Тринадцатый пророк - Елена Гайворонская

– Ой, ты не мог бы придержать свои фантазии при себе? – возмутилась Марина. – Не в бане.

В ответ Толик назвал Марину ханжой, а Марина Толика – озабоченным переростком.

– Жаль. – Вздохнула Моисевна. – А я уж подумала, что ты и камни в почках разбивать умеешь.

– Зачем тогда он здесь торчит? – Резонно заметил Макс. – Уже бы давно миллионером был. Мне бы какие-нибудь способности… – Он мечтательно завёл глаза. – Открыл бы свою клинику… Столько бы бабок зашибал…

– Прыщи бы тебе подчистил. – Язвительно встрял Толик.

– А тебе бы мозги вправил, чтобы поднялись, наконец, выше гульфика, – незамедлительно парировал Макс.

Дискуссию прервало появление Василия свет Самуиловича. Он смерил меня уничтожающим взглядом из-под насупленных бровей, коротко бросил:

– Зайди.

И исчез в своём кабинете. Я вошёл следом. Не могу сказать, чтобы мысль об увольнении повергала меня в отчаяние: конторок типа Васькиной в Москве – как бычков в пепельнице курилки. Прогонят из одной, найду другую. Менеджер по продажам со своей клиентской базой – во, как гордо звучит мой статус. Меня тяготило иное: не много ли я наболтал лишнего. Кому охота прослыть психом? А свою паранормальную, неожиданно обнаружившуюся способность к языкам я намеревался унести с собой в могилу как великую тайну. Иначе слишком много придётся объяснять, в том числе того, что и объяснить-то я не в силах…

Вот о чём я думал, когда закрывал за собой дверь в кабинет шефа зная, что по другую сторону этой двери немедленно соберётся и навострит уши весь штат «Фрики».

Вася сидел в кресле, закинув ногу на ногу, покачивая мыском фирменного штиблета. Ботинки были новыми и явно не из дешёвых. Возле выключенного компьютера медно поблёскивала пустая пепельница. Я не стал дожидаться бури и взял инициативу в свои руки, пробормотав путанные извинения за напрочь позабытое вчерашнее.

– Я это… «белочку» словил, то есть головой ударился… Амнезия. – И выдержал сверлящий взгляд пронзительных чёрных глаз.

– Ты откуда про мои лёгкие узнал?

– Я не знал, честное слово. – Я ударил себя кулаком в грудь. Меньше всего мне хотелось прослыть подонком. – Если бы я что-то знал, разве бы стал трепаться? Такие вещи не обсуждают… Я сам не знаю, что на меня нашло… Может, и вправду, "белочку" словил?

– Или башкой ударился… – не без сарказма продолжил Вася, но в его голосе я уловил горькие нотки. – Думаешь, я сам не знаю, что мне завязывать с куревом? Америку открыл через форточку! Все врачи долдонят в один голос: «Бросай курить, а то рака не миновать…» Легко сказать. Знаешь, сколько раз пытался? Я ж с пятнадцати лет смолю. Попробовал по дурости…

Он перевёл затуманившийся раздумьем взгляд на медный дубовый лист, вытащил свежую пачку «Мальборо», механическим, годами отточенным движением сорвал обёртку, извлёк сигарету, сунул в рот, чиркнул зажигалкой, затянулся. Неожиданно брезгливо скривился, словно вместо табака вкусил птичий помёт, закашлялся, отгоняя густой серый дым. Ткнул обожжённым краём в пепельницу. Недоумённо повертел пачку, бросил в ящик стола. Встал, подошёл к окну, распахнул настежь. В кабинет ворвался монотонный гул московского центра.

– Ладно, ступай, – буркнул он, не оборачиваясь, поглощённый урбанистическим пейзажем.

Под перекрёстными взглядами коллег я прошёл по коридору.

Из-за бухгалтерской двери доносились очередные Катенькины стенания:

– Ну что мне с сестрой делать?

– Помиритесь, – походя, предложил я.

Обе дамы тотчас смолкли. Я услышал, как за моей спиной плотно затворилась дверь.

Дождь закончился, в тяжёлом воздухе тотчас разлился стойкий запах сырости вперемешку с бензиновыми парами и угарным газом. Я нажал брелок сигнализации. Моя тачка укоризненно свистнула в ответ.

Я открыл-закрыл помятую дверцу. Та жалобно скрипнула. Конечно, я был виноват в том, что бросил её одну ночью в чужом месте.

– Ну, извини. – Сказал я, потрогав вмятину. – Я тебя починю. Будешь, как новенькая…

Растопырив пальцы, я погладил железный бок, словно это был бок раненого животного, и он откликнулся неожиданным теплом. Моя ладонь явственно ощутила лёгкое встречное движение, словно металл ожил, отозвался на моё прикосновение. Я отдёрнул руку. Уставился на вмятину… Из моей груди вырвался непроизвольный сдавленный вскрик. Трещины зарубцевались, вмятина исчезла. Передо мной была идеальная, без единой царапины дверца. Я присел на корточки и принялся остервенело полировать дверцу ладонями и манжетами белой рубахи в надежде обнаружить хотя бы намёк на недавнюю помятость.

– Какое же дерьмовое лето! Б-р-р!

Это подвалил Толик. Погружённый в своё занятие, я не услышал его приближения.

– Повезло же тебе – почти месяц грелся. Чё лазишь?

– Да вот… – пробормотал я, – бочину кто-то стукнул…

– Где? – Он наклонился, прищурился, затем тоже присел: – Я ничего не вижу.

Я вытер ладонью лицо и взмокший похолодевший лоб.

Толик зашёл с другой стороны и признался, что и там ничего не видит.

Тебе, наверное, померещилось после вчерашнего. – Сказал он, зевая. – Поехали сегодня в «Спорт», вечером футбол…

Он говорил что-то ещё, но туман моих мыслей клубился где-то далеко, рассеиваясь под знойным полуденным солнцем.

– Не обижайся, – добавил Толик, видимо уязвлённый моим молчанием, – но у тебя последнее время мозги слегка набекрень… Залечили тебя в Израиле, таблеток переел. Вон, всю морду перепачкал. На, вытрись. – И он протянул мятый платок.

– Пошёл ты! – бросил я в сердцах.

– Сам пошёл, – надулся Толик. – Я по-дружески…

И полез в свой хлам на колёсах. Округа огласилась натужным тарахтением и душещипательными излияниями радио «Шансон».

Я снова потрогал жестянку на месте предполагаемого удара. Сейчас я уже не был ни в чём уверен. Возможно, мне и вправду почудилось. Сел в машину и ощутил сосущее опустошение. Я снова почувствовал, что медленно схожу с ума, но уже не во сне, а наяву. Если, конечно, всё это не сон. Зеркало отразило бледное испачканное лицо с тёмными полукружьями под лихорадочно блестящими глазами. Я достал платок, принялся оттирать тёмные разводы на лбу и щеках.

«А что, если…»

Что, если Карен прав, и я вернулся не просто так…

Бред. Такого не бывает. Я ищу успокоения, потому что боюсь смотреть правде в глаза. Боюсь признать очевидное. Прав не Карен, а Толик. Моя голова не в порядке. А это значит, что у меня есть все шансы в скором времени попасть в казённый дом с жёлтыми стенами в тёплой компании Наполеонов, царей Соломонов и всевозможных пророков, среди которых и мне найдётся место … Я подумал о Магде. Наверное, я должен ей всё рассказать. И пусть она сама решает, как ей быть… А вот как быть мне?