Падение царского режима. Том 5 - Павел Щёголев

Председатель. — Вы не хотели добиваться свидания с министром или вы упустили из виду?

Виссарионов. — Я упустил из виду и положился на директора. Я был слишком дисциплинирован, может быть, даже не в меру. Мне достаточно было слова директора: — сделайте, — я доложу, — я переговорю с министром или товарищем министра — и я верил в это.

Председатель. — Вот интересный вопрос: очевидно, вы сейчас стоите на той точке зрения, что вам следовало бы, в виду явных нарушений закона, может быть, несколько погрешая против дисциплины, во всяком случае в порядке подчиненности, все-таки переговорить об этом с министром Макаровым и с товарищем министра Золотаревым?

Виссарионов. — Конечно.

Председатель. — Но вы не утверждаете, что Белецкий не докладывал? Есть какие-нибудь основания думать, что Золотарев и Макаров знали об этом деле?

Виссарионов. — Определенно сказать не могу. Я отошел от этого дела и занимался текущими делами; первое, что через некоторое время меня вернуло к нему, был звонок по телефону на мою квартиру. Это был Малиновский.

Председатель. — Вы не помните, было ли это до открытия Думы или после?

Виссарионов. — Нет, не помню. После этого у меня был разговор с Белецким о том, кто будет вести Малиновского, не передать ли его в охранное отделение? С. П. Белецкий находил, что, так как эта агентура будет центральная, лучше оставить его при департаменте. Он выразил желание сам вести ее и предложил мне участвовать. Я согласился.

Председатель. — Можно считать установленным, что с 1908 г. до Малиновского департамент полиции сам не ведал секретными сотрудниками?

Виссарионов. — Я не знаю, не было ли какой-нибудь агентуры у самих директоров. Сколько я припоминаю, при Зуеве я виделся с одним господином, который приезжал из Америки, чтобы иметь с ним разговор об уплате ему суммы, о которой условился с ним Зуев. Зуев имел его раньше, между ними была переписка. В прошлый раз я члену Комиссии докладывал об этом. Так что сказать категорически, что этого не было, я не решаюсь. Может быть, у них и были какие-нибудь сотрудники, которых я не знал.

Председатель. — А у офицеров корпуса жандармов, которые работали в особом отделе департамента полиции, не было отдельных сотрудников?

Виссарионов. — Едва ли. Потому что они могли иметь их, только оплачивая из средств директора. Может быть, тот или другой директор помимо меня отдавал эту агентуру. Этого я не знаю, и в этом я не уверен.

Председатель. — Пожалуйста, продолжайте дальше.

Виссарионов. — Я согласился и вместе с Белецким стал ходить на эти свидания.

Председатель. — Часто были эти свидания?

Виссарионов. — Насколько часто, я не могу сказать. Вероятно, они все есть в дневниках. Когда я записывал сам, я проставлял число поручения. Приблизительно должно быть в неделю раз, может быть, немножко чаще или реже. Иногда я уезжал, был отвлечен. Если это приписывалось другой рукой, значит, бывал один Белецкий. Его записочки были отдельно. На одном из первых свиданий я познакомил Белецкого с Малиновским.

Председатель. — Есть в департаменте полиции еще другое дело о Малиновском?

