Демократы - Янко Есенский

— Своенравный гусак этот Петрович, — усомнился Радлак.

— Не захочет пробиться в депутаты, останется гусаком.

— Ну, за депутатское место он позволит и глаз себе выколоть!..

— То-то же. А теперь иди и действуй.

И председатель протянул большую плоскую руку с набухшими венами. Радлак схватил ее, заморгал и попытался пошутить:

— Итак, во имя предательства…

— Мне все равно, — устало махнул рукой Фарнатый.

У дверей депутат остановился.

— Выборы и в самом деле будут?

— Я тебе говорю, значит, будут. И обстоятельства как будто складываются благоприятные для нас.

— А когда?

— В начале будущего года, но это — между нами, как и весь наш разговор.

— Ведь срок полномочий еще не истек!

— Захотим — и истечет.

Радлак низко поклонился, мгновение помедлил, уставясь в закрытую дверь, и переступил с ноги на ногу. Он не решался спросить еще о чем-то. Заметив замешательство депутата, Фарнатый помог ему нетерпеливым вопросом:

— Ну, что еще тебя заботит?

— Гм… я как-то не решаюсь. Это такое щекотливое… чтобы ты, гм… не забыл меня. — Он криво усмехнулся и вкрадчиво добавил: — У тебя нет более преданного сторонника.

— А-а, ты вот о чем!.. — сообразил председатель. — Ну, без сомнения, ты будешь в числе первых кандидатов! Не тревожься! Станешь депутатом!

Успокоенный Радлак поблагодарил. Это было все, что ему хотелось знать. Он так и вышел, согнувшись в поклоне, и осторожно прикрыл за собой дверь.

Примерно таким вот образом была намечена тактика привлечения на свою сторону журнала оппозиции «Боевник», органа неуживчивой партии радикалов. Вместе с журналом, предварительно подставив ему ножку, надо было перетянуть и всю политическую группировку, которая, как черви к трупу, присосалась к давно отжившей идее национализма. Зачем душе, покинувшей тело, витать над могилой? Душу надо либо отогнать, либо использовать.

Цена порядочности не была точно установлена, поскольку она определялась рыночным спросом. Вскоре о ней доложит депутат Радлак, или Петрович, или еще какой-нибудь узелок в политическом шитье. Во всяком случае, желательно, чтоб она была подешевле.

Таким манером Петрович из орбиты политики краевого масштаба попал сразу в орбиту общегосударственной политики, и вопросы государственной политики заняли прочное место под его кровлей. Не следует думать, будто слепая курица нашла зерно! Никаких случайностей! Это было обычное подкармливание домашней птицы — кормежка, во время которой кое-что должно перепасть и способному, расторопному петуху с богатым настоящим и многообещающим будущим.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Старые и новые

Из Праги Радлак вернулся в Братиславу ближайшим же поездом. Проведя ночь без сна, он поспешил наверстать упущенное, а когда проснулся, на дворе был уже ноябрь — самое неудачное и противное чадо из всех двенадцати сыновей года. Он хныкал, лил слезы, скулил ветром, утирался мокрым платочком тумана, а вытаскивая платочек, ронял из кармана мороз и хлопья мокрого снега, похожие на птичьи головки. Облик у ноября хмурый, взгляд мутный, — на что ни посмотрит, все обволакивается мраком.

Отвратителен город в такую погоду. Черные силуэты деревьев и кустов на мокрых бульварах перевиты нитками бурого снега. Неподвижные вороны и прокопченные городские воробьи на ветвях словно дремлют и в утренней полутьме кажутся листьями, которые еще не успел сорвать сырой, пронизывающий ветер. Девятый час, а день все никак не покинет ложе, которое он разделял с ночью. На улицах, в домах, на площадях — темно. Светятся лишь окна трамваев, витрины магазинов и кафе. Проносятся автомобили с зажженными фарами, разбрызгивая на тротуары снежную кашу пополам с водой. Торопливо шагают темные фигурки под зонтами, обмотанные шарфами, укутанные в пальто, пряча руки в карманах. Скрипят калоши, шлепают ботинки. Люди, оскальзываясь, переходят лужи, перепрыгивают, перебегают… Лишь полицейские в резиновых плащах неподвижно стоят на своих бело-красных постаментах, размахивая руками в белых перчатках. Кроме этих постаментов да разноцветных — белых, зеленых, желтых, розовых свежих плакатов и афиш, нигде не видно летних или осенних ярких красок.

Особенно бросались в глаза белые объявления. Прохожие останавливались перед ними, но, едва разобравшись, в чем дело, спешили дальше, не дочитав. Это были обычные оповещения о списках голосующих.

