Тщеславие - Виктория Юрьевна Лебедева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 16
Сентябрь перевалил за середину, подернулись осенней оранжевой сединой деревья, и появились у подъездов непросыхающие лужи. Я стала немного понимать телецентровское арго, Юлька научилась составлять предложения из двух-трех слов, Герман перешел из учеников в водители и катался на троллейбусе номер тридцать четыре от Киевского вокзала до Юго-Запада, здание АСК-1[6] было исхожено мной вдоль и поперек в тщетных поисках, а Слава все не встречался и оставался совершенно для меня недосягаемым.
Дома было шумно, но не весело.
Маленькая Юлька разбегалась на своих неверных, колесу подобных ножонках по коридору, хватая на пути все, что плохо лежало. Она вытряхивала из стеллажей книги за цветные корешки, смахивала с трельяжа на пол расчески и флакончики с косметикой, похищала из чрева кухонной плиты крышки от кастрюль и гремела ими, со всех своих невеликих сил бия одной о другую. Юлька по нескольку раз в день стягивала с обеденного стола скатерть и любила за шнурок проволочь по квартире Германов ботинок, с интересом разбирала на запчасти погремушки и уже посягала на пульт от телевизора. В результате все шкафы, до которых она только могла дотянуться, были перевязаны веревочками или заперты на ключ, а все мелкие предметы по возможности убраны на верхние полки и антресоли.
Дочка стала совсем взрослая, она уже твердо знала, что писать надо вовсе не в штаны, а «на гаршок», но, заигравшись, регулярно забывала выполнить эту нехитрую процедуру и в промокших колготках, громыхая об пол пластмассовым горшком-черепахой, ковыляла на поиски мамы или бабушки, чтобы сообщить: не обессудьте, я знала, но забыла…
Бабушка уставала, бабушка сердилась… Теперь она, еще недавно рьяно мечтавшая о внуках, регулярно упрекала меня за то, что я так рано родила.
А Герман совсем замкнулся. Редко я слышала от него хоть что-нибудь, кроме «доброго утра» или «спокойной ночи», новая работа его выматывала и унижала, трудно дался ему переход с роли главного бухгалтера на роль обыкновенного водилы. Германа угнетало отсутствие денег — мы вдвоем теперь зарабатывали меньше, чем он один до своего скандального вылета с работы. В нем угадывалось постоянное внутренне раздражение, он старался уединиться — только чтобы никто не трогал, не заговаривал, не сочувствовал, пусть отстанут, пусть все от него раз и навсегда отвяжутся.
Мама возмущалась про себя, шипела-шептала под нос нечленораздельные ругательства, но вслух претензии предъявлять опасалась, а вот Юлька папу теребила бесстрашно — маленькая была и не чувствовала опасности. Она, как только папа появлялся дома и занимал свое излюбленное лежачее место, тут же силилась взгромоздиться ему на живот и там попрыгать. Герман стал на нее покрикивать. Не помогло. Дочка никак не могла понять, чем провинилась. Ей хотелось играть.
Однажды она уворовала с кухни длинную щетинистую щетку для стряхивания пыли и с радостным возгласом «Тистить зюбы!» попыталась вставить ее дремлющему Герману в рот. Как он кричал! Он даже наподдал ей слегка. Юлька потом белугой ревела целый час и к папе с неделю не подходила ближе чем на два метра.
Я разозлилась и попыталась Германа урезонить. Но в ответ на все свои доводы получила только взгляд, полный такого безбрежного бешенства, что лишь рукой махнула и не стала связываться. Да и страшно было, если честно.
С этого времени я старалась по возможности изолировать Юльку от Германа. Мы проводили время в детской — бренчали погремушками, катали машинки, возводили башни из кубиков, пеленали голопузых пупсов в носовые платки и старались никому не мешать. Я все острее чувствовала — это не наш дом, мы здесь лишние, мы чужие. Первой мыслью было вернуться обратно к маме. Я решила с ней поговорить.
— Даже не думай! — отрезала мама. — Ты здесь прописана! Тебе полквартиры полагается!
— Так ведь это не моя квартира, Германова.
— Это она раньше его была. А теперь — общая. И твоя тоже!
— Это же не честно.
— Что значит не честно? А о ребенке ты подумала?! Он ведь кругом виноват, а ты должна всю жизнь мучиться?! Так что заткни свою честность знаешь куда!
— Но, мам, так же нельзя, — попыталась возразить я.
— Значит, так. Я тебя обратно не пущу! И не надейся! Для твоего же, между прочим, блага! Иди лучше ребенку почитай. Ей спать давно пора! — ответствовала мама и руки над животом скрестила — для пущей важности. Спорить с ней, как обычно, было бесполезно.
Я прихватила с полки книжечку про башмачки с длинными шнурками и поплелась в детскую. Юлька радостно скакала на кровати, вцепившись ручонками в прутья, по личику от уха до уха тянулась почти беззубая улыбка, а сна не было ни в одном глазу. Увидев меня, Юлька перестала подскакивать и, рискуя вывалиться из кроватки, перегнулась ко мне: «На вучки!» Я подхватила ее и усадила на колени. Юлька была совсем легонькая, мягкая, от нее пахло молоком и покоем. «Титать!» — скомандовала Юлька, устраиваясь поудобнее.
Чтение состояло в следующем: я указывала пальцем на кошечку, на цветочек, на птичку и т. д., а Юлька в силу своих возрастных способностей называла мне эти предметы.
Через несколько минут она утомилась, темные глазенки, похожие на испанские маслины, посоловели, и я стала носить ее по комнате, слегка покачивая и нашептывая сказку о том, как жила-была на свете девочка Юлечка — красивая и послушная. В моей сказке Юлечка все-все делала вовремя, не опаздывала и не торопилась, и никогда-никогда не плакала, особенно из-за всяких уродов, а потом выросла и стала самой счастливой на свете…
Я искала повода для того, чтобы попасть в соседнее здание, но повод все не находился. В будни эфиры у нас были каждые два часа, и отлучаться надолго было неудобно — я же еще совсем новенькой считалась, нужно было сначала научиться работать, а потом уж по своим делам бегать. Так и страдала я по Славе молча, на своем рабочем месте. И ждала удобного случая.
И вот однажды к Палне на работу пришла ее дочка Тамарка со своим очередным ухажером. Это было в субботу. Пална Тамарке и ее парню пригласительный взяла на «Поле чудес», но щедрая Тамарка на этом не успокоилась
