Город святых и безумцев - Джефф Вандермеер

Д: Он являлся вам в ногах вашей кровати?

X: Если вы помните, я решил никогда больше не писать про Амбру, но поначалу я намеревался вообще не писать. И не писал. Пять месяцев не подходил к столу. Это был сущий ад. Мне пришлось выключить часть самого себя. Это было словно неумолимый зуд в мозгу. Мне пришлось отучиться делать записки на клочках бумаги. Пришлось отучиться замечать окружающее. Или, точнее, мне приходилось игнорировать эти потребности. И я думал про Дэвида Уилсона, потому что мне всегда хотелось о нем написать, но я не мог. Наверное, я решил, что если буду думать про рассказ, который не могу написать, то безобидно почешу зудящую болячку… И вот тогда меня стал преследовать карлик — или то, что я считал карликом. Он стоял в ногах кровати и… ну, вы читали рассказ. Чтобы от него избавиться, я сдался и сел писать то, что стало потом «Наукой покидать плоть».

Д: Но он уже был Двораком.

X: Нет. Дворак был просто карликом. В нем нет ничего от Дэвида Уилсона. Дэвид был добрым, святой души человеком.

Д: В рассказе упоминается бульвар Олбамут.

X: Да, упоминается. Я не только нарушил мою клятву не писать, но Амбра, хотя и в несколько искаженном виде, пробралась во все мои произведения.

Д: Вы видели карлика снова?

X: Один последний раз. Когда он превратился в морского дьявола, в манту. Вот тогда я понял, что принес с собой что-то из Амбры. Это до чертиков меня испугало.

Д: В стенограммах морской дьявол упоминается, но не описывается. Что такое морской дьявол?

X: Вы никогда не слышали про морского дьявола?

Д: Возможно, под другим названием. Пожалуйста, объясните, что это?

X: Большая, черная, обитающая в соленой воде… рыба, наверное, но с широкими плавниками, как огромные, изящные крылья. Обтекаемая. Гладкая. Как очень большой скат или камбала.

Д: Ага! Камбала! Простите мне мое невежество.

X: Вы явно слишком много времени отдаете работе.

Д: Возможно, вы правы, но возвращаясь к теме: эту рыбу вам дал призрак карлика? Очень важно правильно разобраться в символизме.

X: Нет. «Рыба» с самого начала была карликом, просто дурачила меня. Карлик превратился в манту.

Д: Так в манту или в морского дьявола?

X: Но это же одно и то же!

Д: Хорошо. Как это произошло?

X: Жаль, но не могу утверждать, что Ханна тоже видела превращение, ведь она уснула. Ночь выдалась холодная, сна у меня не было ни в одном глазу, все до единой мышцы в моем теле были напряжены. Внезапно, как это случалось раньше, Уилсон появился в ногах моей кровати. Он долгое время с улыбкой наблюдал за мной… а потом, прямо у меня на глазах превратился в рисунок пером: только линии, а все остальное — прозрачное. Потом рисунок начал заполняться мутными черными чернилами — как из кальмара. Вам известно, что такое кальмар?

Д: Да.

X: И когда чернила заполнили его совсем, из его тела стала сочиться чернота, пока его не скрыло существо, выглядевшее в точности как манта. У этого существа были крохотные красные глазки, и оно парило в воздухе. Я ужасно испугался. Существо показалось мне отвратительным. Ведь это и была Амбра, которая вернулась за мной. В черноте плавали вспышки света, через которые мне видны были картины города, Амбры, татуированные на коже существа, и эти картины двигались. Я спрятался под одеялом, а когда снова выглянул, было уже утро и существо исчезло.

Д: Вы рассказали жене?

X: Нет! Наверное, следовало бы, но я этого не сделал. У меня было такое чувство, будто я схожу с ума. Я не мог спать. Я почти перестал есть.

Д: Тогда вы так похудели?

X: Да.

Д: Чем именно, на ваш взгляд, было это существо? Уж конечно не «Амброй», как вы выражаетесь?

X: Я решил, что принес его с собой из Амбры, что оно физическое проявление моего психоза.

