Боковая ветвь - Ирина Степановская

— Еще быстро сердечные! — и Серов понял, что доктору не до него, а вопросы ничего не изменят. — Соединяйся по рации с дежурной хирургией да жми скорее, а то живую не довезем! — кинул доктор через окошко шоферу, и машина, истошно взвыв сиреной, помчалась. В глубине ее, сжавшись, сидел оттесненный хлопотавшими над Наташей медработниками Серов, понимая, что он-то уж точно ничем не в силах помочь. Он положил рядом с собой на твердую скамью свой пропитанный кровью джемпер и зажал руками уши, чтобы не слышать страшный вой сирены.

Когда они привезли Наташу, дежурная бригада хирургов еще не успела размыться после предыдущей операции. Доктора быстро перемыли руки, переменили перчатки, и время пошло. В приемном покое Серову вынесли испачканный кровью шелковый синий костюм, разрезанное белье. Он машинально делал, что ему говорили, но видел только одно: темную фигуру, лежащую на земле у гостиницы.

«Как могло это все произойти?» — спрашивал он себя и не мог найти ответа.

Фельдшер в приемном что-то говорила ему насчет паспорта, полиса, еще каких-то важных для нее вещей, но он ее почти не понимал, хотя отвечал, как потом оказалось, точно.

— Тебе не надо здесь сидеть, сынок! — наконец сказала фельдшер, уловив его состояние. Таких, как он, за всю ее долгую жизнь, за сорок лет работы в больнице прошло перед ней тысячи, и она уже устала жалеть всех. Но Серова она пожалела. — Иди домой, сынок! Все равно до утра ничего не будет известно. В реанимацию тебя так и так не пустят. В хирургическое отделение тоже. Бесполезно сидеть. Иди домой.

— Я на улице тогда буду ждать, — сказал Серов, как во сне повернулся и пошел к выходу.

— Ты паспорт должен мне привезти! Страховой полис! Чистую рубашку для жены и зубную щетку! — подойдя к нему вплотную и смотря на него старческими глазами, снова начала его вразумлять фельдшер. — Я документы на твою жену как должна оформлять?

На этот раз Серов, кажется, понял ее и, пообещав все привезти в срок, вышел из больницы.

Фельдшер, прищурившись, смотрела через окно ему вслед.

«Жене-то сейчас не важно, здесь он сидит или не здесь, — рассуждала она. — Она сейчас спит. За нее анестезиолог дышит. А уж чувствует она чего или не чувствует, это один Бог знает. Все в его власти. А чего мужику без толку мучиться, здесь сидеть? Еще инфаркт хватит. Такие случаи тоже бывали… Это в каком же году, на моем дежурстве, жена-то оклемалась, а муж — того…» Но тут новый поступивший по «скорой» больной прервал ход ее мыслей, и фельдшер занялась своими обыденными делами. А Славик Серов, подцепив какого-то частника, ехал по светлому ночному городу в гостиницу.

Когда «скорая» уехала из гостиничного двора, люди, стоявшие в нем кучками, не стали расходиться сразу. Они негромко переговаривались между собой, обсуждая происшествие, вздыхали, ругали жизнь, женщин, а немногочисленные женщины — мужиков, из-за которых на свете все зло. Потом кто-то предложил вернуться в ресторан и выпить за здоровье. Часть людей ушли. Налетевший с реки ветерок медленно шевелил листву и осыпал на асфальт у гостиницы мягкий липовый цвет. Из окон последнего этажа было видно, как, подняв весла, стайкой прошли вниз по реке на базу потные, измученные байдарочники. Казалось, что в природе наконец наступило время покоя.

