Нить судьбы - Роберт Святополк-Мирский

Утром следующего дня Степан Ярый (нынче отставной сотник Гуляев) пришел в шатер князя Бельского и озабоченно сказал:

— Не понравился мне этот хорунжий, хоть и помог нашим вернуть украденное…. А что у него за бумаги верительные были — говорил тебе Горобец?

— Как же, говорил, — ответил князь, — он вроде из дворцовой охраны….

— Дворцовой охраны? — насторожился Степан. — Постой, постой…. А ты знаешь, кто служит начальником дворцовой охраны Великой княгини Олены?

— Нет, а кто?

— Василий Медведев.

Замок Горваль, ужин с Медведевым, проигранное пари с ним — мгновенно всплыли в памяти Семена, и вдруг он закричал, как раненый зверь, так, что сбежалась вся охрана, и сам Степан испугался.

— А–а–а-а–а–а-а–а–а-а–а–а-а–а–а-а–а–а-а–а–а-а!!!!

Потом, внезапно успокоившись, рассмеялся тем самым смехом, от которого у его подданных мурашки бегали по коже.

— Вон все отсюда! — приказал он и добавил шепотом. — А ты Степа, погоди.

Когда они остались одни, князь Семен Бельский сказал.

— Я вспомнил, где я его видел. Он сидел на козлах кареты, в которой Медведев приехал в Горваль, чтобы обмануть меня.

Степан тихо присвистнул.

— Та–а–а-ак, — сказал он. — И что будем делать?

— Опередим их! Сколько времени нам надо на сборы и выход в дорогу?

Степан прикинул.

— Три дня.

— Тогда немедля прикажи от моего имени — выступаем через три дня….

…. Таким образом, когда Медведев и Варежка разными дорогами двигались к полоцким лесам, отряд из двухсот очень хорошо вооруженных и подготовленных людей выступил в том же направлении.

Но в отличие от Медведева и Варежки они были на шесть часов пути ближе к цели…

Нить судьбы Антипа Русинова сплелась с нитями судеб его людей в один плотный клубок, висящий на тоненьком волоске…

Глава седьмая

ГНЕВ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ

Август 1497 г.

— Государь, — вкрадчиво посапывая, сказал Патрикеев, — смею доложить, что твой приказ выполнен. Гусев и вся его компания соберутся вместе в его доме сегодня. Дом уже тайно окружен. Как только все соберутся — тут же и будут схвачены…

Великий князь некоторое время смотрел на Патрикеева, потом вздохнул.

— Никудышный ты стал совсем, братец, — сказал он. — Ты что такое говоришь? Выполнен — это значит выполнен! Я тебе три дня назад велел их схватить, а сегодня ты мне докладываешь, что мой приказ выполнен, хотя заговорщики все еще на свободе и лишь сегодня вечером, возможно, будут схвачены…

— Рассуди сам, государь, — оправдывался, астматически дыша, Патрикеев, — конечно, оно можно было всех по одному сразу начать хватать, но ведь всегда есть риск, что какой–то слуга, когда его хозяина возьмут, тут же побежит к приятелю хозяина, а тот, узнав, что друга схватили, скроется из Москвы и ищи его тогда по всему княжеству! А так я дождался, когда они все вместе будут в одном доме — кстати, в доме Гусева — а мы их там разом всех и возьмем…

И тут великий князь заметил, что на руках Патрикеева толстые кожаные рукавицы.

— Иван, — обеспокоено спросил он, — ты в своем ли уме? На улице лето, а ты…. Ты что — занемог? У тебя руки болят?

— Еще нет, государь, — со вздохом облегчения (он так ждал этого вопроса!) ответил Патрикеев. — Но могли бы заболеть. И не только руки.

— Что за бред ты несешь, — начал раздражаться Иван Васильевич. — Что все это значит?

— Не хотел тебя огорчать, государь мой, да разве от твоего проницательного взора можно что–нибудь утаить…

— Короче. Говори прямо — в чем дело?

— Дозволь государь войти сюда твоему медику.

— Зачем?

— Ну, дозволь — сам все узнаешь.

— Пусть войдет.

Патрикеев отворил дверь палаты, и вошел придворный итальянский лекарь, найденный некогда взамен зарезанного немецкого доктора Антона. Лекарь нес впереди себя на вытянутых руках широкий плоский ларец. Иван Васильевич сразу заметил на руках медика тонкие кожаные перчатки.

— Что все это значит? — удивился Иван Васильевич.

— Ну, давай, Павел, — обратился Патрикеев к лекарю, — расскажи государю, что ты там нашел…

Медик поклонился, поставил ларец на стол, поднял крышку и заговорил с характерным итальянским акцентом.

— Князь Патрикеев поручил мне обследовать этот предмет туалета — ночную сорочку для сна. Я обнаружил, что рубашка пропитана очень сильным ядом и тот, кто оденет ее на тело и поносит хотя бы один час, умрет вскоре в страшных муках, поскольку тело его покроется многими волдырями, поднимется сильный жар и очень скоро наступит конец.

Иван Васильевич заворожено смотрел на белоснежную ночную сорочку, аккуратно сложенную в ларце.

— Чья это? — спросил он.

— Выйди, Павел, — сказал Патрикеев.

Медик поклонился и вышел.

— Внука твоего Дмитрия сорочка, — сказал Патрикеев.

Иван Васильевич побледнел.

— Он надевал ее?

— К счастью, нет, государь. Придворная Елены Марья Любич пострадала за него. Она разгладила сорочку руками, приготовив ее для Дмитрия на следующий день. Ночью ее руки покрылись волдырями, и она едва не умерла. Но руки у нее будут обезображены на всю жизнь.

— Откуда взялась эта сорочка? — стиснув зубы, спросил Великий князь.

— Ее принесла прачка. Она много лет стирает наследнику.

— Это она сделала? Ее подкупили? Кто?

— Нет, это не она, — тяжело вздохнул Патрикеев.

— Кто же тогда?

— Государь, может не надо тебе в это вмешиваться? Какая разница кто? Виновата прачка, она схвачена, пытана, равно как и ее мать, ворожея и ведьма. Они будут наказаны, как это у нас принято. Сам, государь ведаешь: Москва–река широка да глубока….

— Я хочу знать, кто это сделал, — грозно спросил Иван Васильевич.

Многоопытный Патрикеев сразу понял, что сейчас государь взорвется одним из тех приступов свирепого и страшного гнева, которые время от времени у него случались. Особенно в последнее время, когда он стал выпивать больше прежнего.

Наивысший воевода московский постарался говорить как можно спокойнее и почти без выражения.

— Перед тем как отдать сорочки Марье Любич, прачка посетила великую княгиню. Великая княгиня подарила ей свое старое платье. Она хотела, чтобы эта прачка стирала для нее. А пока прачка примеряла наряд, ее корзина с выстиранным бельем оставалась без присмотра. Но я не думаю, что великая княгиня могла это сделать. Я умоляю государь не обращать на нее своего гнева, возможно, она тут совершенно не при чем…