Воскрешение Лазаря - Владимир Шаров

И вот утром в понедельник из одного города за другим начали поступать сообщения, что с огромным трудом приказ выполнен, и хотя толпа беснуется и требует чекистов для расправы, они живы. Доложив обстановку, cпиринские люди спрашивали дальнейших указаний. Всякий раз, получив подобное донесение, Спирин просил спасенных к телефону и что-то не спеша, очень старательно принимался им объяснять. Он понимал, что они только что из боя, понимал, что только что верные товарищи на их глазах были разорваны толпой на куски, ясно, что чекисты были "на взводе", поэтому он не сердясь, наоборот, до крайности ласково повторял, сколько было необходимо, все, что они должны были запомнить и выполнить с точностью до последнего слова. Наконец он видел, что здесь порядок и, перебросившись со своим человеком несколькими короткими репликами, вызывал следующий город. То же самое было и там.

Остаток ночи понедельника и большая часть вторника везде прошли неспокойно. С мест Спирину сообщали, что ни убийствами, ни издевательствами над мертвыми толпа пока не насытилась, уговорить людей разойтись не удается. После того как спиринские чекисты отбили у них начальника областного НКВД, многие чувствовали себя обманутыми, продолжали требовать его для расправы. Чаще и чаще слышались голоса, что все они одним миром мазаны, все убийцы, потому и укрывают своего. Эти хотя сегодня и были с нами, такие же энкавэдэшники, тоже вволю попили народной кровушки, пора и с ними разобраться.

Во многих городах толпа обложила лагерь спиринских чекистов плотным кольцом и с ожесточением скандировала: "На смерть! На смерть!". С каждым часом сдерживать ее делалось труднее. И вот ровно в семь часов вечера по местному времени, по-видимому, в соответствии с приказом, еще ночью отданным Спириным, в каждом городе старшие из его людей обратились к толпе со следующими словами. Они заявили, что возглавляемые ими чекисты, которые вчера решительно встали на сторону народа, помогли ему одержать победу, и тут убеждены, что люди правы. Требование казнить начальника областного управления НКВД за совершенные им немыслимые преступления справедливо. Чекисты признают, что ошибались, пытаясь укрыть убийцу от народа, но их цель была не в том, чтобы спасти бывшего начальника, они лишь хотели отдать его в руки суда: как суд решит, так пусть и будет. Но сейчас они видят, что единодушное требование казнить преступника и есть самый истинный, самый верный народный суд, противиться ему преступление.

Эту речь люди везде встречали с восторгом, ликуя, и уж совсем вакханалия началась, когда хмурые чекисты наконец расступились. Несколько часов назад они с огромным трудом, часто и с жертвами, отбили у толпы своего прежнего командира, а теперь, подчиняясь приказу из Москвы, выдавали его той же толпе на смерть.

Энкавэдэшника, которого уже отчаялись заполучить, принимали бережно и любовно, будто родного сына. В центре площади какие-то умельцы с шутками и прибаутками, но споро сколачивали помост или на худой конец - козлы, а толпа, легонько хлопая висельника по плечу, подталкивала его к ним, напутствуя: "Да ты не бойсь! Ето не больно. Вздернем быстро - даже не заметишь. Раз - и в раю! Иди, иди, милок. Мы уж тебя, сердешного, заждались".

Получаса не прошло, а чекист с петлей на шее стоял на раскачивающихся козлах. Тут же - целая куча добровольцев, готовая из-под него их выбить. Все сделано на совесть. Веревка проверена и туго-натуго привязана к фонарю, не дай бог порвется или развяжется: сорвавшийся висельник - плохая примета. Да и, вроде бы, второй раз вешать не полагается. И вот буквально за мгновение до того, как чекист должен был распрощаться с жизнью, он просит разрешения покаяться перед людьми, которым он принес столько горя и столько страданий.

Спирин хорошо знал свой народ и не сомневался, что отказа в последней просьбе никому не будет. Так и вышло - толпа везде была растрогана до слез, плакала, кричала: "Говори! Пусть говорит! Мы тебя слушаем!". Дальше во всех городах чекисты говорили народу, в общем, одно и то же, и у меня, Анечка, нет сомнений, что сказали они именно то, что прошлой ночью по телефону долго и тщательно репетировал с ними Спирин. Разница была лишь в голосе и нервах.

Начинали они покаяние с признания, что и вправду замучили десятки, сотни невинных душ, что издевались над ними и их пытали. "Но это не от того, говорил чекист, - что я зверь, что я ублюдок, выродок. Нет, просто я был уверен, все мы были уверены, что и пытки, и расстрелы, и лагеря необходимы. Без них невозможно искупление первородного греха человека, нового греха, который накопился уже после явления на землю и распятия Иисуса Христа. Поймите, - продолжал чекист, - мы убивали только тех, кто, быть может и не сознавая, мешал сегодняшнему дню, мешал основной, центральной задаче, поставленной перед нами партией, - воскрешению всех когда-либо живших на земле людей.

