Всеслав Полоцкий - Леонид Дайнеко

Наиболее мягкосердные из бояр — Алфим, Стефан, братья Разумники — не пошли в клеть. Впрочем, Супрун их не неволил. Он приказал принести вина, уселся на лавке, стоявшей вдоль стены, усадил десяток бояр.

Из все существ, живущих на земле, до пыток додумался только человек. Олени во время поединка ранят друг друга рогами, козлы сталкиваются лбами, петухи бьют клювами и когтями. Они, кажется, даже готовы убить соперника. Но весь их бой — короткая яростная вспышка гнева, и не больше. Того, кто показал спину, оставляют в покое. Человек же научился причинять подобным себе медленную безжалостную и нескончаемую боль.

Палач в красном кожаном фартуке вопросительно глянул на боярина Супруна.

— Выпытай у поганца, где они спрятали серебро, — сказал Супрун, попивая вино из кубка. — У них должно быть много серебра. Я сам слыхал об этом.

Палач ударил бичом, ударил со свистом, с оттяжкой. На коже вспыхнул рубец.

— Бей легче, не то он может испустить дух, — приказал боярин.

Снова взвился бич. И снова вспыхнул на коже рубец. Но Белокрас молчал. Только пот выступил у него на висках. Растерянно поглядывая на Супруна, палач подошел к углям, присев на корточки, начал трогать ставшие вишневыми железные спицы. И тут старый мечетник поднял голову и взглянул на него пронзительно и грозно. Палач вдруг обмяк, побледнел, даже пошатнулся, потом неловко сгреб все спицы в корзину, стоявшую неподалеку, открыл двери клети и выбросил корзину. Супрун и бояре онемели от удивления. Не растерялся только Васютка, помощник палача. Он сорвал с себя кожаный фартук, подбежал сзади к Белокрасу и закрыл ему лицо. Палач несколько мгновений стоял как угорелый, потом кровь хлынула ему в лицо, он прикусил губу от стыда перед хозяином и его гостями. В один прыжок преодолел расстояние, отделявшее его от жертвы, легонько вскочил на бревно, привязанное к ее ногам, и сразу же соскочил. Хрустнули старческие кости. Белокрас глухо застонал, заговорил ломким голосом:

— Перун, дай силу… Дай мне молнию в руку, чтобы я спалил их всех…

Завыл на дворе ветер. Мокрым снегом плеснуло в оконце. Бояре вздрогнули. Побледнел и Супрун. Но справился с собой и снова припал к кубку с вином.

— Перун, — корчился под раскаленным железом языческий воевода. — Перун…

— Жги нечестивца, пока не испустит дух! — приказал боярин.

Глава седьмая

И все прошло, а солнце и ныне

Согревает земную грудь.

И на север через пустыни

Снова аисты держат путь.

«Где я? Что со мною?» — в отчаянии подумал Беловолод и начал испуганно шарить вокруг себя руками. У него было такое чувство, будто он провалился под глухой лед, в черную колюче-холодную воду. Уже не хватает воздуха, красные искры сыплются из глаз, а выхода нет — голова бьется об лед и пальцы натыкаются на что-то твердое и шершавое. «Не выберусь… Не выплыву…» — страх сковал. Нигде не было никакой зацепки. Руки снова скользнули по чему-то твердому. Подумалось о деревьях-топляках, лежащих на черном речном дне, о сонных рыбах. Но рыбы весной оживут, теплое солнце засияет им через толщу воды, а человеческая плоть сделается тленом, превратится в буро-зеленую слизь, что налипает на подводные коряги и камни. И вдруг Беловолод увидел в густом мраке перед собой маленькую острую точечку света. Он рванулся к ней, ударился обо что-то и открыл глаза.

— Вставай, — нетерпеливо сказал ему Лют, который сидел рядом. — Очень уж долго ты, брате, на том свете гостишь.

— Где я? — спросил Беловолод.

— В княжеском селе Берестове. Всей ратью пришли мы сюда. А ты первый раз с тех пор, как подольский бондарь стукнул тебя дубиной, посмотрел кругом разумным глазом.

— Когда же это было? — никак не мог припомнить Беловолод.

— Четыре дня назад.

— Четыре дня я лежу здесь колодой? — ужаснулся Беловолод.

— Не я же, — казалось, обиделся Лют. — Звал ты во сне какого-то Ядрейку-рыболова, я даже людей посылал в великокняжеский дворец узнать про него.

— А почему во дворец? Разве Ядрейка князь?

— А потому во дворец, что все полоцкие, менские и друцкие вертятся возле князя Всеслава, своего земляка. Все, кроме тебя, а ты уже какой день лежишь, — разозлился Лют. — Однако нет там никакого Ядрейки. Говорят, вместе с полочанами в Переяслав или еще куда-то пошел.

