Экватор - Мигел Соуза Тавареш

Синья сделала свой необыкновенный рыбный суп, равного которому на острове попросту не было. За ним следовало мясо кабана, зажаренное с карликовыми бананами, что придавало ему изысканный тонкий вкус, достойный французского шеф-повара, и далее трапезу завершал кокосовый пудинг и сорбет из манго. Обсуждая ужин, Дэвид заметил, что не может понять, почему Синья добавила в суп так много пири-пири, и вообще, почему, как правило, чем жарче климат в стране, тем больше в ней любят острую пищу.

— В конце концов: вы, португальцы, привезли перец из Индии в Европу, и, вполне естественно, что там, особенно в холодных странах на севере, едят острую пищу для того, чтобы согреться. Однако же нигде больше, кроме как в тропиках — в Африке, в Индии, в Бразилии, на Антильских островах, — пища не бывает такой острой. Так для чего заставлять потеть того, кто и так умирает от жары?

Жуан возразил, сказав, что где-то читал, будто острая пища, наоборот, помогает противостоять жаре.

— Это утверждение выглядит гораздо более абсурдным, чем научным, — сходу парировал Дэвид, и с этого момента они начали горячо обсуждать жизнь в тропиках, потом перешли к сравнению тропиков и цивилизации и к тому, что Киплинг называл «миссией белого человека». Заметив, что лучше продолжить разговор на террасе, Луиш-Бернарду встал и пригласил всех следовать за ним. Тем не менее, это сделала только Энн, поскольку мужчины оставались на своих местах, поглощенные завязавшейся дискуссией.

Они сели в плетеные кресла на террасе, с видом на океан, на котором луна нарисовала дорожку, ведущую от горизонта к берегу. Время от времени тишину нарушали редкие крики ночных птиц или рассеявшийся в воздухе шум со стороны города, однако, в целом, все вокруг казалось мирным и спокойным. Луиш-Бернарду прикурил сигару от одной из тех свечей, которые Себаштьян, пока хозяин не ушел в спальню, всегда держал зажженными с тех пор, как тот завел обыкновение проводить здесь свои вечера, куря и слушая музыку, один на один со своими мыслями. В этот вечер он был совсем не одинок, расслаблен и даже счастлив. На нем были простые льняные черные брюки и просторная белая сорочка с расстегнутым воротом. Единственное, что напоминало о той, прошлой жизни, были швейцарские серебряные часы Patek Philippe, которые Луиш-Бернарду унаследовал от своего отца. Он носил их на цепочке в небольшом переднем кармане слева. Энн выглядела неотразимо, ее светлые волосы были собраны сзади и отпущены по бокам, обрамляя лицо с яркими, отражавшими лунный свет глазами. Высокий корсаж ее синего хлопкового платья с глубоким декольте демонстрировал внушительную часть ее груди, загоревшей под местным солнцем и покрытой мельчайшими, едва заметными капельками влаги, блестевшими на ее теле крошечными жемчужинами. Она говорила страстно, делая паузы, и необычайно чувственно, так, что он ощущал себя Улиссом, плененным пением сирен и сбившимся с пути по дороге домой. Он понимал, что не сейчас, не этой ночью с ее волшебной луной, а уже давно, изо дня в день, из ночи в ночь ее присутствие рядом все больше сводит его с ума, делает его рассеянным днем, в ожидании встречи с ней, и не дает спать ночью, после того, как он ее увидит. Однако же нет, никогда, ни малейшим жестом он не покажет этого.

— Луиш, — ее голос неожиданно прервал эту чарующую минуту, и он тут же очнулся, готовый мгновенно реагировать на происходящее. — Вы стали другим с тех пор, как приехал Жуан. Теперь вы нормальный человек, а не тот загнанный зверь, на которого походили раньше.

Он улыбнулся.

— А я и вправду был на него похож, Энн?

— Луиш, а вы давно смотрелись в зеркало? Вы напоминали факира, ходящего по острию ножа, в вечном ожидании очередной засады, очередного удара.

— Может быть, Энн, может, вы и правы. Еще немного и будет год, как я здесь. Он был очень тяжелым, совсем не похожим на то, к чему я привык. И рядом никого, буквально никого, кому можно было бы довериться, с кем поговорить, или просто побыть рядом, вот так легко, как мы с вами сейчас сидим и разговариваем. Приезд Жуана, конечно же, изменил все это. Но я знаю, что это всего-навсего короткие грезы. Через несколько дней он уедет, и все вернется в норму, ту самую, Энн, которая иногда бывает почти невыносимой.

— Я знаю, Луиш, думаю, что так оно и есть. Тем не менее, вы должны знать, что можете всегда рассчитывать на меня и на Дэвида. Мы вас искренне любим и часто говорим о вашем положении. Но нас хотя бы двое, а у вас ведь нет никого. Эти вечера, эта терраса. Наверное, вам часто бывает непросто все это выдерживать.

Луиш-Бернарду посмотрел на нее: она была очень красива, почти нереально красива. Он испугался, что если он протянет к ней руку, она исчезнет. И решил попробовать.

