Обсидиановая бабочка - Лорел Гамильтон

Когда я стала стирать с лица кровь и сгустки, Эдуард протянул мне платок, наверное, такой, какой полагается носить с собой Теду, но я его взяла и стала дальше стирать с себя грязь.

Крест все еще горел, как пленная звезда. Я все еще была глуха. Если бы я не щурилась на свет, то была бы еще и слепа.

Я огляделась. Почти все вампиры уже сбежали по лестнице от сияния креста, но оставшиеся столпились подле своей богини, прикрывая ее – от нас, я думаю. Проморгавшись, я вроде бы как заметила на некоторых лицах страх. Это выражение нечасто бывает на лице вампира, возраст которого насчитывает несколько сотен лет. Может, это из-за креста, но я так не думала. Я его засунула обратно под блузку – он по-прежнему был холодным серебром. Чтобы он раскалился, его должна коснуться плоть вампира. Тогда он действительно воспламеняется и обжигает вампира и любого человека, который в это время к нему притронется. Обычно вампир отдергивается раньше, чем ожоги перейдут вторую степень, так что шрамов от собственных крестов у меня нет.

Вампиры стояли перед своей госпожой, и по-прежнему их лица выражали страх. Крест мог их сдерживать, но боялись они явно не его. Я посмотрела на тело. Входное отверстие было маленькой красной дырочкой, но выходное имело в диаметре почти фут. На теле не было головы – только нижняя челюсть и тоненький ободок продолговатого мозга. Остальное рассыпалось дождем по полу.

Губы Эдуарда шевелились, и звук получился запоздавшим, как при эффекте Допплера, и я услышала только конец:

– …у тебя патроны?

Я ответила.

Он склонился над телом и осмотрел рану в груди.

– Я думал, что патроны «хорнади XTP» столько грязи не дают при выходе.

Голос все еще звучал откуда-то издалека, с оловянными интонациями, но я снова слышала. Это значит, что в конце концов ко мне вернется нормальный слух.

– Вряд ли их испытывали на стрельбу в упор.

– При стрельбе в упор получается симпатичная дырочка.

– Входное – пенни, выходное – пицца, – сказала я.

– У вас были вопросы об убийствах? – спросила Обсидиановая Бабочка. – Задавайте.

Она стояла посреди своих подданных, но уже не скрываясь за ними. То ли она решила, что мы не собираемся в нее стрелять, то ли сочла трусостью прятаться за чужими спинами, то ли мы выдержали какое-то испытание. Но если она желает ответить на мои вопросы, то мне это в любом случае годится.

Я увидела Даллас и Олафа сбоку от вампиров. Даллас спрятала лицо у него на груди, и он держал ее, утешал, помогая не видеть грязи на полу. Олаф глядел на нее как на какую-то драгоценность. Это не была любовь, скорее так глядит мужчина на по-настоящему хороший автомобиль, которым хочет владеть. Как на красивую вещь, которую он хотел иметь, но не рассчитывал получить. Он гладил ей волосы, перебирал их пальцами, играл ими, глядя, как они рассыпаются у нее по спине.

И не только я смотрела на них.

– Крус, отведи профессора наверх. Пожалуй, она сегодня достаточно насмотрелась.

Приземистый вампир с яркой испанской внешностью направился к ним, но Олаф сказал:

– Я ее отведу.

– Нет, – ответил Эдуард.

– В самом деле, – сказала я.

– В этом нет необходимости, – произнесла Итцпапалотль.

Мы трое переглянулись, хотя я не стала смотреть ей прямо в глаза. Но мы, кажется, друг друга поняли. Надо держать Олафа подальше от Даллас. Может, за пару штатов от нее.