Виссарионов. — Едва ли. Может быть, было дело о нем, как о члене партии. У каждой партии был особый отдел, а в отделе, которым заведывал чиновник Курочкин, все эти сведения разрабатывались. Свою тетрадку в клеенчатом переплете я обыкновенно приносил и отдавал заведующему отделом, полковнику Еремину или его помощнику Броецкому, который давал сообщения на места для разработки этих сведений. Фактически главное руководство Малиновским было в руках директора, но иногда директор на эти свидания не являлся (это было, может быть, раз или два, не больше), и я не считаю себя в праве отрицать своего участия в ведении Малиновского. В объяснении своем я написал, что раскаиваюсь в том, что вел такого сотрудника, как Малиновский. Когда Степана Петровича не было,[56] я сам спрашивал Малиновского и сведения его заносил в тетрадку. Малиновский представлял, как я прошлый раз говорил, сведения о жизни фракции, об ее связях, о партийном органе, о связях отдельных членов фракции, о расколе между большевиками и меньшевиками. Приносил письма Ленина, Крупской, человека, также входившего в центральный комитет или близкого Ленину. Не помню, не было ли даже писем Радомысльской. Приносил проекты речей, журналы, отчеты заседаний фракции, планы. После поездки заграницу он дал подробный отчет; давал отчеты о настроении на местах. Говорил о предстоящих выездах членов фракции. Отдельные сведения, которые он давал, я затрудняюсь сейчас доложить, я их не помню. У меня сгруппировалось это все вместе. Но я припомнил одно видное обстоятельство. Он дал один раз в присутствии Белецкого сведения о том, что в квартире одного из членов социал-демократической фракции, не помню его фамилии, находится нелегальный. Тогда Белецкий, отметив это, позвонил по телефону полковнику Коттену, и Коттен сделал распоряжение о задержании этого нелегального. Был командирован полковник Еленский, который и произвел арест. Разрешите мне вернуться и дополнить доклад свой одним обстоятельством. Когда я говорил о том, как проходила беседа при свидании в Москве, и о том, что я там сделал, я доложил вам, что я не проявил никакой инициативы в смысле отклонения. Но я ведь дал молчаливое согласие, а может быть, даже прямо просил не лишать прав Малиновского. Я не помню этого обстоятельства и готов принять его в таком варианте, который будет установлен.

Председатель. — У вас есть об этом заявление на имя нашей Комиссии. В интересах сокращения времени, может быть, вы передадите это заявление.

Виссарионов. — Если разрешите, я доложу на словах, для меня это будет легче. По своему характеру я никогда по собственной инициативе и на свой страх не повел бы такое дело, как проведение Малиновского в Государственную Думу. Когда я говорил об инструкциях, которые я получил от Белецкого, я докладывал, что не помню, и действительно, не хочу брать греха на душу свою — не помню, что он мне говорил, как это ни важно для меня. Но с другой стороны, по свойству своего характера, я никогда не решился бы повести такое дело на свой страх, и что-то такое несомненно было сказано; то, чего я не могу вспомнить. Разрешите вернуться к этому обыску. По поводу ареста был предъявлен запрос в Государственную Думу. Кажется, выступал товарищ министра Золотарев, и, вероятно, были приготовлены для представления объяснений перед Государственной Думой соответственные материалы по департаменту полиции. Относительно опасности, которая возникала при введении Малиновского, разговоры со Степаном Петровичем у меня бывали.

Председатель. — Какой опасности?

Виссарионов. — Перед его проведением в Думу. Я считал это опасным в том смысле, что это является нарушением закона. Если же обнаружится его действительное положение, то явится, конечно, опасность и в смысле грандиозной неприятности для всех. Кажется, я прошлый раз говорил, что о той же опасности я говорил с товарищем министра Золотаревым. Когда я говорю о том или ином лице, я потом начинаю мучиться сознанием, действительно ли было так сказано, не сказал ли я что-нибудь неосторожно. Относительно Золотарева я должен доложить, что у меня осталась в памяти одна его фраза: «Я не думаю, чтобы социал-демократическая фракция стала подымать шум из-за Малиновского. Это не в интересах партии». Но когда эта фраза была им сказана, действительно ли в то время, когда он ведал делами департамента полиции, или после того, как он отошел от департамента, когда в правых фракциях поднялись разговоры о сотрудничестве Малиновского? Говорили об этом довольно громко, и слухи стали проникать на газетные столбцы. К Игнатию Михайловичу я заходил;[57] весьма возможно, что разговор в это время у нас зашел о том, что опасно иметь сношения с Малиновским. Я не могу сейчас утверждать, что я говорил с Золотаревым; также может быть, что отдельные сведения, которые давал Малиновский или полковник Еремин, и докладывались Золотареву. Но сказать сейчас, какие это были сведения, знал ли товарищ министра Золотарев все о Малиновском, я тоже сейчас не могу; это было бы с моей стороны большой смелостью.

Председатель. — Давайте называть вещи своими именами. Вы говорите, — вы не помните, говорили ли Золотареву об опасности, возникающей из безвозбранной деятельности секретного сотрудника Малиновского, могущей повлечь за собой возникновение в русской действительности таких деяний, которые, с точки зрения закона того времени, считались преступными?

Виссарионов. — Я не могу установить, что я об этом с ним говорил.