— Энн, поверьте, я ни секунды не сомневаюсь в вашей дружбе. Но, как вы знаете, у нас с Дэвидом разные задачи, в чем-то, может, даже и противоположные. Не исключено, что настанет день, когда они отодвинут в сторону дружбу, которая столь естественным образом выстроилась между нами. Возможно, что мне или даже всем нам было бы лучше, если бы мы так и не стали друзьями: в случае кризиса, это облегчило бы жизнь.

— Ну да, конечно. Вам, мужчинам, свойственно чувство внутреннего конфликта. Который вы в себе оберегаете. По долгу совести вы поддерживаете друзей, по той же причине их оставляете. Я сама прошла через все это, раньше, в другие времена… Но, послушайте меня, Луиш, я женщина, я ваш друг, и во мне нет этого конфликта. И в том, что будет зависеть от меня, я вас не оставлю.

Луиш-Бернарду замолчал, не зная, что ответить. Он даже до конца не понял, что она хотела ему этим сказать. Он чувствовал себя немного растерянным, может, от вина и коньяка, от полнолуния, от разрушительной красоты ее кожи, груди, волос, от ее взгляда. Ощутив легкое головокружение, он встал, чтобы подойти к перилам террасы и вдохнуть свежего воздуха. Ветер, дувший с моря, делал его не таким удушающим, несмотря на жаркую ночь.

— Вы куда, Луиш?

— Я? — Он осознал, что, сам того не заметив, встал к ней спиной, и снова развернулся. — Никуда!

— Собрались бежать?

— Бежать? От чего бежать?

Он выглядел беззащитным и рассеянным, неспособным размышлять или говорить о чем-то вразумительном. Но она не дала ему передышки. Ее голос снова звучал низко, горячо и чувственно:

— От меня, — почти с вызовом произнесла она.

Из комнаты, теперь уже по нарастающей, доносились голоса спорящих Жуана и Дэвида. Они погрузились в дебри сопоставления английской и португальской колонизаций и в пылу спора, казалось, совсем забыли о присутствии оставленной ими на террасе пары. Луиш-Бернарду сделал вид, что отвлекся и не слышал вопроса за громким обсуждением в комнате, чтобы не импровизировать с ответом Энн, заметив для себя мимоходом, что Жуан горячо повторял все те самые аргументы, которые защищали позицию Португалии по Сан-Томе. По сути, его друг сейчас выполнял его работу и, похоже, лидировал в споре. Однако Энн и не думала отвлекаться.

— Я задала вам вопрос, Луиш, но ответа так и не получила, что само по себе уже ответ. Хорошо. Раз уж мы здесь, далеко от всего и в столь неожиданном положении, я считаю, мы не можем позволить себе лицемерить. Поэтому я скажу вам все, что думаю: вы восхищаете меня, Луиш. Я много раз спрашивала себя: что вы, человек интеллигентный, воспитанный и образованный, внешне привлекательный и холостой делаете здесь, в отрыве от остального мира. На днях я спросила то же самое у Жуана, и он дал мне ответ, которого я ждала: вы приехали сюда из чувства долга, желая хоть раз в жизни почувствовать себя нужным, чтобы заполнить пустоту внутри вас и решившись на интеллектуальный вызов. Все это вместе является ни чем иным, как классической ловушкой. Луиш, это не для вас, и вы сами прекрасно это знаете. Вы покинули ваш собственный мир и не верите в ценности, которые, как предполагается, вы должны защищать. Вы в плену и не знаете, как из него освободиться. Но, скажите, какое такое преступление вы совершили, чтобы заниматься подобным самобичеванием?

— А какое преступление совершили вы, Энн, раз вы тоже приехали сюда?

— Гм, я — никакого, а вот мой муж совершил. Я обещала обойтись без лицемерия, поэтому скажу вам главное: Дэвид совершил ужасную глупость в Индии, непростительную ошибку, и вот он здесь, на Сан-Томе, в самом мрачном месте, где только могут оказаться за свою карьеру чиновники великой Британской империи. Любая женщина на моем месте оставила бы его за тот позор, который мне пришлось вынести из-за него, и за ту судьбу, что уготована мне рядом с ним. Но я очень уважаю своего мужа, несмотря на все, что он сделал, и это никак не умаляет все остальное, что есть в этом блестящем человеке, каким он был и остается. Я любила его до того, как он причинил мне эту боль, и продолжаю любить его — по-другому, может, более отстраненно и одновременно так же сильно, не знаю, как это лучше объяснить. Я могла покинуть его, но посчитала, что не должна была этого делать тогда, когда все и вся поступили именно так. Как видите, мне тоже не чуждо чувство долга. Но между нами стало окончательно ясно, что я всегда буду присутствовать рядом с ним, я его жена перед миром и перед законом, но, фактически, если хотите, я ему не жена. Это цена, которую он платит за то, что я здесь с ним. Я свободная женщина, путешественница, которая высадилась с ним здесь на Сан-Томе, где… — Энн остановилась и посмотрела ему прямо в глаза, — где я встретила вас.