Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 24. Аркадий Инин - Алексеев

— Фиг им — пенсию! Заслуженный отдых, спокойная старость? — Он погрозил неведомо кому, а скорее всего — сразу всем: — Не дождутся они от меня этого!

— Ну и правильно, — обрадовался Семен Ильич. — А вот я действительно… Начальница спит и видит меня на пенсионе — ставку бы ей освободить. И осколок в руке ноет, и вообще — как мокрая курица…

Ну, тут уж дело пошло на принцип фронтового братства — сам погибай, а товарища выручай! Алексей Павлович хлопнул друга по плечу.

— Да ты что, Семен! Какая же ты курица? Орел! Я всю жизнь бодрости твоей завидовал и оптимизму! Ты ж у нас Сенька-встанька, тебя так запросто не уложишь!

— Да ладно…

— Чего ладно! На тебя все бабы оглядываются!

— Думаешь? — слегка оживился Семен Ильич.

— Вижу! — заверил Алексей Павлович.

Да, все-таки взаимоподдержка сработала: после работы два старых друга бодро шагали по бульвару, улыбаясь чему-то своему и довольно жмурясь — то ли от бившего в глаза закатного солнца, то ли от обилия и красоты шедших навстречу женщин.

А женщины были действительно прекрасны, как бывают прекрасны женщины на исходе лета, когда их открытые плечи, шеи, руки потеряли зимне-весеннюю городскую бледность и обрели послеотпускной загар. Озорные глаза, летящие по ветру волосы, очевидные под мини и угадывающиеся под макси колени… Какой волшебный хоровод! Друзья улыбались женщинам, и представьте, женщины отвечали на их улыбки, а некоторые еще и оглядывались — видно, все-таки было в этих двух бодро шагавших, пусть немолодых, но и не таких уж древних мужиках нечто для женщин магнетическое.

Выйдя с бульвара, они простились. Семен Ильич по шагал дальше, Алексей Павлович с молодцеватой легкостью — через ступеньку — впрыгнул в трамвай.

Здесь женщины тоже были очаровательны. Особенно одна — уже не девчонка, но совсем еще юная, сидевшая у окошка. Алексей Павлович откровенно залюбовался ею. И она почувствовала его взгляд, оторвалась от окна, обернулась. Он радостно улыбнулся ей. А она улыбнулась смущенно. И вскочила.

— Ой, извините, я засмотрелась… Садитесь, дедушка!

Расправленные плечи Алексея Павловича мигом опали. Пиджак осел мешком. Он пробормотал нечто невразумительное и поспешил вперед по проходу трамвая. Он бы сбежал и куда подальше, но дальше была уже только кабина вагоновожатого. Так что Алексею Павловичу пришлось притормозить у стеклянной двери с табличкой «Разговаривать с водителем строго воспрещается!».

Глава 4

В пятницу вечером Алексей Павлович получил сообщение по оперативному каналу: в «Поплавок» опять завезли чешское пиво. Оперативным каналом служил ресторанный швейцар Савельич — пусть и не однополчанин, но все одно тоже старый вояка. Полученная от него информация не была информацией к размышлению, а являлась призывом к действию. Потому что как это золотистое ароматное чудо из братской социалистической страны неожиданно появилось, так неожиданно могло и исчезнуть. Алексей Павлович сунул в карман боевую авоську и поспешил в «Поплавок».

Почему в этом абсолютно сухопутном городе ресторану было дано такое водное наименование, не знал никто. Одни остряки утверждали, что слово «поплавок» — есть символ состояния «одиночного плавания» отдельных гостей после посещения этого заведения. Другие всерьез уверяли, что ресторан был назван так потому, что в городе как-то сложилась традиция выпускников высших учебных заведений именно здесь «обмывать» дипломы и полагающиеся к ним значки-ромбики, именуемые «поплавками».

Одно время — то ли к славному пятидесятилетию, то ли к еще более славному шестидесятилетию страны — «Поплавок» был переименован в «Юбилейный». Но помпезное название не привилось, горожане упорно употребляли прежнее наименование, да и отцы города запоздало, но все же сообразили, что это заведение — не лучшее место для увековечивания достижений страны, и ресторану вернули былое имя.

С этим именем он и жил, и функционировал в сети общественного питания. Но в наши дни, в эпоху ликвидации застоя и застолья, он получил новое гордое наименование — правда, не на горящей синим пламенем неоновой вывеске, а в устах народных. Его гордо нарекли «последний очаг сопротивления». Потому что «Поплавок» стал единственным рестораном в городе с подачей горячительных напитков. А также, как отмечено выше, с периодическим завозом чешского пива.

Вот Алексей Павлович за пивом и отправился. Швейцар Савельич приоткрыл решетчатые воротца ресторана, впустил его в щель и ловко оттер плечом прочих страждущих.

Алексей Павлович вошел в зал. На эстраде гремел оркестр, на пятачке перед ним отплясывали гости, за столиками шла гульба. Наша, отечественная. Это вам не зарубеж какой-то с чинными клиентами, неслышно скользящими и возникающими (прежде чем вы успели их не то что позвать, но хотя бы о них подумать) официантами и с тихой ненавязчивой музыкой… Нет, у нас — даешь децибелы, даешь дым коромыслом, даешь «Одессу-маму»… А иначе чего ж в ресторан ходить — дома, что ли, кушать нечего!

Алексей Павлович, деликатно огибая разбушевавшихся танцоров, прокладывал путь ко входу в буфет. И вдруг замер: на него удивленно глядели родные лица — Паша и Люся. Лица эти находились за банкетным столом, возглавляемым той самой извечной Люсиной соперницей Мананой. Ее легендарные вечерние брюки из Брюсселя были не видны из-за стола, но зато блузка очень смотрелась: вся в белоснежных — и тоже, вероятно, брюссельских — кружевах.

Алексей Павлович хотел было «не заметить» родственников, но Люся следила за ним с таким напряженным интересом, что… у него зачесалась переносица. А это означало, что сейчас он что-нибудь выкинет. Так было и в детстве, и в юности — как только Алексея Павловича, да нет, поначалу просто Лешку, потом Алексея, неожиданно подмывало на какое-то непредсказуемое и необъяснимое действие, из тех, что именуются «отмочить» или «отчебучить», так у него тут же начинала отчаянно чесаться переносица. Феномен необъяснимый, но симптом неотвратимый. Вот и сейчас Алексей Павлович, почуяв зуд в переносице, даже не попытался его унять — пустое занятие! — а быстро огляделся, заметил в углу маленький столик, за которым сидела одна женщина, лет тридцати пяти, и решительно направился к ней.

— Добрый вечер!

— Добрый… — она удивленно припоминала, знакома ли с ним.

Алексей Павлович помедлил, ощущая спиной неотрывные взоры озадаченных родственников. И брякнул:

— Улыбнитесь мне, пожалуйста!

— Что-о? — опешила женщина.

— Улыбнитесь мне, как старому знакомому, ну пожалуйста, очень надо!

Она колебалась, приглядывалась. Вроде вполне приличный человек в летах, на алкаша не похож, на приставалу тем более… Может, ему и впрямь для чего-то позарез нужно, чтобы она ему улыбнулась? Ну, пожалуйста, не жалко — она выдавила широкую почти естественную улыбку.

— Благодарю! — обрадовался он и присел к ее