Око Марены - Валерий Елманов

– Батюшка, да это же крамола чистой воды, – успел-таки вставить слово Константин. – Ты же еретик, батюшка.

– А ты слюнтяй, сопля, нюня, трус и рохля, – не остался в долгу отец Николай. – А еще и дубина безмозглая, – тут же внес он красноречивое дополнение в и без того емкую княжескую характеристику. Сказано в Писании: «Просите, и дано будет вам; ищите и найдете; стучите, и отворят вам»[169].

– Так я и искал, и просил, и стучал, – сунулся было Константин, но разбушевавшегося отца Николая остановить было уже нельзя.

– Значит, плохо искал, мало просил, тихо стучал, – обрезал он князя. – А Иисус заповедовал понастойчивее быть, понастойчивее, дубина ты эдакая.

Голос священника гремел по всей просторной трапезной, а отец Николай, раскрасневшись от гнева, бросал и бросал все новые и новые обвинения, упрекая князя в слюнтяйстве и малодушии. Затем священник как-то сразу успокоился и уже обычным спокойно-равнодушным тоном заметил, подводя итог:

– Да что я тут тебе объясняю. Толку-то. Ты же в школе, поди, двоечником был, которому хоть десять раз одно и то же повторяй, а проку все одно не будет. Так ты, учителишка негодный и человечишка задрипанный. Людей только жалко, кои в тебя уверовали. Тоже мне «божий заступник» нашелся, – пренебрежительно махнул он рукой. – Засранец ты сопливый и больше никто. – Он почесал в затылке и, вспомнив любимое выражение дружинника Юрко, которое не раз довелось ему слышать, добавил: – И еще пирожок без никто.

– Ну, батя, не ожидал я от тебя такого, – обрел наконец дар речи Константин. – От кого, от кого, но от тебя… – и вновь умолк, не зная, что сказать, растерянно разглядывая спину сердитого отвернувшего от него отца Николая.

– А ты думал, я тут сюсюкаться с тобой буду? Конфеткой сладенькой угощу, сопельки высморкаю, слезки вытру? Счас, – сердито огрызнулся священник, даже не посчитав нужным поворачиваться к князю. Продолжая вращать в руках злосчастное яблоко, он не переставал ворчать, начав почему-то обращаться к князю уж в третьем лице, а себя горделиво именуя во множественном:

– Он думал, что мы возле него прыгать начнем дружно, хороводы водить. Он, значится, решил, что я от его слов таких в наш адрес растаю сразу же. Кукушка хвалит петуха, за то что хвалит он кукушку. А вот это он от нас не видал? – И отец Николай, по-прежнему не соизволив повернуться, небрежно показал вконец обалдевшему от столь хамского поведения тихого и доброго священника здоровенный кукиш, ехидно повертев им над левым плечом из стороны в сторону, словно давая возможность со всех сторон полюбоваться этим произведением искусства.

Дуля, сноровисто слепленная отцом Николаем, и впрямь была славная и увесистая, поскольку материал – то бишь широкая крестьянская ладонь с заскорузлыми мозолями – на нее ушел добротный и в большом количестве.

– Мы-то как раз из тех петухов, которые хоть и не жаренные еще, а в задницу клюнуть запросто сумеем. А коли надо, то и по роже леща отвесим, – и тут же уточнил, очевидно опасаясь, что последний намек выглядит слишком обще: – По сопливой, слезливой, бородатой роже. Княжеской, – окончательно расставил он, чуть подумав, все точки над «i» и замолчал. Наступила тишина.

«А ведь ему, пожалуй, больше всех из нас достается, – неожиданно подумалось Константину. – Мы хоть с живыми дело имеем, а у него сплошь отпевания покойников да соборования умирающих». И даже та небольшая обида за не совсем справедливую, грубоватую, а в некоторых местах и вовсе хамскую отповедь, которой его всего несколько минут назад угостил отец Николай, куда-то бесследно исчезла, уступив место тихой грусти и жалости. Он вышел из-за стола, пересел на лавку рядом со священником, выдержал из деликатности минутную паузу, после чего просительно произнес:

– Отче, не сердись, а?

– На дураков грех сердиться, – буркнул отец Николай, добродушно добавив: – Только ты-то ведь не дурак, а?

– Не дурак, – миролюбиво согласился Константин и жалобным голосом заметил, пытаясь хоть как-то оправдаться: – Ну могу я позволить хоть разочек дать расслабиться? Кому ж еще и поплакаться в жилетку, ой, то есть в рясу, как не своему духовному отцу?

– Скажите, пожалуйста, – всплеснул руками священник. – Поплакаться ему захотелось. Чай у меня ряса, а не носовой платок. Ты бы еще высморкался в меня, сиротинушка горемычная. Я тебе что, барышня-наперсница? Я твой духовный исповедник, – назидательно поднял он палец. – И ты должен вести себя соответственно не только моему рангу, но и своему княжескому.

