«Если», 1999 № 03 - Журнал «Если»

В определенном смысле это попытка воспроизвести и оживить единство в восприятии мира, наподобие того, что присуще средневековому сознанию. Отсюда, наверное, и обильные готические и религиозные мотивы, аллегории, символизм, особая пластика времени, пространства, течение и топологические свойства которых легко подчиняются сюжетному произволу. Отсюда и ярко выраженный этический — рыцарский — кодекс.

Такая фантастика в каком-то смысле избыточна, а в каком-то — весьма аскетична, и порождая чисто механические повторы, автор как бы уравновешивает эту свою скупость феерическим обилием «параллельных пространств»…[3]

Но все же Владислав Петрович — Человек времени нашего… И ничто не мешает ему использовать в своих произведениях и элементы пародии и самопародии, памфлета, политические или окололитературные аллюзии. Чего стоит Маленький Рыбак, обитающий неведомо где и завлекающий человеков, «волыновские мальчики», «трогательно сочетающие внешнюю беззащитность и внутреннюю отвагу» или бездушный инопланетянин со знакомой фамилией Гурский из «Лето кончится нескоро»[4]! Своеобразная ирония заключена и в рассуждениях о собственной нереальности скадермена Ярослава или о своем сказочно-книжном рыцарстве мальчишки на острове Двид («Дети синего фламинго»). Ничто не мешает Крапивину порой давать и иной взгляд на реальность, добавляя повествованию долю необходимой стереоскопичности. Примеры такого рода не столь уж и малочисленны, как принято думать. Но все это никак не отменяет общий серьезный, а нередко даже трагический настрой книги.

Крапивинским героем вполне может быть некий «супермен» (читать «скадермен»), тот, что в любой момент может предъявить какой-либо сертификат своего суперменства — в виде ли знака власти, как в «Оранжевом портрете с крапинками» (1985), в виде ли своего высокого звания в некоей служебной иерархии (Ярослав из «Голубятни…»), в виде ли владения техническими навыками и навыками борьбы, фехтования и т. д. («В ночь большого прилива», «Сказки о рыбаках и рыбках», «Кораблики» и др.). Но делает он это только для того, «чтоб отстали», чтобы выиграть время, чтобы отбить у других охоту «меряться пузом», внутренне сжимаясь от лживости своего статуса.

Вообще Крапивин упорно не укладывается в схемы. Он против всех схем; единственное, чем руководствуется писатель (и его герои) — это живое и сугубо эмоциональное чувство правильности избранного пути, сделанного выбора. Положительные герои часто ошибаются по мелочам, они, как правило, просто-таки притягивают к себе неприятности, легко ввязываются в конфликт, суеверны и малоприспособлены к жизни. Они ошибаются, но только не в момент настоящего выбора. Правильным решение становится, если принято в соответствующем состоянии духа, на логику или абстрактные моральные и этические законы здесь бесполезно ссылаться, бесполезно с ними сверяться и спорить (хотя спорить, конечно, пытаются), ибо крапивинский герой — сам себе закон и эталон, абсолют и мыслящая галактика… Более того, правильно поступает только тот, кто изначально не знает, что делать, кто пребывает в растерянности. Главная сила — изначальное, сокрытое в человеке Добро, а оно не нуждается в научении. Всякое твердое знание, опытность, самоуверенность губительно ограничивают личность рамками принятой на себя схемы.

Часто простое противодействие Врагу как логическое завершение неприятия на эмоциональном уровне служит поводом для принятия окончательного решения. Из простого противодействия Тем, кто велят, вырастает вся тактика борьбы с ними — непонятными, таинственными. То, что они не переносят (например, они не любят число пять), становится символом сопротивления. А если Те, кто велят, связали для чего-то планеты и времена в кольцо — требуется разорвать цепь, взорвать Мост. «Трудно объяснить, — признается Глеб Дикий. — Мы знали, что он для чего-то очень нужен им, значит, вреден людям…» Хотя потом, конечно, планеты нужно соединить заново… как в «Вечном жемчуге».

Сердце человеческое всегда расположено к Гармонии. Но если чужие хотят какой-то своей гармонии, то зачем она нам-то, их гармония?! Тогда мы уж как-нибудь без гармонии… Враг маскируется, но именно желание замаскироваться и скрыть истинные мотивы своих поступков выдает его с головой. Инфернальное оценивается в своих положительных и отрицательных чертах тоже только в смысле эмоционального приятия или неприятия героями.

Пытаясь оживить в читателе дремлющие эмоции, Крапивин использует все средства — и ассоциации, ощущения, связанные с детством, глубоко интимные переживания, неожиданные в своей подлинности. Вкус травы, запахи полыни или казенной подушки, прикосновение к нагретым солнцем камням, удивление перед полоской впервые надетого девчачьего лифчика… Все описания ярки в своем противопоставлении: хорошее — досадное, славное — тусклое, все они точно так же управляют поступками и событиями, как и внутреннее состояние героя. Это правило исполняется столь непререкаемо, что для того, чтобы заставить Ярослава поверить в смерть Игнатика, Крапивин устраивает снегопад посреди лета, объясняя такое самовластье особенностями местного климата. Невозможно умереть летом и в повести «Лето кончится нескоро».

Обостренное, почти болезненное внимание именно к внешним, сугубо материальным проявлениям жизни, которые ранят каждой своей гранью незащищенное мальчишечье тело, сочетается с чисто внутренними, потаенными переживаниями и воспоминаниями, неописуемой яркостью и упоением этой болью, тревогой, сладкой тоской, составляя опять же неразрывное, монолитное единство крапивинского мира…

Крапивин пытается быть конструктивным в ответах на вопрос о свойствах этой реальности и вполне искренне старается отыскать путь к гармонии… Но выхода не видно. Слишком уж хрупко и мимолетно то, что представляет истинную ценность: дружба, справедливость, честь, отвага, добро, — если связывать все настоящее только с коротким периодом детства, которое недолговечно даже в крапивинском мире, имеющем свое особое щадящее устроение. Безнадежным заклинанием звучит: «…Но не было удара… Вспышка сама оказалась мгновенным сном…», «Никто не разбился до смерти. Никто. Честное слово…»

Грустно оттого, что герои Крапивина все-таки всегда проигрывают. Не глиняным болванам и, уж конечно, не убогому ригоризму обывателя, а предательскому времени — своему изначальному союзнику. Пусть «Лето кончится нескоро», но оно все же кончается и кончается неотвратимо. И не в силах человек создать никакой настоящей гармонии, ибо на пути этом гармонии всегда встают простые человеческие отношения, их самодовлеющая ценность и постоянный риск, как в бомбе с тикающим механизмом. И нельзя ведь сделать, «чтобы мама не волновалась». И остановить время и развитие — уже предательство по отношению к тем, кто придет, должен прийти в этот мир позже тебя…