Ключи Царства - Арчибальд Кронин

— Теперь моя очередь.

— Он не тяжелый, — Шон нежно переложил свой тюк на другое плечо. — Да я, наверное, и попривычнее вас к этому.

Они достигли стен миссии. Нигде ни огонька… Смутно проступающие контуры… призрачные и беззащитные… они заключают в себе все, что он любит… Полная тишина. Вдруг из привратницкой до него донесся мелодичный звон американских часов, которые он подарил Иосифу на свадьбу. Фрэнсис машинально сосчитал удары. Одиннадцать часов.

Шон отдал своим людям последние распоряжения. Один из них, присев на корточки у стены, подавил кашель, который, казалось, разнесся эхом по всему холму. Шон яростным шепотом выругал его. Но солдаты не имели значения. Значение имело то, что должны были сделать они с Шоном. Он почувствовал, что его друг вглядывается в него сквозь мрак.

— Вы отчетливо представляете себе, что произойдет?

— Да.

— Когда я выстрелю в жестянку с газолином, он моментально воспламенится и взорвет кордит[55]. Но еще раньше, чем это случится, раньше даже, чем я подниму револьвер, вы должны  отходить. Надо отойти достаточно далеко — взрыв будет чрезвычайно сильный, — он помолчал. — Ну, пойдем, если вы готовы. И ради вашего Господа Бога держите факел подальше от мешка.

Собравшись с духом, Фрэнсис вынул из кармана спички и поджег расщепленный тростник. Он ярко вспыхнул. Затем с высоко поднятым факелом, он вышел из-под укрытия, какое давала стена, и пошел, не таясь, к кипарисовой роще. Шон шел сзади в качестве слуги. Он нес мешок на спине и охал, словно ему было очень тяжело, стараясь производить побольше шума.

Идти было недалеко. На опушке рощи Фрэнсис остановился и закричал в настороженную тишину невидимых деревьев:

— Я пришел, как было приказано. Проводите меня к вашему командиру.

Некоторое время молчание не нарушалось. Потом, сразу за собой, он внезапно уловил какое-то движение. Обернувшись, Фрэнсис увидел двух солдат, стоявших в кругу дымного света.

— Тебя ждут, колдун, иди и не бойся.

Их провели через труднопреодолимый лабиринт неглубоких окопов и заостренных бамбуковых кольев к центру рощи. Здесь у священника вдруг остановилось на миг сердце. За земляным бруствером и кедровыми ветками стояла длинноствольная пушка, окруженная стерегущими ее солдатами.

— Вы принесли все, что требовалось?

Фрэнсис узнал голос своего вечернего посетителя. На этот раз он солгал с большей легкостью.

— Я принес вам много консервов… вы, конечно, будете довольны ими.

Шон показал мешок и подвинулся ближе, чуть-чуть ближе к пушке.

— Не так-то уж много вы принесли, — капитан вышел на свет. — А деньги вы тоже принесли?

— Да.

— Где они? — капитан пощупал верхушку мешка.

— Они не здесь, — поспешно ответил Фрэнсис, вздрогнув. — Деньги у меня в кошельке.

Капитан отвлекся от мешка и смотрел на него загоревшимися алчностью глазами. Группа солдат собралась вокруг, уставясь на священника.

— Послушайте, послушайте меня все, — Фрэнсис неимоверным усилием овладел их вниманием. Ему видно было, как Шон незаметно продвигается к краю тени, все ближе и ближе к пушке. — Я прошу, я умоляю вас… оставьте нас в покое… не трогайте нашей миссии…

На лице капитана выразилось презрение. Он иронически улыбнулся.

— Мы не тронем вас… до завтра. Сзади кто-то засмеялся.

— А потом мы позаботимся о ваших женщинах.

Фрэнсис ожесточил свое сердце. Шон, словно в изнеможении, сбросил мешок под затвор пушки. Делая вид, что вытирает пот со лба, он отступил немного назад к священнику. Толпа солдат увеличилась, они начинали проявлять нетерпение. Фрэнсис изо всех сил старался выиграть лишнюю минуту для Шона.

— Я не сомневаюсь в вашем слове, но мне было бы очень ценно получить какую-нибудь гарантию от генерала Вая.

— Генерал Вай в городе. Вы увидите его позднее, — капитан говорил грубо, отрывисто, он вышел вперед, чтобы взять деньги.

Уголком глаза Фрэнсис видел, что рука Шона поползла под блузу. "Сейчас это случится", — подумал он и в тот же момент услышал громкий звук револьверного выстрела и стук пули, ударившей в жестянку внутри мешка. Фрэнсис весь подобрался в ожидании взрыва, но происходило что-то непонятное… взрыва не последовало. Шон стремительно выстрелил в жестянку еще три раза подряд. Фрэнсис видел, как газолин растекался по всему мешку. У него мелькнула мысль, опередившая глухой стук пуль: Шон ошибся, пули не воспламеняют газолин, а может быть, в жестянку налили керосин.