Мне скажут: ну, хорошо, допустим, они действительно стояли на дороге, действительно были помехой, почему нельзя было, арестовав, не мучить их, не издеваться, а сразу расстрелять? Я отвечу. Мы пытали не потому, что садисты, не потому, что нам нравилось смотреть, как они в собственной крови и блевотине ползают у наших ног, и не для того, чтобы растоптать, требовали мы от подследственного буквально вывернуть себя наизнанку, рассказать, кто, где, почему; заставляли заложить и предать всех, с кем он когда-либо жил, был дружен или вместе работал, и лишь потом позволяли ему умереть. Нет, прежде чем дать уйти, мы обязаны были до последней капли узнать его подноготную, обязаны были знать арестованного лучше, чем его знала мать и нянька, жена и любовница. Без этого мы никогда не сумеем воскресить казненных такими, какими они были. Миллионы папок следственных дел, которые, будто зеница ока, хранятся в нашем архиве - подробнейшая топографическая карта человека, где обозначен каждый овраг и источник, каждый холмик и тропинка, и именно на нас, на чекистах, лежит задача, пользуясь этой картой, в целости, сохранности и, главное, полноте воскресить теперь подследственного для новой жизни.

И последнее. Наверху, - начальник областного НКВД указывал пальцем на небо, - принято принципиальное решение: признать наш суд "Страшным Судом" и, соответственно, без изъятия зачесть арестованным страдания, которые они приняли из наших рук. Больше они страдать не будут, ад для них кончился навсегда, пришло время воскресения, время вечной жизни".

Ты, Анечка, конечно, видишь, что многое из сказанного тогда чекистами опять явно восходит к Колиному канскому письму, однако если у Коли, по обыкновению, яркие, но, увы, оторванные от земли мечтания, то здесь все додумано и докончено - словом, готово для реальной, практической жизни. Видна рука Спирина. Вообще, их союз на редкость естествен и обоим несомненно на пользу.

Еще когда чекист говорил, в толпе, окружавшей помост с висельником, началось странное, похожее на броуновское движение. Неизвестные люди без суеты, но твердо и неуклонно с разных сторон пробирались ближе и ближе к виселице. Скоро они оттеснили добровольцев, ждущих сигнала, чтобы наконец выбить козлы из-под ног чекиста и, едва тот закончил свое последнее слово, народ, еще недавно спаянный ненавистью, единый, вдруг обнаружил, что висельника окружает плотное кольцо защитников, готовых пойти на смерть, лишь бы не дать ему погибнуть. И это, Анечка, были отнюдь не другие чекисты.

Ты, наверное, думаешь, что просто часть народа ему поверила, а часть нет? Ошибаешься; поверили все, на краю могилы врать мало кто осмелится, да и говорили энкавэдэшники с редкой убежденностью. Тем не менее их речи раскололи народ столь же глубоко и непоправимо, как недавняя Гражданская война. Что же произошло и кто из прежних безжалостных врагов стал теперь на защиту чекиста, был согласен за его жизнь отдать собственную? Ты удивишься, Анечка, но ими были родственники казненных и погибших в лагерях. Поверив энкавэдэшнику, они поняли, что, позволив его повесить, они второй раз, причем уже окончательно, бесповоротно отправят близких на смерть. Казнят их так, что не поможет ни реабилитация, ни спасение; убьют не только их, но заодно и их предков, потому что линию рода, раз прервавшуюся, больше не склеить. Убитый не восстановит своего отца, тот - своего, и далее, далее. В будущем счастливом мире, где люди будут жить, окруженные семьей, родными, жить родом, лишь они останутся печальными и неприкаянными; и все потому, что однажды поддались гневу и на кровь ответили кровью. Спирин, конечно, рассчитал гениально.

Кстати, Анечка, не думай, что то было минутным настроением, скажу, забегая вперед, что тогда же, причем сразу, по всей стране возник чрезвычайно трогательный и одновременно торжественный ритуал "приема в члены семьи" следователя, который вел дело твоего родственника, и другого чекиста - того, который приводил приговор в исполнение. В газетах, по радио происходившее освещалось и любовно, и на редкость подробно. Чекист становился на колени перед старшим в семье, и тот, прощая и благословляя, клал ему на голову руку. Дальше следователь вставал и подряд целовался с каждым из новых родных, сначала в лоб, потом в губы, затем по очереди в правую и левую щеки. После четырехкратного целования считалось, что он не просто член семьи, а как бы заменил ей покойного. В свою очередь, чекист брал на себя обязательство, не жалея ни сил, ни времени, главное же - раньше собственного отца, воскресить им убитого.