Елизавета I - Маргарет Джордж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из-за настойчивого заступничества Эссекса я относилась к Фрэнсису Бэкону с подозрительностью – как и из-за того, что его дядя и двоюродный брат, отец и сын Сесилы, отчего-то не спешили ему покровительствовать. Да, не исключено, что Сесил-старший попросту не хотел создавать соперника родному сыну, однако, возможно, дело было не только в этом. Так или иначе, я порадовалась возможности повидаться с Фрэнсисом вдали от двора – и вдали от Эссекса – и составить о нем собственное суждение.
Переступив порог моего кабинета, он низко поклонился и сорвал с головы шляпу.
– Я буду вечно благодарен вашему величеству за то, что соблаговолили принять меня сегодня, – сказал он.
Голова его по-прежнему была низко склонена, и я не могла взглянуть на лицо, чтобы понять, серьезно он говорит или нет.
– Вечность – это очень долго, – заметила я. – Я считаю, что мне повезло, если благодарность длится долее чем до конца дня.
– Вы мудры, как змии, – сказал Бэкон, выпрямившись.
– Но кротка, как голуби[16], – договорила я за него. – Ну, Фрэнсис, что вы предложите мне для раздумий?
– Ничего, ваше величество, – отвечал он. – Уверен, ваше величество очень устали от бесконечных раздумий о всевозможных вещах.
– А, опять эта концепция. Любите вы поговорить о вечностях и бесконечностях. – Я устремила на него взгляд. – Я же предпочитаю говорить о вещах злободневных.
Сейчас он наверняка прекратит мяться и приступит к изложению своего дела. Я склонила голову набок и заметила:
– Вы ничем не напоминаете вашего батюшку.
Его отец был маленьким и кругленьким, с сонным взглядом из-под полуопущенных век. Николас Бэкон служил мне на протяжении первых двух десятилетий моего правления, но потом скоропостижно скончался. Злые языки утверждали, что он мог бы прожить дольше, если бы не так сильно любил покушать. Сыновья же его, точно напуганные отцовским примером, были очень худы, в особенности старший, Энтони.
– Мы с братом оба пошли в матушку, – сказал Бэкон.
Я терпеливо ждала.
– Ваше величество, я не так давно написал моему дяде Сесилу вот это письмо с нижайшей просьбой о помощи. – Он протянул мне листок бумаги. – Он мне даже не ответил.
– Значит, вы хотите подать прошение?
Так я и знала.
– Единственное мое прошение – это я сам.
Он улыбнулся, пытаясь придать своим словам оттенок шутливости, но, если он явился ко мне вот так, без предварительной договоренности, очевидно, положение его было совсем отчаянным. Я пробежала письмо взглядом. В глаза мне бросились несколько фраз. «Я старею: тридцать лет и один год – это немало песка в песочных часах… Я адресовал Вашей Светлости скорее мысли, нежели слова, изложенные на бумаге без прикрас и без утайки…»
– Так вы говорите, он ничего вам не ответил?
– Нет, мадам. То есть да, не ответил.
Я вновь заглянула в письмо. Понять, на какую должность он претендует, было невозможно.
– Вы выражаетесь крайне расплывчато, – сказала я. – Когда вы пишете «я все знание сделал своей вотчиной», это прекрасно, но в какой именно области лежат ваши познания? Кажется, вам более всего подошла бы академическая мантия.
В детстве он давал такие серьезные и взрослые ответы на вопросы, что я прозвала его «маленьким лордом – хранителем печати». С тех пор он ничуть не изменился.
– Я трудился стряпчим в Грейс-Инне, но это ужасно скучно, – сказал он.
– Но, Фрэнсис, какова ваша профессия? Вы не солдат, как Черный Джек Норрис, не моряк, как Дрейк, не астролог, как Джон Ди, не прирожденный счетовод, как Роберт Сесил. Юриспруденцию вы находите скучной.
– Я мог бы заниматься всеми этими вещами! – воскликнул он. – Если задамся целью, я стану хоть солдатом, хоть моряком, хоть астрологом, хоть секретарем.
– Но вы будете ненавидеть это занятие. А в том, что ненавидишь, преуспеть невозможно.
– Больше всего я ненавижу быть… чьим-то слугой, – вырвалось у него. – Я заключил союз с Эссексом, потому что Сесил не стал мне помогать.
– Вас едва ли можно назвать слугой Эссекса, – заметила я.
– В буквальном смысле – нет, но я при нем некто вроде миньона! Я вынужден играть эту роль.
На его лице отразилось отвращение к самому себе.
– Вы куда менее зависимы от него, нежели он от вас, осмелюсь заметить. Он нуждается в вашем остром уме, в ваших обширных познаниях и в вашей способности видеть суть вещей. Он отчаянно во всем этом нуждается. – Я снова заглянула в письмо. – Значит, по-вашему, тридцать лет и один год – немало песка в песочных часах? Видит Бог, это не так. В вашей жизни будет еще множество испытаний. Быть может, вы переживете Эссекса и обнаружите, что благодаря вашему служению вам открыта дорога к более подходящему вашим склонностям занятию.
Лицо у него вытянулось.
– Значит, вы ничего мне не предложите?
– Фрэнсис, у меня нет должности для консультанта. Подобной позиции не существует. Вам придется исполнять более определенные обязанности. «Консультант» не значит ровным счетом ничего.
– Я анализирую ситуации. Я составлял сводки для Эссекса…
– Которые он, без сомнения, игнорирует.
– Но вы, ваше величество, никогда не стали бы их игнорировать. Вернее, если бы и стали, то лишь потому, что прочли бы их и не смогли согласиться, а не потому, что ни слова бы не поняли.
Мне стало его жалко.
– Фрэнсис, позвольте предложить вам мой анализ ситуации. Я вижу это так: обладателю столь выдающегося ума, как ваш, очень трудно служить человеку, который во всем вам уступает. Очень трудно подчиняться тому, кто и в подметки вам не годится. Но человек поистине мудрый способен лавировать по ветру, терпеливо выжидая, когда подвернется шанс. Терпение – разновидность мудрости. Равно как и печальный вывод Екклесиаста: «И видел я под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не у разумных – богатство»[17].
– И в чем тогда смысл? – вопросил он.
Он был поразительно умным. Вероятно, умнейшим человеком во всем моем государстве. Сообразительным можно родиться, а вот чтобы обрести мудрость, нужно время.
– Быть может, в радостном изумлении, когда в один прекрасный день фортуна улыбнется вам в тот миг, когда вы уже совсем утратите надежду. – В голову мне вдруг пришла одна мысль. – Фрэнсис,