Крус вытащил Даллас из неохотно отпустивших ее рук Олафа и повел наверх по лестнице, подальше от той жути, что растеклась на полу. Хотя не мы сделали вампира ужасным, мы его только убили. Итцпапалотль заморила его голодом так, что он готов был переть против пылающего креста ради крови. Заморила так, что он не попытался уйти, когда два человека наставили на него оружие. Ему больше хотелось всадить клыки в человеческую плоть, чем остаться в живых. Обычно я не слишком жалею вампиров, которые хотели меня поесть, тем более без разрешения, но на этот раз я сделала исключение. Он был жалок. Теперь он мертв. Я могла смотреть на его останки и думать: «бедняга», но по поводу его смерти у меня никаких чувств не было. Не только сожаления – вообще никаких чувств. Совсем никаких.

26

Может, я бы и испугалась этого открытия, но вампиры начали двигаться к нам. Сначала выживание, а потом уж моральные вопросы. Ричард сказал бы, что это одна из моих самых больших проблем. Жан-Клод так бы не сказал. Такой разный подход ко мне не есть единственная причина того, что мы с Ричардом не стали жить-поживать и добра наживать, а также и того, что я не дала отставку Жан-Клоду.

Итцпапалотль грациозно прошествовала вперед все в том же алом плаще. Он был настолько длинен, что полностью прикрывал ее ноги, а двигалась она так плавно, как на колесах. Что-то в ней было искусственное.

Четыре безмолвные женщины шагали слева от нее, и что-то странное было в их движении. Я не сразу поняла, в чем дело. У них была совершенно одинаковая походка и синхронные движения. Одна поднимала руку отвести прядь волос со лба, и тот же самый жест повторяли остальные три, как марионетки, хотя у них прядь на лоб не падала. При дыхании у них дружно вздымалась грудь, и они до самых мелочей имитировали друг друга. Даже «имитировали» – слишком слабо сказано. Они олицетворяли одно существо о четырех телах. И представляли собой жутковатое зрелище, потому что они были разными. Одна – приземистая и широкоплечая, другая – высокая и худая. Остальные две были хрупкие и чем-то похожие. Кожа у них отличалась большей бледностью, чем у Итцпапалотль, будто в жизни они были куда смуглее, чем сейчас.

Высокий вампир, который пытался оторвать от меня оголодавшего, шел справа от госпожи. Он выделялся высоким ростом среди вампиров с подчеркнуто ацтекской внешностью: футов шесть, не меньше, и плечи с бицепсами под стать росту. Волосы спадали ему на спину густой волной, а с лица их отводила корона из перьев и золота. Проколотое в носу украшение было не чем иным, как трехдюймовой толстой золотой палкой, делившей его лицо пополам. Кожа приобрела цвет многолетней слоновой кости, не бледно-золотой, а светло-медный, близкий к почти прозрачному бронзовому оттенку. Он шел на два шага позади повелительницы и держался так, словно это место неизменно принадлежало только ему.

Чуть поодаль от него шествовали трое вампиров. Сияюще бледную белизну их лиц мне доводилось чаще видеть у вампиров. Одеты они были так же, как вышибалы, в какое-то подобие юбочек от купальных костюмов, но без украшений. Руки и ноги – бледные и голые, а ноги еще и босые. Они либо слуги, либо даже пленники.

Один из них был среднего роста, с коротко остриженными вьющимися каштановыми волосами, коричневатой бородкой и усами, оттенявшими безупречную бледность кожи. Глаза – светло-синие. Второй пониже, с короткими волосами цвета соли с перцем, будто крашеная седина. Лицо худощавое, но волевое, а тело все еще мускулистое, так что трудно было определить, в каком возрасте он умер. Видимо, старше других, ему где-то за сорок, хотя я плохо определяю время смерти вампира. Глаза темно-серые, как штормовые тучи, и гармонировали с цветом волос. Он держал на поводке третьего мужчину, который полз не на четвереньках, а на руках и на ступнях, приседая, как обезьяна или как выпоротая собака. Волосы у него были короткие и на удивление желтые, с мягкими завитками – это единственное, что казалось в нем живым. Его кожа была словно старая пожелтевшая бумага, которая прилипала к костям. Глаза ввалились так глубоко, что цвет определить было невозможно.