Он почувствовал тяжелое тошнотворное разочарование. Теперь Шон стрелял в толпу, стараясь высвободить свою винтовку, и безнадежно звал своих людей вступить в драку. Фрэнсис видел, что капитан и еще с дюжину солдат замыкают Шона в свой круг. Все это происходило с быстротой мысли. Он ощутил последнюю, все сметающую волну гнева и отчаяния. Медленно, словно закидывая удочку на семгу, Фрэнсис отвел руку назад и бросил свой факел. Его меткость была великолепна. Пылающий факел, изогнувшись дугой, пролетел как комета в ночи и попал прямо в середину пропитанного газолином мешка.

Мгновенно громадная волна звука и света ударила по нему. Он едва успел ощутить яркую вспышку, как земля содрогнулась, раздался ужасающий взрыв, и порыв опаленного воздуха отбросил его назад в грохочущую тьму.

Фрэнсис никогда раньше не терял сознания. Ему казалось, что он падает, падает куда-то в пустоту и черноту, стараясь за что- нибудь ухватиться и не находя никакой опоры, падает в ничто, в забвение. Когда он пришел в себя, то понял, что лежит на земле, слабый и обмякший, но целый и невредимый, а Шон таскает его за уши, чтобы привести в чувство. Фрэнсис смутно увидел над собой красное небо. Вся кипарисовая роща пылала с треском и ревом, как погребальный костер.

— Прикончили пушку?

Шон с облегчением прекратил мять его уши и сел.

— Да, прикончили. И с ней человек тридцать солдат Вая разнесло на куски, — белые зубы резко выделялись на его обожженном лице. — Мой друг, я поздравляю вас. В жизни своей не видал такого прелестного убийства. Еще одно такое и можете считать меня христианином.

Несколько следующих дней отец Чисхолм провел в ужасном смятении ума и духа. Физической реакцией на эти события была почти полная прострация.

Фрэнсис не был мужественным героем романа. Он был просто невысоким коренастым человеком далеко за сорок, страдающим одышкой. Теперь Фрэнсис плохо чувствовал себя и у него кружилась голова. Голова болела так, что приходилось несколько раз на день тащиться в свою комнату и погружать раскалывающийся от боли лоб в широкогорлый кувшин с холодной водой. Но эти физические страдания были ничем по сравнению со страшной душевной мукой. В нем беспорядочно мешались чувства торжества и раскаяния, и тяжелое неотступное чувство изумления, что он, священник, слуга Бога, должен был поднять руку на своих ближних и убивать их. Отец Чисхолм находил очень слабое оправдание в том, что спасал своих людей. Воспоминания об обмороке после взрыва причиняли ему очень странную пронзительную боль. Была ли смерть похожа на это? Полное забвение…

Никто, кроме Полли, не подозревал, что он выходил из миссии в ту ночь. Фрэнсис видел, как она переводила спокойный взгляд с его молчаливой и пришибленной фигуры на обугленные пни кедров, обозначавшие остатки орудийного окопа. В банальной фразе, которую Полли ему сказала, чувствовалось безграничное понимание:

— Кто-то оказал нам громадную услугу, убрав эту противную пушку.

Бои продолжались в предместьях и в предгорьях к востоку от города. На четвертый день до миссии дошли слухи, что Вай начинает проигрывать сражение.

Конец этой недели наступил серый и хмурый, на небе собирались тяжелые дождевые тучи. В субботу стрельба в Байтане почти прекратилась, изредка только то там, то здесь судорожно гремело несколько выстрелов. Наблюдая с балкона, отец Чисхолм видел вереницы людей в зеленой форме Вая, отступающих через Западные ворота. Многие из них побросали оружие из страха попасть в плен и быть расстрелянными как бунтовщики. Фрэнсис знал: это признак того, что Вай потерпел поражение и не смог прийти к компромиссу с Наяном. За верхней стеной миссии, где бамбуковый тростник прятал их от наблюдения из города, собралось множество этих разбежавшихся солдат. Их нерешительные и откровенно испуганные голоса были слышны в миссии. Часа в три, когда отец Чисхолм, слишком обеспокоенный, чтобы отдыхать, шагал по двору, к нему подошла взбудораженная сестра Клотильда.

— Анна бросает пищу через верхнюю стену, — запричитала она, жалуясь. — Я уверена, что ее солдат здесь… они разговаривали.

Его собственные нервы были напряжены до предела.

— Нет никакого вреда в том, чтобы дать пищу тем, кто в ней нуждается.

— Но это же один из этих головорезов. О Господи! Они же перережут нам глотки!