Направляясь по Фоховой улице просмотреть газеты в кафе, где он обычно завтракал, Радлак тоже задержался на минутку перед «Оповещением» и, вспомнив, что должен поговорить о важном деле с адвокатом Петровичем, свернул ближайшим переулком на Дунайскую набережную.

Припомнилась и теперь уже встревожила фраза председателя: «Приближаются выборы». Это не значит, что они произойдут в январе или в феврале, но подготовка к ним связана с большим напряжением, разъездами, плохими ночлегами, скверной едой, речами, собраниями, а главное — с неуверенностью в отношении кандидатур… Точно так же, как в эту мерзкую ноябрьскую погоду, когда небо со всех сторон — с востока, запада, севера и юга — затянуто тучами, не угадаешь, что низвергнется тебе на голову, потечет за шиворот!.. Затянет тучами политический горизонт, и выборы хлынут как из ведра — сначала общинные, потом окружные, а потом — в краевое управление, в палату депутатов, в сенат и так далее, и так далее… Настоящий ливень по всему краю, а ты в такой ливень ступай к народу — беспокойному, недоверчивому, враждебному, развязывай мешок с посулами, лги, обманывай и прикрывай голову руками, чтобы тебе ее не разбили.

Мысли путались, стремительно сменялись.

И чего политические верхи так интересуются настроением народа?

Будто настроение народа меняется!

Черта с два! Оно всегда вьется вокруг брюха — чтобы ртам было что жевать, а желудку — переваривать.

Меняются некоторые кандидаты. Вожди не меняются. Они прочно сидели, сидят и будут сидеть в парламенте, в сенате, в министерских креслах, числиться в кандидатских списках. Заменить вождей нельзя, если даже седая борода у них отрастет до земли или появится плешь до пят.

Об этом и думать грешно, потому что они — разум, отцы, совесть, а иногда — и проклятие нации, а ни разум, ни отец, ни совесть, ни проклятие не стареют, чтобы можно было сказать им: «Дорогу молодым!» Скорее они сами скажут это другим, а своим коллегам-вождям разве что шепнут с улыбкой: «Будь добр, подвинься», или: «Пересядь, пожалуйста, в мое кресло, а я займу твое».

Сменяются деятели, не делающие погоды в политике.

Эти идут на выборы, словно на эшафот. Они никогда не знают наверняка, достаточно ли хорошо защищали интересы партии; не превратились ли они в дряхлых старцев и потому не пора ли заменить их молодыми, энергичными деятелями, чтобы кровь партии не застоялась, чтобы партию не разбил паралич.

Таких деятелей устраняют по-разному. Одним предоставляют возможность жить исключительно личными интересами, которыми они в свое время пренебрегли ради политики, — выпроваживают просто так, без пенсии и благодарности, без выражения соболезнования по поводу того, что они покидают законодательные органы; иных отправляют на другое пастбище, то бишь — поле деятельности, с наградой и твердой уверенностью в том, что с ними еще встретятся на поприще общественной жизни; либо расстаются с ними… но оставляют в списках кандидатов, правда, этак на тридцать пятом месте, а то и переводят на запасные пути, скажем, в сенат, где они могут оказаться очень полезными и никому не мешают.

Все это можно было бы устроить без всяких там выборов. Следовало лишь обратиться к разуму, отцам, совести и проклятию нации. Они сразу разобрались бы и определили, что к чему, и мы, не выбрасывая шестьдесят миллионов крон на бумагу, знали бы, чего желает народ.

Но что поделаешь — закон есть закон, а ты — всего лишь политический секретарь! Над головой депутата должен висеть дамоклов меч. Иначе попробуй проверь, как выполняют они свои обязанности? Да, знай свое место, депутат! Как ни мостись, а на небо не влезешь.

«Но ведь все одинаково, не щадя сил, отстаивали интересы партии и волю народа», — возразят нам.

Не станем спорить, но, извините, пожалуйста, — не отстаивали.

Припомните-ка, господа депутаты, всегда ли и везде выполняли вы свои обязанности? Всегда ли шли навстречу пожеланиям народа?

Депутат Крупинский!

Одна учительница-евангеличка писала вам, что собирается выйти замуж за капеллана-католика и просила перевести ее на работу по месту жительства капеллана.

А что сделали вы?

Вы даже не ответили ей, сочтя немыслимым подобный факт, — чтобы учительница-евангеличка вышла замуж за капеллана-католика! Да вы просто инженю в провинциальном театре! Почему немыслимо? Еще как мыслимо!