеются в виду.

Председатель. — Конечно, он был блестящим осведомителем, он осведомлял вас о том, что было, но не о том, что сам создавал; но несомненно, у вас не могло не быть мысли о влиянии через посредство этого человека на движение политической работы социал-демократических партий?

Виссарионов. — Конечно, общая мысль была так или иначе в целях отстаивания существовавшего строя уменьшить значение деятельности партии. Вот общая идея, которая руководила.

Председатель. — Что же вы делали в этом направлении, имея в руках такое сильное орудие, как вождь политической партии? Вы желали расколоть фракцию?

Виссарионов. — Да, раскол между большевиками и меньшевиками поддерживался.

Председатель. — Как реализовался раскол фракции большевиков и меньшевиков, какая из этих фракций считалась менее вредящей существующему строю?

Виссарионов. — Я сейчас не могу доложить, какие шли директивы из департамента, но по общему взгляду большевики считались более опасными, чем меньшевики.

Председатель. — Вопрос в том, считались или должны были считаться. Если вы, стоя на точке зрения сохранения общественного строя, все же провели центрального агента, большевика, притом очень активного человека, и если вы позволяли ему ездить в России и заграницей, устраивая собрания, — не утерялась ли при этом ваша отправная точка зрения?