Шестьдесят рассказов - Дональд Бартельми

Он устраивал меня настолько прекрасно, что я тут же начал его перестраивать. Очень медленно, осторожно. Я попросил скольких-то там людей освободить от своего присутствия один из кварталов по Первой стрит, а затем снес их жилища. Я разместил этих людей в «Галвес-отеле», это лучший отель города, расположен прямо на набережной, и позаботился, чтобы все их номера были с красивым видом из окна. Эти люди всю свою жизнь мечтали пожить в «Галвес-отеле», но не могли, потому что у них не было на это денег. Теперь они были в восторге. Я снес их жилища и разбил на освободившемся месте парк. Мы засадили его всем, что только бывает, а еще поставили миленькие железные скамейки зеленого цвета, а посередине - маленький фонтан, все самое обыкновенное, стандартное, мы не старались поразить кого- то своим воображением.

Я был доволен. Все люди, жившие в четырех кварталах, окружавших снесенный квартал, получили нечто, чего у них прежде не было: парк. Они могли сидеть в нем на лавочках и все такое. Я пошел посмотреть, как они там сидят. Некий чернокожий человек уже играл в моем новом парке на бонго. Я ненавижу эти барабанчики, бонго. Я начал было говорить ему, что перестань долбить по этим долбаным бонго, но затем я сказал себе: нет, так нельзя. Ты обязан позволить ему играть на этих долбаных бонго; если уж ему так хочется, это одна из прискорбных издержек демократии, за которую я горой. Затем я начал обдумывать новое размещение людей, которых я выселил, не могли же они жить в этом роскошном отеле до скончания века.

Только я не имел никаких идей относительно нового микрорайона, кроме одной: в нем не должно проявляться излишнего воображения. Поэтому я решил поговорить с одним из этих людей, одним из тех, кого я выселил, парнем по имени Билл Колфилд, который работал в оптовом табачном заведении на Меканик-стрит.

- Вот ты,- спросил я его,- в каком доме хотелось бы тебе жить?

- Ну,- сказал он,- что-нибудь не очень большое.

- Угу.

- Может,- сказал он,- с верандой по трем сторонам, чтобы можно было сидеть и смотреть. Еще, может, крытый дворик.

- А на что вы будете смотреть?

- Может, деревья, ну и там лужайки.

- То есть ты хочешь, чтобы у дома был участок.

- Ага, это было бы здорово.

- Какой участок ты себе представляешь, какого размера?

- Ну, такой, не очень большой.

- Понимаешь, тут возникает одна проблема. Всего мы располагаем таким-то и таким-то количеством земли, но каждый из вас захочет получить свой кусок, чтобы смотреть на него, а в то же время никто не захочет смотреть на соседей. Приватное смотрение, вот в чем штука.

- Ну, в общем, да,- согласился Билл,- Хотелось бы, чтобы оно вроде как приватное.

- Ладно,- сказал я,- тащи карандаш и посмотрим, что тут можно придумать.

Мы начали разбираться, на что же там можно будет смотреть, и сразу пошли сплошные трудности. Ведь когда смотришь, ты же не хочешь смотреть все время на одну и ту же вещь, ты хочешь иметь возможность смотреть по крайней мере на три разные вещи, а то и на четыре. Проблему разрешил Билл Колфилд. Он положил передо мной коробку. Я открыл ее и увидел внутри паззл с портретом Моны Лизы.

- Глянь-ка здесь,- сказал он,- Если каждый кусок земли будет как кусок этой вот головоломки, а линия деревьев на каждом участке будет прямо по контуру этой загогулины - вот оно и получится. Ч.Т.Д. и вся любовь.

- Прекрасно,- сказал я,- Только куда же люди будут ставить свои машины?

- В огромный подземный гараж со всеми надлежащими удобствами,- сказал Билл.

- О'кей, но как же тогда сделать, чтобы каждый из домовладельцев имел свободный доступ к своему домовладению?

- Между двойными линиями деревьев будут скрываться тенистые, с прекрасным покрытием дорожки, аккуратно обсаженные бегониями.

- Идеальные охотничьи угодья для громил и сексуальных маньяков,- заметил я с сомнением.

- А откуда им взяться? - удивился Колфилд,- Ты же купил весь наш город и уж никак не потерпишь, чтобы в нем ошивались подобные личности.

Он был прав. Я купил весь этот город и смогу, скорее всего, справиться с этой проблемой. Я совсем запамятовал.

- Ладно,- сказал я,- попробуем. Не знаю только, не проявим ли мы тут излишнего воображения.

Так мы и сделали, и все вышло совсем неплохо. Жалоб не было - кроме одной-единственной. Ко мне пришел человек по имени А. Г. Барти.

- Послушайте,- сказал он. Его глаза то ли горели, то ли сверкали, точно не знаю, не рассмотрел, день был пасмурный,- Мне все кажется, что я будто живу в какой-то огромной, бредовой головоломке.

