Отдаляющийся берег. Роман-реквием - Адян Левон

— А знаешь, — неожиданно сказал он, — Саида живёт в том же доме.

— Что за Саида? — удивлённо спросил я.

— Сеидрзаева. Случайно её увидел. Живёт на том же этаже, в сорок пятом квартире. Сказала, тебя ищет какой-то парень.

— Меня?

— Ну да. Азербайджанец по имени Закир. Говорит, вы вместе прилетели из Москвы.

— А, верно. Интересно, где он. — Я страшно обрадовался, что Зармик жив-здоров.

— Я оставил Саиде свой номер. Сказал, как появится, пусть позвонит. Между прочим, Саида очень беспокоилась о тебе. Но я ничего ей не сказал.

Натиг два дня приходил перебинтовывать меня. Я чувствовал себя уже сравнительно неплохо. Пора было уходить, потому что погромы и убийства армян в городе все ещё продолжались. Но как уйти, коль скоро документов у меня не было, паспорт и все бумаги остались в руках погромщиков.

— Держи хвост торчком, старик. Сиявуш обо всём подумал, — подбодрил меня Сиявуш. — Замначальника управления гражданской авиации близкий мой знакомый, я с ним поговорю.

Назавтра Сиявуш явился в отличном настроении, сказал, что уже договорился, завтра в шесть утра мы едем в аэропорт «Бина».

С утра Сиявуш преподнёс мне новый сюрприз — привёл с собой Зармика. Это крайне меня обрадовало. Я рассчитывал узнать что-нибудь о Рене и попросить у него денег.

— Был у Карины? — спросил я. — Не знаешь, она нашла Рену, или позвонить не удалось?

— Не удалось, — ответил Зармик. — Знаешь, сколько я тебя искал? — быстро добавил он. — Обошёл все больницы, морги, даже в Мардакянах был, а там убитые, сотни убитых — мужчины, женщины, дети, — навалены друг на друга, как на складах. Вчера проходил у дома правительства, митинг. Хотел послушать, что говорят. Здесь и там жгут огромные костры. Морозно, туман, с моря дует холодный ветер. Чтобы согреться, влез в толпу. Высокий парень рассказывает: «Остановили мы машину ноль один, вытащили оттуда армянина и давай дубасить. А как перестал сопротивляться, швырнули в костёр. Он попытался вылезти, тогда парень из наших воткнул ему в грудь заточенную арматуру. И так всё время. Хочет из огня выбраться — длинный прут ему в грудь втыкается. В конце концов сгорел». Народ сидит у костра и хохочет. Я плюнул, ушёл. На улице Хагани, у парка 26 комиссаров двух женщин, мать-старуху и дочку, сожгли. Жуткое зрелище, своими глазами видел. На перекрёстке улицы Басина и проспекта Ленина из углового дома, левее аптеки, где магазин «Динамо», женщину с ребёнком из окна выбросили. То же самое — в нескольких десятках шагов оттуда, в кооперативном доме напротив русской церкви. Совсем седую, полуголую женщину тащили с балкона в комнату, она кричала, бедная, звала на помощь. Потом её и старика швырнули вниз. Одно и то же по всему городу, от центра до предместий. Что творится! То ли это советская страна, то ли Освенцим или Бухенвальд. Сколько уже дней армян режут без всякой жалости, грабят, насилуют, голыми гонят по улицам, разводят костры и сжигают. А где государство, Горбачёв, неужто Москва не видит этого?

— Почему не видит? Она же сама это и организовала, — возмутился Сиявуш. — Примаков, Язов, Бакатин, Гиренко здесь, сидят себе в ЦК, планы строят — как бы спасти режим. Человек абсолютно беззащитен перед государством. Государство может в любой момент устроить погром и резню, стереть в пыль не только отдельно взятого человека или группу людей, но и целый народ по национальному, религиозному, партийному либо какому-нибудь ещё признаку и позже квалифицировать это как организованные кем-то хулиганские выходки. Судить о законности в государстве нужно в первую очередь по тому, как защищена здесь личность и национальные меньшинства, — продолжал Сиявуш. — Если они не защищены, значит, это государство и его существование аморальны. Боевики народного фронта ворвались в Салянские казармы, захватили оружие. Наверху ждут, пока они силой возьмут одно-два отделения милиции и райкома, и тогда уже пустят в ход армию. И объяснят: войска, мол, введены для защиты армян и тем самым дополнительно посеют в народе ненависть и вражду к армянам. — Сиявуш глубоко вздохнул. — Воистину, прав был Илья Эренбург, когда говорил, что чудовищна страна, где Каин и законодатель, и жандарм, и судья.

По дороге народнофронтовцы вместе с милиционерами проверяли машины. Пока доехали до аэропорта, нас остановили раз пять, но, всякий раз, увидев за рулём высокого ранга офицера в авиационном мундире, пропускали без проверки. В аэропорту машина замначальника управления беспрепятственно проехала прямо на лётное поле, в глубине которого стоял на взлётной полосе самолёт, а возле трапа теснился экипаж.

Здесь меня поджидала другая, не меньшая неожиданность. