Не хочу быть полководцем - Валерий Елманов

Доказал я Воротынскому и необходимость увеличить не только количество разъездов, но и штатную численность каждого. Мало четырех человек в разъезде. В обычное время — да, а если появился враг и надо посылать гонца за гонцом? Да тут десяток нужен, не меньше.

— Казна не потянет, да и государь заупрямится, — категорично заявил князь. — Надо, чтоб и надежно, и без лишней деньги.

— Сейчас, после того как Москву спалили, самое время! — горячился я. — Пока «крапивное семя» напугано, оно особо скупиться не станет, добавит рублевиков.

— Добавит, да не столько. У тебя и вовсе выходит — на каждые четыре рублевика ныне надо еще шесть накидывать. Уж больно много. Тогда вовсе ничего не дадут. Хватит и… шести человек.

На том и остановились.

Относительно прибавки к жалованью Воротынский тоже воспротивился. Ссылки были прежние — поднимется на дыбки Казенный приказ и выставит железный неубиенный во все времена довод: «Убыток государю». Тыканье пальцем за окошко, в сторону руин, и пословица «скупой платит дважды» не помогли.

Правда, пунктик об увеличении земельных наделов я пропихнул — все равно украйные рубежи в запустении, но кто-то вякнул царю, что северская земля больно урожайная, дает много хлеба, а потому позже, на окончательном утверждении, вычеркнули и это, да еще попеняли князю, что он это сделал специально. Мол, свои земли — Перемышль, Одоев, Воротынск, Новосиль и прочие государь забрал под себя, так ты ныне по своей злобе норовишь у него их выхватить, чтоб ни себе ни людям. Вообще-то предложение было как раз наоборот — раздать людям, то есть сакмагонам, да и то не всю, но…

Однако этот пункт стал, пожалуй, единственным, который подрубили на обсуждении. Что же до остального, то царь, внимательно выслушав текст, коротко заявил: «Дельно писано. Ни убавить, ни прибавить. Неужто сам до всего домыслил?» И впился пронизывающим взглядом.

— Лгать я не стал, ибо грешно, — рассказывал Михаила Иванович. — Но, памятуя о твоей просьбишке, умолчал кое о ком. Ответствовал же, что ни строки мною самолично не написано — подьячие трудились, а вот сказывал им словеса я сам. Все до одного.

«Ишь ты, просьбишку мою он вспомнил, — криво ухмыльнулся я. — Это еще как посмотреть, чья просьбишка была».

Но во всем остальном, отвечая царю, Михаила Иванович не солгал, сказав истинную правду. С документом мы чуток припозднились, но, учитывая, что теперь их, по сути дела, стало два — помимо расклада откуда, сколько, на какой территории, в какие сроки и прочее — мы ведь готовили, можно сказать, устав самой службы, под этим предлогом просить отсрочку было допустимо и карой за задержку сроков не грозило. Иоанн Васильевич только усмехнулся и вяло махнул рукой, вымолвив, что, так и быть, до зимы с князя ничего не спросит. Но мы уложились раньше. Я — гораздо раньше, однако, прочитав мой текст, Воротынский хоть и одобрил его, но…

— Писано знатно, — вздохнул он, похвалив. — Словеса будто в колокол набатный бьют. У нас так-то нипочем бы не вышло.

Я засмущался. Стиль — заслуга не моя. Вспомнился мне мой бывший взводный еще по училищу, вот я его и скопировал, чтоб все звучало жестко и рублено, по-военному.

— Токмо как-то оно у тебя все просто изложено. Излиха просто. Не оценят таковское в Думе. Выкрутасов бы поболе.

«Это и я так могу», — презрительно хмыкнув, нагло заявил Промокашка Шарапову.

— Я-то вижу, сколь ты трудов вложил, — мягко заметил Воротынский, — но для прочих оно… — И вынес окончательный, категоричный приговор: — Не пойдет! Сразу видать, что иноземец длань приложил. Переписать надобно.

Вот так. Вначале «во здравие» и тут же «за упокой». А я-то старался, я-то надрывался, выписывая каждую строку, чтоб чеканно. И не набатным звоном колоколов они были — барабанной дробью. Мерно, увесисто, четко. Эх, прощай мои труды понапрасну.

Горькую пилюлю князь подсластил. Не знаю уж, он то ли и впрямь так считал, то ли попросту решил поднять мне настроение:

— Оно, конечно, у тебя словцо к словцу подогнано так, что и комару в щель не забраться, все так. Но вот беда. Ты, фрязин, хошь и умен, но умок твой для Руси негож. — И добавил, сопроводив очередным тяжким вздохом: — А зря.

«А чего ж тогда сыграть-то?» — растерянно спросил Шарапов. «Мурку!» — выдал пожелание Промокашка, и Шарапов послушно…

Нет, я не Шарапов и своего текста не переделывал. Да и не мог я писать не словами, но словесами, то есть, чтоб полностью по старине. Не мог при всем желании, поскольку для меня те же юсы, ижица, фита и ферт все равно, что китайские иероглифы. Впрочем, Воротынский и не настаивал. Главное, что все имеется, а изменить порядок слов, чтоб звучало заковыристее, да поменять сами слова — задача не из сложных. Поэтому «Мурку» я не играл. За фортепьяно сел сам князь и, глядя в мои ноты, на следующий день самолично принялся барабанить по клавишам, то есть диктовать подьячим окончательную редакцию.

А что до моего участия, то я и хотел, и в то же время не хотел, чтобы князь о нем упоминал. С одной стороны, лишний раз светиться мне действительно ни к чему. Чревато, знаете ли. Когда я появился пред ясными царскими очами в виде гонца-видока, да еще изволил пошутить, пытаясь выручить Балашку, моего имени Иоанн, по счастью, так и не спросил, а искушать судьбу второй раз — лишнее. Не любит она, когда ее дергают за уд, да еще так бесцеремонно. Ох не любит.

С другой же стороны, была у меня нужда в государевой награде. Деньги — тьфу, я их и сам заработаю. Но вот получить чин мне очень хотелось. Титул на Руси ничто — сам видел князей в лаптях. А у меня он вдобавок еще и иноземный. Зато чин… Не из тщеславия, как вы понимаете, — чтобы сватовство не сорвалось. А его пожаловать может лишь царь, и только он один. Получалось, что желательно рискнуть и засветиться.

Тем более я имею на это полное право. Да, написано не совсем верно, не теми словами, не в таких интонациях и прочее, отчего Воротынский и передиктовал мой труд наново. И общая идея тоже его — кто спорит. А толку с этой идеи? Ее, голенькую, никто утверждать не станет, а сам бы он с ней промучился еще год и так бы ничего не сделал, судя по его черновым наброскам, которые я у него видел.

Может, сами по себе они и хороши, но уж больно их мало, да и не стянуты они друг с другом — сплошное хаотичное нагромождение.

А кто его вдохновил? Кто заставил поверить в то, что все получится? И потом, сам-то сюжет тоже мой, мною разработан и мною же доведен до ума, а из него как раз почти ничего и не убрано. Получается, что я законный соавтор. А где награда? А, Михаила Иванович?

Воротынский — это я заметил по смущенному виду князя — тоже не хотел про меня упоминать. Понять можно — зачем ему делить лавры и славу, когда проще хапнуть все одному. А если вдуматься, то не просто делить. Иоанна Васильевича можно назвать как угодно, но только не дураком. Соображаловка у него работала будь здоров, поверьте мне. Не всегда в правильную сторону, но работала. Стоило бы ему узнать, кто еще трудился над документом, составленным столь толково, что не к чему придраться, как он тут же затребовал бы меня к себе. И спасибо сказать, и из любопытства. А там слово за слово и вытянет государь, что Воротынский, по сути дела, был лишь переводчиком моих слов на обычный манер, принятый ныне на Руси. Толмачом. Исполнителем музыки, написанной другим сочинителем.

Это уже получится не делиться славой и почестями, а отдать их мне целиком. Жалко.

Но, может, я ошибаюсь и маститый боярин не собирался «кидать» своего соавтора? Решил проверить. Когда князь зазвал меня к себе в покои испить на сон грядущий чару-другую хмельного меда, я заговорил на эту тему. Мол, слыхал я, что русский государь щедро одаривает своих верных слуг, потому и не знаю, то ли мне ехать к нему во дворец на коне, то ли заодно прихватить и Тимоху с телегой, а то боюсь, что не увезу я дары златые.

Князь и без того выглядел смущенным, а тут он от моих слов даже медом поперхнулся, так они ему против шерсти пришлись. Он и после того, как откашлялся, не сразу начал откровенный разговор — уж больно тот был для него неприятен.

Вначале Воротынский осведомился, ведомо ли мне, яко пристало вести себя при государевом дворе да как надлежит кланяться. Я тут же невозмутимо отвесил учтивый поклон а-ля д'Артаньян на приеме у Людовика XIII. Для достоверности даже помахал в воздухе правой рукой, изображая несуществующую шляпу.

Михаила Иванович сморщился, словно в него влили стакан уксуса, заставив заесть недозрелым лимоном, и заявил, что это никуда не годится. Я заявил, что именно так в свое время приветствовал гишпанского короля Филиппа, но спорить не берусь, в каждой стране свои особенности, потому готов приняться за учебу хоть сейчас, а голова у меня в порядке, и уверен — изучу новое быстро.

Не зная, как продолжить начатую тему, Воротынский и впрямь принялся обучать меня этому самому вежеству. Освоил я нехитрую науку почти моментально — не прошло и десяти минут.