Он был прав. Если посмотреть сверху, он жил аккурат посередине гигантской репродукции «Моны Лизы», но я счел за лучшее скрыть это обстоятельство. Мы позволили А. Г. превратить свое кривое землевладение в стандартный участок сто на шестьдесят футов, вслед за ним то же самое сделали еще несколько человек - некоторым, похоже, нравятся прямоугольники. Правду сказать, это даже улучшило общую картину. Наткнувшись в «Тенистой Дубраве» (давая название микрорайону, мы старались не проявлять излишнего воображения) на прямоугольник, человек изумляется. Это очень хорошо.

Я сказал себе:

Приобрел я городок Очень маленький Очень миленький.

Все это время я использовал свое право собственности настолько осторожно и настолько - скажу без ложной скромности - тактично, что невольно напрашивался вопрос: не слишком ли робко я развлекаюсь - при таких-то расходах (я угрохал чуть не половину своего состояния). Тогда я вышел на улицу и перестрелял шесть тысяч собак. Операция не только доставила мне огромное удовлетворение, но и чудесным образом преобразила город к лучшему. Теперь его собачье население составляло всего лишь 165000 при человеческом населении около 89000. Далее я пошел в редакцию «Ньюс», здешней утренней газеты, и написал передовицу, где заклеймил себя как гнуснейшую тварь, подобных которой не было на Земле со дня Творения, и неужели мы, жители этого прекрасного города, каждый из которых является свободным гражданином Америки, вне зависимости от расы и вероисповедания, будем прозябать в бездействии, когда один человек, один человек, если эту гнусную гадину можно назвать таким словом, и т. д. и т. д. Я отнес статью в отдел городской хроники и попросил напечатать ее на первой полосе, крупным шрифтом, в жирной рамке. Я поступил так из опасения, что они побоятся сделать это сами, а также потому, что видел когда-то фильм Орсона Уэллса, где парень пишет ядовитую заметку насчет кошмарного выступления своей собственной безголосой жены в опере, этот поступок всегда казался мне очень порядочным - с определенной точки зрения.

Ко мне пришел человек, чью собаку я застрелил.

- Ты убил Батча,- сказал он.

- Батч? Это который из них Батч?

- Одно ухо коричневое, другое белое,- сказал он.- Очень дружелюбный.

- Послушайте, мистер,- сказал я.- Я перестрелял шесть тысяч собак, так неужели вы думаете, что я помню какого-то Батча?

- Батч это все, что было у нас с Нэнси,- сказал он.- У нас нет детей.

- Могу вам только посочувствовать,- сказал я,- Но не забывайте, что весь этот город принадлежит мне.

- Знаю,- сказал он.

- Я единственный его владелец и сам устанавливаю все правила.

- Слышал я такое, слышал,- сказал он.

- Мне жаль насчет Батча, но он попал под большую кампанию. Вы должны были держать его на поводке.

- Тут я не спорю,- сказал он.

- Вы должны были держать его в доме.

- Но должно же бедное животное выходить иногда наружу.

- И пакостить на улицах?

- Да,- сказал он,- это, конечно, проблема. Собственно говоря, я просто хотел сказать тебе, что я чувствую.

- Вы мне этого так и не сказали,- сказал я.- И что же вы чувствуете?

- Я чувствую огромное желание расшибить тебе башку,- сказал бывший хозяин покойного Батча и показал мне обрезок водопроводной трубы, принесенный им для означенной цели.

- Поступив подобным образом,-заметил я,-вы схлопочете себе на задницу уйму приключений.

- Да, я понимаю.

- Вы почувствуете себя малость получше, но не стоит забывать, что мне принадлежат и тюрьма, и судья, и пол-люция и местное отделение Американского союза гражданских свобод. Полностью, с потрохами. Вы шарахнете меня по черепу, а я вас - по хабеас корпусу.

- Ты не посмеешь.

- Мне случалось делать и похуже.

- Ты,- сказал он,- черствый, злокозненный человек. В том-то все и дело. Ты будешь жариться в аду, гореть в геенне огненной, и не будет тебе ни милости, ни снисхождения, ни хоть легкого сквозняка, ниоткуда.

Он ушел, вполне удовлетворенный таким объяснением. Я был вполне удовлетворен удачным разрешением нашего конфликта, лучше уж быть в чьем-то там представлении черствым, злокозненным человеком, чем сводить близкое знакомство со ржавым обрезком трубы, к тому же я все еще оставался в выигрыше (шесть тысяч собак - это вам не кот начхал). В общем, я был полным хозяином этого маленького, очень миленького города и не мог придумать никаких новых нововведений, вернее сказать, любое нововведение, приходившее мне на ум, неизбежно поставило бы меня в один ряд с покойным губернатором Луизианы Хью П. Лонгом. Дело в том, что я влюбился в жену Сэма Хона. Как-то я забрел в эту лавку на Тремонт-стрит, где продают всякую восточную ерунду: бумажные фонарики, дешевый фарфор, бамбуковые птичьи клетки, плетеные скамеечки для ног и т.д. и т.п. Она была ниже меня, и я, помню, подумал, что никогда еще не встречал в женском лице столько доброты. Просто что-то невероятное, лучшее лицо, какое я видел.