Ваше благородие. Дилогия (СИ) - Северюхин Олег Васильевич

- Пётр Аркадьевич, - продолжил я, - одна мудрая женщина говорила мне в своё время: если не знаешь, что говорить, то говори правду. Лучше всего, если при разговоре с царской четой будете присутствовать вы, Распутин и я. Представите меня как Ангела. Я подробно расскажу, как начнётся война, как застрелят и утопят в Неве Распутина, как низложат царя и как в доме купца Ипатьева будет расстреляна вся их семья, не пожалеют никого, а драгоценности, спрятанные в платьях великих княжон большевики заберут себе. Думаю, что это их образумит.

- А если это подтолкнёт к кровавому террору, хуже, чем в 1905 году? – спросил Столыпин.

- Тогда, Пётр Аркадьевич, в дело придётся вступать Ангелу, - сказал я.

- Как это и что это будет? - забеспокоился Верховный Правитель.

- Всё будет зависеть от обстоятельств, - сказал я.

Мы помолчали.

- Вы бы хоть закурили, - сказал премьер. – Табачный дым действует отвлекающе.

- У меня есть средство почище дыма, - сказал я и звякнул в колокольчик. Появившемуся в дверях Терентьеву я сказал, - сделай-ка нам, братец Терентьев, по стакану чая с сибирскими травами.

- Слушаюсь, Ваше благородие, - сказал Терентьев и исчез.

- Чего-то это он вас благородием титулует, - сказал Столыпин, - непорядок это.

- Простите, Пётр Аркадьевич, - сказал я. – Мне больше так нравится. Если у человека благородия нет, то никакими титулованиями это не изменишь. При людях он меня правильно титулует, а при виде вас растерялся.

- А вы действительно Ангел? - спросил Столыпин.

- Все мы ангелы по рождению. – сказал я. – Ангелы Божьи знают больше, потому что Книгу судеб читали и судьбу людей знают. И им дано право наставить людей на путь истинный. Только вот никто не знает, какой же путь истинный. И Ангелы этого не знают. Является ли добром проявление милосердия к Каину, убившему своего брата Авеля? Является ли справедливостью отрубание руки человеку, укравшему кусок хлеба, чтобы не умереть с голода? Преступно ли стремление раба к свободе? И однозначного ответа на эти вопросы найти нельзя. Не тот враг, кто тебя столкнул яму, и не тот друг, кто тебя вытащил из ямы. Всё взаимосвязано и цепочка событий может выстроиться так, что никто не сможет предугадать, что получится в итоге.

- А вы знаете, как в России трактуется притча о человеке, упавшем в яму? – спросил Столыпин.

- Знаю, Пётр Аркадьевич, - сказал я, - только большинство поминает не яму, а кучу дерьма, и, к большому сожалению, это является самой полной характеристикой русских.

- А если ЕИВ прикажет схватить вас и казнить? – допытывался премьер-министр.

- Я не удивлюсь этому, - сказал я. – Я не удивлюсь, если ЕИВ даст народу выбор – казнить меня или Ваньку-Каина. И народ выберет для казни меня. Значит народ от Рождества Христова не изменился ни на йоту и сколько сынов Божьих не будет ниспослано к ним, чтобы искупить грехи человеческие, народ будет так же грешен, как и был. И стоит ли жалеть такой народ? Не стоит. Изобретение Марии-Склодовской Кюри окажется тем Армагеддоном, по сравнению с которым Всемирный потоп был прогулкой на лодках по искусственному пруду в парке. И власть царская окажется не от Бога, а от народа, который его терпит. Если бы власть императоров была от Бога, то большинство их заканчивало бы свой жизненный путь в геенне огненной, а не в своей постели. И если царь хочет испытать свою судьбу, то пусть испытывает. Я палец о палец не стукну, чтобы ему помочь. И народ вместе с ним окунётся в пучину массовых репрессий, и будет подличать, чтобы хоть как-то выжить. Кстати, вы первым сможете ощутить на себе, прав я был или не прав. У оружейников я заказал пластинчатую кирасу из броневой стали для вас, и прошу вас ежедневно носить её и снимать только во время сна. Бережёного и Бог бережёт. Тогда не будем тревожить улей и дождёмся вашей поездки в Киев.