Слушая Люта, Беловолод обеими руками держался за лоб, медленно поворачивал из стороны в сторону голову, точно хотел таким образом избавиться от боли. И правда, немного отпустило. Беловолод встал, шатаясь, походил туда-сюда, спросил:

— А о боярышне Катере ничего не известно тебе и твоим людям?

— Ничего, — глухо сказал Лют. — Голод у нас в Берестове. Отец пошел к боярам еду просить. Еще вчера пошел. И все нет и нет.

Только сейчас Беловолод увидел, каким непомерным страданием наполнены глаза молодого язычника.

— Я не пускал его. — Лют, будто вспомнив что-то, чуть не заплакал. — Разве дадут хоть крошку хлеба голодному ненасытные бояре? Но отец как с ума спятил. Я привел, кричал на меня, в Берестово рать, я скорее сам умру, накормлю людей, если же не дадут ничего, если начнут умирать с голоду дети, возьму острый нож и буду кормить их своим старческим мясом.

— А почему Белокрас не пошел к великому князю? — спросил Беловолод.

— Всеслава нет в Киеве, он сейчас против степняков воюет. Его отговаривали, но он не послушался, пошел в степь. Неужели у вас в Полоцке все такие непоседы?

— Воинственный у нас князь, — тихо проговорил Беловолод. — «Беда делает князя», — говорят наши смерды. А все потому, что поселил Бог кривичей и дреговичей на широкой земной дороге. Как яблоню посадил. Каждый, кто идет мимо, хочет сорвать красное яблоко, ломая ветви.

— Ты веришь в Христа? — перебив Беловолода, вдруг спросил Лют и посмотрел ему в глаза долгим немигающим взглядом. Казалось, на дно души заглянул. — Я верю в Перуна, бога моих пращуров. Но если отец вернется, если он вернется живой и здоровый, если ему дадут хлеб, то — клянусь Перуном, Беловолод! — я склоню голову перед Христом.

Щеки у Люта вспыхнули, он жадно и прерывисто дышал, будто ему не хватало воздуха. «Какой он красивый, — вдруг подумал Беловолод. — Великое горе или великое счастье ждут его — словно небесным сиянием освещено его лицо, словно светлое облако наплывает на его синие глаза… Однако огонь-то пылает у него внутри, а такой огонь не может гореть бесконечно».

— Слышишь крики? — схватил Беловолода за руку Лют и больно сжал ее. — Это отец вернулся!

От оттолкнул Беловолода, точно тот мешал ему, и стремглав выскочил на улицу. Беловолод, как мог, поспешил следом. Невеселое зрелище увидели они. Двое из четверых язычников, ушедших вчера с воеводой Белокрасом, стояли посреди шумной толпы и говорили, оборачиваясь то направо, то налево:

— Великое алкание ждет нас. Бояре не дали хлеба. Горе всем нам. Придите, птицы небесные, напиться крови человеческой.

— Где воевода? — подбежал к ним Лют.

— Воевода Белокрас висит на воротах у боярина Супруна. Огненную вицу войны несут нам бояре. Вскоре их рать будет здесь. Горе нам!

— Отец… — только и выдохнул Лют.

На княжеское село Берестово, где обосновались язычники, со всех сторон двинулась немалая сила. Были здесь конные и пешие, боярские тиуны и холопы.

Вел переемников и всю голытьбу с Подола Гришка. Даже варяга Торда, тоже язычника, умаслили, подговорили пойти на Берестово. «Уничтожим змеиный клубок, и небесная благодать сойдет на нас», — верили те, кто отправился на приступ. Игумен Феодосий сразу же вернулся на печерскую гору и вместе со всей своей черноризной братией денно и нощно творил святые молебны, Ждал добрых вестей.

Межу тем и самое княжеское село не дремало, готовилось отразить приступ. Когда-то от киевского шума ездил сюда отдыхать сам Владимир Святой. Правда, тогда его еще не называли Святым и двести наложниц встречали великого князя в роскошном берестовском дворце. Потом поставили здесь церковь Апостолов, в которой начинал свое восхождение на вершину церковной власти Илларион, первый киевский митрополит. В берестовском дворце Владимир и умер, и бояре, завернув его тело в ковер, не через двери вынесли его тело из опочивальни, а ночью сломали стену, чтобы покойник не нашел назад дорогу с того света.

У Люта под рукой было около двух тысяч человек. Как лису в норе, обложили его в Берестове. Узнав о черном злодействе бояр, о смерти отца, молодой язычник точно с ума сошел — собственноручно поджег церковь Святых Апостолов и, не пожелав уходить из княжеского села, начал готовиться к сече. Перво-наперво язычники облили водой земляной вал, и на морозе он покрылся блестящим скользким льдом. Взрослые и дети собирали где только можно камни, бревна. Оружейники острили копья, мечи, нашивали на щиты новые слои туровой шкуры, ковали наконечники для стрел.