Елизавета I - Маргарет Джордж

– Ваше блистательнейшее величество, сегодня я более чем заслуживаю поцеловать вашу прекрасную руку.

Он поклонился и, взяв мою руку, поднес ее к этим пухлым теплым губам. Я поспешно отняла ее:

– Чего вы желаете в наступившем году, Эссекс? Прошлый год был для вас удачным – членство в Тайном совете, переезд в лондонский дом… что еще остается?

– Желать и заслуживать – не одно и то же, ваше величество, – заметил он. – Я знаю, что не заслуживаю ничего, но я желаю… всего.

С этими словами он посмотрел мне прямо в глаза.

Этот глупенький парнишка, такой безыскусный в своей лести и такой трогательный в своей неприкрытой жажде признания (с его наивными потугами изобразить амурный интерес), казался смущающе обольстительным. Я ему почти поверила.

– Что вы мне принесли? – осведомилась я оживленным тоном.

Очередь за ним была еще очень длинной. Он подошел ближе и понизил голос:

– Если бы я отдал мой подарок сейчас и вы положили бы его к остальным, – он бросил взгляд на стол, ломившийся от подношений, – его мог бы увидеть тот, для чьих глаз он не предназначен. С вашего позволения, я хотел бы преподнести его вам наедине.

Он прекрасно знал, за какие ниточки дергать. Я вздохнула:

– Хорошо. Договоритесь о времени с вице-камергером.

– На завтра?

На завтра у меня была назначена встреча с доктором Лопесом, а торопиться мне не хотелось.

– Нет, лучше на послезавтра. Вице-камергер знает мое расписание.

Он отошел, и я увидела, что за время нашего с ним разговора очередь успела еще вырасти. Первый день нового года при дворе поистине был испытанием на прочность.

Подошвы у меня ныли, но, за исключением этого, новогодний ритуал никак мне не повредил. Боль в ступнях можно было списать на туфли, которые я решила надеть; никогда не следует подвергать новую обувь подобному испытанию. Выходило, что в свои шестьдесят я могла простоять на ногах весь день и чувствовать себя не хуже, чем в тридцать. Это был отличный подарок к Новому году – свидетельство более драгоценное, чем все инкрустированные драгоценными камнями книжные переплеты, расшитые перчатки и подвески. И его я подарила себе сама.

Я куталась в тонкую шерстяную шаль в ожидании доктора Лопеса. В моих покоях в Уайтхолле всегда стоял холод; даже в опочивальне, относительно размеров камина совсем небольшой, было не жарко. Это объяснялось близостью реки с ее зимними туманами, которые висели низко над водой и проникали в жилища. Казалось, солнца мы все не видели целый год. Я зябко поежилась. Хотелось немного простой человеческой теплоты, но впускать ее обратно в свою жизнь я не была готова.

Да где же Лопес? Заставлять людей ждать не в его духе. Он всегда был пунктуален и предупредителен. Я немного побродила по комнатам в компании Кэтрин с Марджори. В зимние месяцы все мы жаловались на недостаток движения, но рождественский сезон при дворе его компенсировал; их мужья, Чарльз и Генри, тоже присутствовали. Оставалось еще целых четыре дня праздников с играми, маскарадами и пирами, а также их кульминация – Двенадцатая ночь с ее необузданными забавами.

– Я рада, что ваши мужья проводят Рождество при дворе, – сказала я Марджори с Кэтрин.

Я прекрасно знала, что Генри предпочел бы остаться в Райкоте, где мог всласть поохотиться, а Чарльз с радостью проводил зимние месяцы, инспектируя гавани на побережье. Оба не слишком жаловали придворную широту нравов. Быть может, поэтому я им и доверяла.

– Поистине, это чудесный подарок и для нас, – отозвалась Марджори. – Если бы его не было здесь на Рождество, я бы, наверное, и не вспомнила, что замужем. Наши сыновья вечно сражаются то там, то здесь, так что ни о какой семейной жизни говорить не приходится.

Она произнесла это легкомысленным тоном, но я-то знала, что, имея четверых живых сыновей, она очень горевала, что почти их не видит.

– Моя дорогая Ворона, – назвала я ее старым шутливым прозвищем, хотя ее черные волосы давным-давно поседели. – По крайней мере, время от времени они возвращаются в гнездо.

Члены моей семьи улетели навсегда, безвозвратно.

Все мои оставшиеся в живых родственники происходили со стороны моей матери, причем самыми близкими из них были дети и внуки Марии Болейн, моей тетки. Кэтрин принадлежала к их числу и приходилась мне двоюродной племянницей. Она ничем не напоминала ни свою бабку Марию, ни мою мать. У моей матери было продолговатое лицо с заостренным подбородком, у Кэтрин же – круглое, точно полная луна. Глаза матери, по рассказам тех, кто ее знал, были темными и приглашали к разговору. У Кэтрин глаза были кроткие и ласковые и никогда не сужались в гневе. Моя мать была стройной, а Кэтрин пухлой.

Я смутно помнила мою тетку Марию Болейн, которая умерла, когда мне было десять. Она почти не появлялась при дворе, поскольку после смерти первого мужа от потливой горячки вышла замуж за человека незнатного и небогатого. Говорили, что это был брак по большой страсти. Если и так, то страсть разыгрывалась за закрытыми дверями. В те несколько наших встреч, кода я была уже достаточно взрослой, чтобы их запомнить, она рассказывала истории о моей матери, о ее пристрастии к сушеным яблокам и грушам; о том, как та любила повторять племяннице и племяннику Эзопову басню про черепаху и зайца, как в юности она пыталась заплетать волосы на французский манер. Разрозненные обрывки, не более. Теперь я о многом хотела бы ее расспросить, тогда же не знала как.

Кэтрин вышла замуж в семью Говардов – моих еще более дальних родственников. Они с адмиралом, кажется, неплохо ладили и стали родителями пятерых детей. Все они уже взрослые, у каждого была своя судьба: у кого при дворе, у кого – за его пределами.

Эти женщины были мне практически как сестры, и все равно между нами пролегала непреодолимая пропасть. Будучи королевой, я всегда стояла наособицу, всегда была одна.

Да где же он ходит?! Ожидание становилось утомительным; я бродила по комнатам, следя, как утекают минуты, и напоминала себе, что мои подданные вынуждены ждать каждый день. У них не было ни герольдов, которые расчищали бы перед ними дорогу, ни главных ролей в церемониях, ни мест в передних рядах.

Снаружи донесся шум, и мгновение спустя в мои покои ворвался гвардеец.

– Ваше величество, скверные новости, – объявил он. – Измена!

Следом за ним показался второй с обнаженной шпагой:

– Благодаря