Мы все - осетины - Максим Михайлов

Воровато оглянувшись по сторонам начинаю шаг за шагом отступать назад, почему-то не решаясь отвести взгляд, от страшной картины. В голове крутится заезженной пластинкой: «Восемьдесят два миллиметра… Восемьдесят два миллиметра… Восемьдесят два…» К горлу подкатывает неудержимая тошнота, усиленно сглатываю, пытаясь загнать обратно на место, взбунтовавшийся желудок. Оглядываюсь назад. Мои ополченцы отошли уже метров на пятьдесят, идущие сзади недоуменно на меня оборачиваются, призывно машут руками. Тоже задираю вверх ослабевшую руку и на подгибающихся ватных ногах догоняю-таки разбредающийся поломанный строй.

Роща заканчивается, и мы выныриваем на грунтовую дорогу. Далеко впереди на самой линии горизонта виднеется село. Наша сегодняшняя цель. До него еще несколько километров. Ополченцы весело галдят и тычут вперед заскорузлыми мозолистыми пальцами, они рады предстоящему бою. Тем более, что параллельным нам курсом ползут несколько российских танков и облепленные пехотой бронетранспортеры, при такой поддержке осетины готовы штурмовать хоть Тбилиси. Грозно бряцает оружие и амуниция, топчут грунтовку сотни ног в армейских ботинках, кроссовках и даже в обычных тапочках. «И только пыль, пыль, пыль из-под шагающих сапог, и отпуска нет на войне…»

На подступах к селу, примерно километрах в полутора от его околицы все принимающие участие в планирующемся штурме войска останавливаются. Броня выдвигается чуть вперед, прикрывая железной грудью пехоту от возможного огня. Чутко поводят длинными хоботами пушек танки, нервно подергивают стволами пулеметов БТРы. Три танка, четыре БТРа и десятков пять российских десантников, вот собственно и вся регулярная армия. Остальные разношерстно одетые и вооруженные ополченцы, да подчеркнуто зловещего вида добровольцы из Северной Осетии, Чечни, Кабардино-Балкарии, Адыгеи, еще чёрти откуда, короче полностью весь кавказский интернационал. Отдельно десятка полтора бородатых казаков. Всего наверное наберется человек двести. Для штурма должно хватить за глаза, к тому же разведчики докладывают, что село к обороне не готово. Они покрутились у окраин и не обнаружили ни грузинских войск, ни каких-либо фортификационных укреплений. Откуда пошел гулять этот слух никто не знает, вряд ли разведка десантников стала бы отчитываться перед ополченцами, да и при докладе своему командованию никого из них и близко бы не потерпели. Но тем не менее все с удовольствием повторяют друг другу эту новость, лишний раз стараясь убедить прежде всего самих себя в том, что в этот раз настоящего боя не будет, что грузины село попросту сдадут. Нам всем очень этого хочется. Еще бы, при одной мысли, что сейчас придется идти вперед навстречу автоматно-пулеметному огню, устилая своими телами высохшую растрескавшуюся от жары землю, становится очень неуютно. Даже вроде бы специально для этого приехавшие сюда добровольцы поглядывают на молчаливое, будто съежившееся при нашем появлении, село с затаенным страхом.

Все пропитано тягостным ожиданием. Иногда мне до одури хочется, чтобы село уже не молчало, чтобы нас обстрелял какой-нибудь слишком нервный пулеметчик, или снайпер. Вряд ли на таком расстоянии враг смог бы кого-нибудь убить, зато обнаружил бы свое присутствие, показал готовность драться. И тогда российский офицер, командующий солдатами, приказал бы разнести там все в щепу из танковых орудий, а мы вошли бы уже лениво покуривая и изредка давая очередь другую по темным углам дымящихся развалин. Мне очень этого хочется, но я точно знаю, что у наших четкие указания по возможности щадить мирное население, поэтому пока по нам не начнут стрелять, хмурый сухощавый капитан — командир десантников не даст приказа на открытие огня.

Вот он собрал вокруг себя командиров отрядов ополчения и добровольцев. Тычет пальцем в разложенную на полевой сумке карту, объясняет стоящую перед нами задачу, распределяет роли. Я хочу подойти ближе, чтобы тоже услышать, что он там говорит, но неожиданно ловлю себя на мысли, что мне страшно. Это страх из той же серии что и тот, который заставляет человека до последнего оттягивать визит к врачу. Мало ли что он там скажет, вдруг что-нибудь такое, после чего и жить-то вообще не захочется. Так и здесь. Вот подвинусь сейчас и услышу, как капитан с чеканным медальным выражением лица говорит: «Вперед пустим ополчение, оно набрано из местных, вот пусть и погибают за свою страну. Пусть идут в рост на пулеметы, их все равно не жалко. А мои ребята тем временем сумеют за их спинами сблизиться с противником и сделают всю работу». И ведь не поспоришь, во всем прав! Тем не менее я, конечно, точно знаю, что ничего подобного капитан на самом деле не говорит, просто ставит задачи, усталым донельзя вымотанным голосом несколько дней не спавшего человека. Но не подхожу все равно… Любопытство убило кошку. Суеверно сплевываю через плечо. Чего будет нужно мне доведут.