– Ну, всего-то один раз, в кои веки, имею я право? – слезливо протянул Константин.

– Нет, не имеешь, – отрубил отец Николай. – Это смерд убогий, работой изнуренный, позволить себе может, или мастеровой какой – ему тоже дозволено. А ты же кня-я-язь, – с укоризной протянул он.

– Да какой я князь, – печально махнул рукой Константин. – Я и впрямь, наверное, учителишка негодный и человечишко задрипанный. Плюс засранец сопливый и пирожок без никто, – вовремя вспомнил он концовку своей характеристики.

– Ты забыл сказать – и еще злопамятный, – добавил священник, поинтересовавшись: – Ты теперь, поди, лет десять мне эти слова вспоминать будешь, али поболе?

– Не, не буду, – искренне пообещал Константин. – Хотя критику твою всю жизнь помнить стану. Чтоб исправляться и, как говорится, больше не соответствовать столь негативному образу.

– Ерничаешь? – с грустью в голосе спросил отец Николай, виновато и как-то беззащитно посмотрев на князя. В глазах священника плескалась такая затаенная боль, что Константину стало сразу не по себе.

– Да что ты, отче? – перепугался он. – Как на духу. Может, тон не верный был, а говорил-то я искренне. Если теперь я когда-нибудь еще расслаблюсь так, то сразу этот разговор припомню и сам себе все еще раз повторю. Для убедительности. Честно-честно.

– Верю, – помолчав, откликнулся священник. – А лучше бы забыл, – порекомендовал он и пожаловался: – Стыдно-то как, господи. Ты бы только знал, Костя, как мне стыдно перед тобой. Барахло я, а не священник. А еще княжий наставник, – протянул он ехидно. – Так, шаромыга в рясе. Не-е-ет, все. Теперь все. Вот докончу дела, отстроим Рязань, и уйду я куда глаза глядят. В монастырь уйду. Все, решено.

– В женский, – добавил Константин невозмутимо.

– Это еще почему? – оторопело уставился на своего собеседника отец Николай.

– А у тебя с ними лучше всего получается, – спокойно пояснил Константин.

– Ты на что это намекаешь? – нахмурился священник.

– Да ни на что я не намекаю. Прямым текстом говорю, куда уж яснее. Я эту картину тоже не раз в Ожске наблюдал. Идет баба в церковь вся измученная, работой непосильной изнуренная, да еще и мужем битая. А из церкви чешет после твоей проповеди и исповеди – ну чисто мадонна рязанская. Сразу видно, что человеку опять жить хочется. Да ей же родная мать столько ласковых слов за всю жизнь не наговорила, сколько ты за один присест. А идет-то когда – лицо сияет, как у Богородицы на иконах рублевских, глаза светятся, улыбка солнышком брызжет. Ты сам разве не замечал? – заговорщически толкнул священника в бок Константин.

– Не-е-ет, – озадаченно протянул тот, качнувшись от увесистого тычка собеседника, крякнул непонимающе и задумчиво произнес: – Врешь ты все. Брешешь, как сивый мерин. Мадонну еще какую-то приплел, богохульник. Да, – спохватился он, – нам до Рублева-то еще полтора века жить надо. Ведь не родился он. Где же ты его иконы, интересно, видеть мог?

– Как где, – не моргнув глазом ответил Константин. – Ты про музеи чего-нибудь слыхал вообще? Про Третьяковку, например? Хотя где там тебе в твоей деревне, – протянул он пренебрежительно.

– Ну это ты уж меня совсем, – буркнул священник. – И слыхал, и хаживал неоднократно.

– Возможно, и хаживал, – не унимался Константин. – Вот только больше, поди, рубенсовски-ми телесами любовался. Ну чего ты, кайся. Я сегодня добрый. Епитимью совсем малую на тебя наложу за чистосердечное признание: пять раз на рассвете «Отче наш» прочитать и десять раз «Аве, Мария».

– Дурак ты вовсе, – буркнул священник. – Ну какая у православных «Аве, Мария»? Это ж у католиков. А у нас она «Радуйся, дево».

– А ты не обзывайся, – усмехнулся Константин.

– А я че сказал-то? – недоуменно пожал плечами отец Николай. – И ничего такого.

– Ну, ну, – лукаво протянул Константин и, поднявшись, бросил на ходу: – Пойду гляну, а то что-то долго больно Минька повязку на руке меняет. Да и Славки до сих пор нет. Они ж у меня столуются. Сейчас я их соберу и кое-что подкину. Пока ты тут меня, – он осекся, закашлялся, выгадывая время, но почти сразу нашелся, – вдохновлял, у меня идейка одна возникла. Как раз на четверых. Как придут, так сразу и обсудим вместе…

– Вот это совсем другое дело, – одобрил священник. – Давно бы так. А то разнюнился, понимаешь.