Вошедший Терентьев принёс нам чай с мелиссой, корнем валерьяны, чабрецом и листом лимонника.

После чая Столыпин выглядел бодрым, но чувство тревоги не спадало с него ни на один день.

Глава 57

Я начал игру и думал, что буду от неё в стороне, но, похоже, мне придётся играть первую скрипку в оркестре.

Дома я старался быть таким же, как и всегда, но не всегда мне это удавалось, что было замечено и Марфой Никаноровной.

- Что случилось? – спрашивала она.

- Никак не могу решить одну проблему, - говорил я, - но она секретная и с кем-то поделиться с ней нельзя. Даже с тобой. Но скоро всё решится.

- Это опасно? – спрашивала Марфа Никаноровна.

- Как тебе сказать, - отшучивался я, - вся наша жизнь состоит из опасностей. Чуть зазеваешься и на тебя извозчик наедет. А уж у военного человека так опасность на опасности. Слишком сильно вытянулся перед начальством – растяжение всего организма и всё тело начинает болеть. Если всё перечислять, то придётся писать целую книгу, а у меня на это времени нет.

Марфа Никаноровна была человеком любознательным и натурой творческой, что вообще-то не так характерно для медицинских работников. А, с другой стороны, как не медикам быть творческими натурами. Ведь они ваяют нового человека, потерявшего своё здоровье в суровых условиях жизни в нашей стране.

Мы с ней ходили на выставки современных художников, на концерты модных поэтов. Я старался ничего не говорить, чтобы не обижать художественные вкусы Марфы Никаноровны и её знакомых, не без интереса поглядывающих на её мужа. Я думаю, что и Марфа Никаноровна это понимала, поэтому всегда была начеку и быстренько отшивала знакомиц, попробовавших заглянуть за красную линию.

На одном из камерных поэтических концертов декадентского жанра кто-то из этих знакомиц сказала, что среди нас присутствует известный поэт и предложила попросить его прочитать свои стихи. Все начали удивлённо оглядываться и наконец все взгляды вперились в меня, так как все другие мужчины поэтами не были по определению, а я с золотыми погонами как последователь Михаила Юрьевича. Все начали аплодировать мне и говорить: просим, просим.

Делать нечего, декадентствовать, так декадентствовать.

- Весеннее, - сказал я.

Катился май и цвёл шиповник,

В цветах каштана жизнь моя

Была как ландыш и любовник

Уехал в дальние края.

Любовь казалась такой вечной,

Нет ни начала, ни конца,

Я оказалась первой встречной

С рукой простою, без кольца.

И он с размаху предложил мне

Любовь и сердце – два в одном,

И будет общим портмоне,

И дым над свадебным костром.

Он растворился на рассвете,

Открыв все двери и замки,

Ну, где же есть любовь на свете

И мужики так мужики.

- Браво, браво господин офицер, - аплодировали участники.

Вот ведь какая закавыка. Офицеру запрещалось снимать военную форму. Он должен всегда быть в форме и ему не рекомендовалось выступать на концертах и прочих мероприятиях, хотя это правило часто нарушалось, так как среди офицеров было много талантливых людей и их выступления наоборот способствовали росту авторитета офицеров. Поэтому на эти мелкие нарушения начальство смотрело сквозь пальцы.

Первого числа июля я сопровождал Верховного Правителя на встречу с ЕИВ в Царском селе. Пётр Аркадьевич был уже не Верховным правителем, а премьер-министром.

Мне для размещения был выделен небольшой флигель в полосе гостевых домиков, рядом с флигелем премьер-министра.

Из окна я видел, как по алее прогуливались Пётр Столыпин и Григорий Распутин. Как два закадычных друга. В коридорах министерства уже носились слухи, что премьер и святой старец закорешились, это уже традиция, что все, кто работает в министерстве внутренних дел, традиционно ботают по фене, и что это укрепляет авторитет шефа наверху.