Присаживаюсь рядом с ребристым колесом БТРа и начинаю исподтишка наблюдать за толпящимися вокруг людьми. Меня вскоре увлекает это нехитрое занятие, уж очень по-разному выглядят сейчас готовящиеся к атаке бойцы. Осетины из ополчения мрачны и угрюмы. Они уже повидали кровь и смерть, осознали, что и сами могут погибнуть в любой момент и сейчас сделали свой выбор вполне сознательно. Они деловито оправляют ремни снаряжения, набивают патронами магазины, проверяют оружие… Спокойны, сосредоточены, молчаливы…

Совсем на них не похожи весело галдящие добровольцы, этим настоящей войны еще не досталось, они прибыли в город вслед за русскими войсками и максимум успели пару раз пальнуть вслед спешно удирающим грузинам. Теперь же им предстоит участвовать в самой настоящей атаке, эта мысль заставляет их непроизвольно вздрагивать, бледнеть лицами и напоказ нести всякую разудалую чушь, изображая из себя бывалых бойцов, которым все нипочем. Но в глазах видная с одного взгляда стоит растерянная обреченность.

Очень отличаются от обеих перечисленных категорий солдаты. Насколько я могу судить срочников среди них нет. Довольно молодые, но уже заматеревшие, по-мужски широкоплечие, мускулистые парни. Спокойны, уверены в себе, сразу чувствуется — профессионалы. Наверняка у многих за плечами опыт не одного подобного штурма, множество отработанных до автоматизма учебных и боевых ситуаций. Потому сейчас и нет в них лишнего адреналина, натянутой звенящей борзости добровольцев и злой решительности ополченцев, просто такая работа. Тяжелая, опасная, но без лишних эмоций. Просто нужно все сделать качественно и на совесть. Больше ничего…

Рядом на землю с размаху плюхается Руслан.

— Скоро пойдем, русский. Ты как, готов?

— Готов, осетин, нам собраться только подпоясаться.

Он несколько секунд смотрит на меня непонимающе, потом расплывается в широкой доброжелательной улыбке.

— Извини, Андрей, больше не буду звать тебя русским.

— Отчего же, — улыбаюсь ему в ответ. — Зови, я этим горжусь. Россия — великая страна, быть русским — большая честь. Зови, мне приятно.

Он пристально смотрит на меня, и я вдохновенно продолжаю:

— Вот если бы Россия не пришла к вам на помощь, вы сейчас уже сдали бы свою столицу и драпали в горы…

— Не сдали бы, — упрямо склоняет голову Руслан. — Нас бы просто убили… Всех… Но город мы бы им не отдали…

Он говорит тихо, но абсолютно убежденно, и я ему верю, трудно сомневаться в его словах, достаточно взглянуть на упрямо сжатые губы, на залегшие вдоль крыльев носа жесткие складки, на гордо вскинутый подбородок и все становятся ясно. Да, такие, как он действительно бы не ушли, бились бы до последнего патрона, а потом приняли и рукопашную, зубами вцеплялись бы врагам в горло. Нет, все-таки правы были в свое время идеологи коммунизма, не возможно победить людей, дерущихся за свою землю. А значит этот маленький, но гордый и отважный народ будет продолжать жить в веках. Эх, нам бы русским хоть малую толику вот этого их мужества, позволяющего не склонять головы перед кем бы то ни было, этой горделивой уверенности в собственных силах, в собственной значимости…

Мои размышления неожиданно прерывает несущийся с неба тоскливый вой. Я замираю не в силах понять, что же это такое, а более опытный в этих делах Руслан уже валится на землю, норовя забиться под колесо БТРа, тянет меня за собой, бесцеремонно волочет по земле.

— Мина! — ревет он мне в ухо. — Мина, блядь!

Выматывающий душу вой нарастает, становится все сильнее. «Вот дождались, блин! Надо было давно уже врезать по селу из пушек!» — прыгают в голове суматошные мысли. Судя по несущемуся сверху звуку, мина летит прямо сюда, вой все громче, он ввинчивается в мозг, сверлит внутренности. Да, точно! Прямо сюда! Ошибки быть не может! Пытаюсь вскочить, чтобы отбежать хоть чуть-чуть в сторону, может быть тогда повезет, и меня не зацепит осколками, в любом случае хоть какой-то шанс. При прямом попадании выжить вообще невозможно. Почему-то вихрем проносятся перед глазами раскинутые в сторону синюшные ляжки грузинской медсестры, торчащий между ними прямо из тела зеленый стабилизатор. Точно такая же мина падает сейчас мне прямо на голову. Напрягшиеся мышцы ног швыряют мое тело вверх, но цепкие пальцы Руслана, вовремя впиваются в мой воротник и с недюжинной силой впечатывают меня обратно в землю.