Д: Вы сочли, что оно часть вас. Знаю, оно страшно вас напугало, но вам никогда, хотя бы на мгновение, не приходило в голову, что оно может желать вам добра?

X: Нет!

Д: Понимаю. По моему опыту, а он у меня весьма значительный, некоторые люди научаются справляться со своим безумием, так что даже если их окружают всевозможные кошмарные галлюцинации, они на них не реагируют. Они живут в мире, где не могут полагаться на свои чувства, но тем не менее по ним этого не скажешь.

X: Я не из таких. Оно напугало и потрясло меня до глубины души.

Д: И все же такие люди считают свои галлюцинации благословением, поскольку они предупреждают об искажении реальности. Насколько хуже было бы соскользнуть — просто соскользнуть, будто со стула, будто моргнуть — в безумие без малейшего достоверного знака, что это с вами произошло. Поэтому ваше видение я назвал бы помощником, а не разрушителем.

X: Можете называть его, как вам угодно. Мне не пришло в голову чем-то его называть.

Д: Что вы сделали, чтобы восстановить душевное равновесие после этого инцидента?

X: Я снова начал писать. Проводил по восемь — десять часов в кабинете за столом. Теперь мне казалось, мое единственное спасение в том, чтобы писать… и я писал детские рассказы. «Сара и Страна вздохов» стал первым, и он мне удался. И моему литагенту понравился. Продавался он хорошо. Со временем даже завоевал почетную номинацию на «Колдекот». Поэтому я написал еще несколько, вот только в какой-то момент — я все еще не могу вспомнить, когда именно, — манта появилась снова.

Д: Какова была ваша реакция?

X: Страх. Чистый и неподдельный страх.

Д: Расскажите, что случилось.

X: Я не стану это обсуждать. Я написал про это. Фрагмент рассказа. Если хотите, можете прочесть.

Открыв ящик стола, X протянул мне тонкую стопку листов. Я взял ее с едва скрытой неохотой.

— Литература лжет.

X фыркнул:

— И люди тоже.

— Я прочту его с некоторыми оговорами.

— Как пожелаете. И извините, я на минутку отлучусь… — Он пошаркал в ванную, оставив мне рукопись, на титульном листе которой стояло «Странный случай X».

Я начал читать.

В комнате сидел человек и писал на линованном листе. Комната была маленькой, освещение — скудным, но у человека были хорошие ручки, поэтому ему было все равно. Этот человек был писателем. Вот почему он писал: потому что был писателем. Он сидел один в комнате без окон и писал рассказ. Иногда за работой он слушал музыку, потому что она его вдохновляла. Рассказ, который он писал, назывался «Сара и Страна вздохов», и он был попыткой подружиться с дочерью его жены, у которой был другой отец. Рассказы были его детьми, и они не всегда были послушными. Вот и «Сара и Страна вздохов» плохо слушалась. Она не имела никакого отношению к миру Амбры, о котором он писал для взрослых (у всех писателей есть разные, отдельные миры, о которых они пишут, даже те авторы, которые думают, что у них таких отдельных миров нет). И все же когда он на сегодня закончил писать и перечел написанное, то обнаружил, что в рассказ закрались частички Амбры. Он не знал, как они туда попали, ведь он был писатель, и потому бог — пусть крохотный, незначительный божок, но все же бог. Тогда он взял ручку и вымарал частицы Амбры, которые нашел в своей сказке для детей. К тому времени сгустились сумерки. Он знал, что это сумерки, так как чувствовал их внутри себя, чувствовал, как они закупоривают ему легкие, как движутся по тем комнаткам у него в мозгу, где жило его воображение. Он выкашлял толику темноты, но не придал этому большого значения. Немного тьмы есть в каждом писателе. А потому он сел обедать с женой и дочерью, и они стали спрашивать, как ему писалось, а он ответил: «Никуда не годится! Ужасно! Я не писатель. Я сапожник. Плотник. Дальнобойщик. Я не писатель». Тогда они рассмеялись, так как знали, что он писатель, а писатели лгут. И когда он выкашлял еще немного тьмы, они закрыли на это глаза, ведь они знали, что в писателе тьмы чуть больше, чем во всех прочих душах.