Колесо в заброшенном парке - Борис Тараканов

— Господи, вот наказание-то… А ну рассказывай, где ногу подвернул! И что это за ночные прогулки?

— Ну, я это… шел. Поскользнулся…

— Упал, очнулся — гипс? Я тебе покажу, как матери врать! — она всхлипнула.

— Да вы не волнуйтесь, — повторил Вовка, незаметно показав мальчишке кулак. — Действительно, поскользнулся на Кузнецком мосту. А тут мы проходили мимо и загнали в поликлинику. Там рентген сделали, сказали, что все в порядке, просто надо немного подождать. Не бросать же его было…

Через некоторое время все сидели на кухне, пили чай, намазывая на хлеб масло и вкуснейшее клубничное варенье: «Сама варила!» Познакомились. Маму Славки звали Татьяна Владимировна. Сам герой дня прискакал из комнаты на одной ноге и плюхнулся на табуретку.

— Уж и не знаю, как вас благодарить… Волнуюсь за него страшно. Без отца ведь растет, сами понимаете… И дома не удержишь — тринадцатый год парню. И чего тебя, скажи на милость, за город потащило! А?

— Он у вас молодец, — сказал Стас. — Геройски все вытерпел.

И подмигнул мальчику. Тот подмигнул в ответ и потянулся за седьмым по счету куском хлеба, чтобы обильно сдобрить его маслом и вареньем. При этом он опасливо покосился на маму — а ну как не разрешит! Она покачала головой.

— Добрыня, ты меня в могилу вгонишь.

— Добрыня? Ну и имечко… — Стас повернулся к мальчишке. — А ведь Славкой назвался, прохиндей!

— Слава — это от Доброслава. Так его зовут. Ну, а я этого оболтуса называю Добрыней.

Она ласково погладила сына по голове.

— Как учится? — зачем-то спросил Стас.

— Да ни шатко, ни валко, — сказала Татьяна Владимировна. — У него в классе отличников совсем мало.

— Бедность — не порок, — жуя сказал Вовка.

— Беда мне с ним… У Добрыни столько троек за год — по истории, по географии. А мог бы все на твердую четверку сдать.

— Троечники тоже люди! — подал голос Добрыня.

— Вот я тебя сейчас тапкой! — Татьяна Владимировна сделала вид, что снимает стоптанную тапочку.

— Меня нельзя бить, я раненый! — шумно возразил сын. — Подумаешь, география. Это наука для извозчиков!

Стас и Вовка обалдело переглянулись, а Татьяна Владимировна, похоже, впала в легкий шок.

— Кто тебе это сказал? — тихо спросила она.

— Фонвизин! — с видом матерого литературоведа ответил Добрыня, хватая со стола очередной кусок хлеба с маслом и вареньем.

— Так он это лично тебе сказал? — с улыбкой поинтересовался Вовка.

— Нет, нашей училке по литературе. В какой-то повести, что ли. Называется вроде как «Отморозок». Или еще как-то… Там парень такой… недоделанный.

— Недоросль! — с досадой уронила Татьяна Владимировна. Было непонятно, к кому это слово больше относилось — к бессмертному творению Фонвизина или к непутевому чаду. — Постыдился бы! Вспомни, что ты в сочинении написал, горе мое!

— А чё! — насупился Добрыня. — Ну перепутал маленько…

— Маленько?! — Татьяна Владимировна всплеснула руками, посмотрела на Стаса с Вовкой и процитировала: «На выпускном экзамене в Царскосельском лицее молодой Пушкин очень понравился старику Ширвиндту»! Как вам это нравится?

Гости захохотали. Вовка при этом поперхнулся чаем и заткнул рот ладонью, от чего смех его напоминал повизгивание вперемежку с похрюкиванием. Стас, напротив, хохотал громко, со вкусом и перегнувшись пополам.

— Очень нравится! — сказал Вовка, все еще сотрясаясь от смеха.

— По-моему, просто великолепно! — не отставал от него Стас. — Ребенок… ох, прости, я хотел сказать, человек… мыслит творчески и неординарно. Это же дорогого стоит!..

Добрыня сиял.

Мама качала головой, глядя то на сына, то на гостей.

— Ты и по истории такой же… остроумный? — спросил Вовка, наконец, отсмеявшись.

— Ага, — без тени сомнения ответил Добрыня и пошевелил поврежденной ногой. — Я по всем предметам…

— Да уж! — огорченно проговорила мать. — По истории — особенно. Никакой памяти на даты! Вот когда была война 1812 года, а?

— Откуда я знаю! Не я ее устроил, меня тогда еще на свете не было… И вообще, у меня каникулы!

— Да чего там история… — вмешался в разговор Стас. — Размытая дисциплина — всего лишь «что было, то было». А, Вов?

Вовка важно кивнул.

— Ну, как же так… размытая… — растерялась Татьяна Владимировна.

— А вот так! Сами посудите. Ну, например, где, по-вашему, проходит времяраздел между новой и новейшей историей? — Стас, похоже, сел на любимого конька. — По Первой мировой войне? По Октябрьской революции? Где?

Татьяна Владимировна оторопело мигнула, а Добрыня перестал жевать.

— Не напрягайтесь так, все равно не ответите — это Вопрос Вопросов… А про более ранний период истории мы что знаем? — Стас начинал заводиться. — Пару-тройку фактов по Ивану Грозному и чуть дальше? Да половина этих сведений за уши притянута! Типа, слабоумный Федор Иванович добровольно передал власть своему шурину Борису Годунову, после чего «волей Божию помре»! Другой вопрос, что образованному человеку их тоже надо знать. Иначе это будет уже необразованный человек. Так-то вот, Добрыня…

Мать снова погладила сына по лохматой голове, расправляя непослушные пряди.

Добрыня сощурился, как котенок. Улыбнулся, обнажив крупные верхние зубы с большой щелью между ними, какие только и бывают у детей. «Славный мальчишка», — ласково подумал Вовка. Стас вдруг побледнел. Вовка уловил: что-то не так. И теперь поглядывал на друга с немым вопросом.

— Ну что же, Татьяна Владимировна, спасибо за чай… — Стас поднялся. Вовка встал вслед за ним.

— Да что вы, это вам спасибо! Заходите, мало ли что.

— Да уж, если что, то конечно. — Стас внимательно посмотрел на Добрыню. — Давай пять, герой. Береги себя. И друга своего береги…

Добрыня резко вскинул голову. Его глаза сцепились с глазами Стаса. Мама, похоже, ничего не поняла. Она проводила гостей и закрыла дверь.

В лифте Вовка спросил:

— Ну?

— Баранки гну! От этого твоего «ну» мне хочется закусить удила и заржать призывно.

— Стас, не томи. Что случилось? На тебе лица не было.

Стас вздохнул и неохотно ответил:

— Этот мальчишка был на тех фотографиях. Помнишь, я рассказывал? Сначала я его не узнал, но знаешь, как бывает — небольшой поворот головы и образ отчетливо проявляется.

— Но ты уверен?

— Абсолютно!

Двери лифта открылись. Спустившись по небольшой лестнице и прегромко хлопнув дверью подъезда («Пропади они пропадом, эти пружины!»), друзья вышли на улицу.

— Смотри, маленький ведь еще, а как держался! — сказал Стас. — Не пикнул даже. Такие борются за жизнь до конца.