Но тут во двор въехал милицейский «УАЗ», из него выпрыгнули на землю несколько мужчин, один из которых явно придерживал оружие на боку. Раздвинув оставшихся во дворе людей, оперативник прошел к тому месту, где темнело на асфальте пятно, осмотрел его и стал что-то быстро говорить по рации. Потом он поднял с асфальта темный блестящий предмет, который до этого никто не трогал, а сержант стал искать гильзу. Тут же рулеткой произвели необходимые замеры. Выяснили, кто где стоял. Записали свидетелей… Работали буднично, быстро. Потом Алену вывели из блестящего «мерседеса» и посадили в милицейский «УАЗ». Она все еще дрожала от возбуждения и беспрестанно повторяла: «Сука!» и «Бог не даст мне соврать». Муж вышел из машины следом за ней, тоже сел в «УАЗ» и начал о чем-то говорить со следователем. Затем отдал тому какие-то документы, о чем-то пошептался и вернулся вместе с женой в свою машину. Кто-то из зрителей поднял с земли модную туфлю Наташи, слетевшую с ноги при транспортировке, и отдал сержанту, производившему замеры.

Машины кортежем двинулись прочь. Первым со двора торопливо уехал милицейский «уазик». Потом двинулся «мерседес». Любопытные, тихо переговариваясь, начали расходиться. Алексей, совершенно выбитый из колеи происшедшим, сидел за рулем и молчал. Лицо его было недовольно и хмуро. Алена плакала, опустив лицо в испачканные ладони, и повторяла как заклинание: «Ты ведь не дашь посадить меня в тюрьму? Что со мной там будет?» Оперативник, отправивший «УАЗ», а сам оставшийся в гостинице снимать показания, разговаривал с администраторшей в фойе и с толстыми мужиками в ресторане. Когда он закончил писать, уже начало работать метро, и следователь прямо из гостиницы поехал в больницу.

16

Славик Серов ехал с частником и думал, вспоминал. Он думал о себе и о жене. И как-то внезапно понял, что все последние годы, живя с Наташей, он испытывал ее и себя. «Ну что, дорогая, будешь дальше держать свою планку или не сумеешь? А хватит ли у тебя сил?» — вот что подразумевали его поступки. Какой же он был козел! Он должен был или примириться с тем, что она такая, какая есть, или развестись и не мучить ни ее, ни себя.

Он вспомнил тот вечер, когда она вернулась из Праги.

В ту командировку Наташа была в Чехии по приглашению какой-то французской фармацевтической фирмы, рекламирующей свой товар в бывших странах восточного единства. Наташе был очень важен этот контакт. Она надеялась заключить договор на проведение ряда исследований для своей лаборатории. Он работал в эти дни не много, Катя обреталась у бабушки с дедушкой, и в последний день, совсем заскучав, он решил пригласить в гости подругу. Подруга была в отделении новой медицинской сестрой. То ли другие девчонки не успели предупредить ее, какой он зловредный бабник, то ли она сама, будучи весьма самоуверенной и решительной особой, решила потягаться с его женой, только она приняла его приглашение с удовольствием. Он пригласил ее в воскресенье с утра, и день, скрашенный ее наивными уловками, пролетел незаметно. К вечеру, как обычно, примитивное щебетание потеряло для него всякую прелесть, и он был рад, что на ночь сможет переменить постельное белье и остаться в постели один на один с пультом телевизора. Он не хотел ее обижать, выпроваживая столь бесцеремонно. Он по достоинству оценил ее живость, ее пение, ее стоны, ее округлые бедра, но видеть ее возле себя больше не хотел. Они вышли на улицу под предлогом важного дела, и пока он провожал ее до троллейбусной остановки, им пел грустные, сладкие песни майский вечер и шелестели на ветру маленькие листочки. Когда подруга, несколько удивленная их скороспелым расставанием, сердито плюхнулась на сиденье в по-воскресному пустом троллейбусе, он обещающе помахал ей в окно. Вячеслав Сергеевич мог только догадываться о том, что подаренные им на прощание розы были уныло опущены в трехлитровую банку, поставленную на подоконник в комнатке общежития медсестер, и к утру уже завяли от табачного дыма. Также подаренное им шампанское было выпито, и конфеты съедены вместе с подружкой, перевязочной медсестрой, и ее ухажером.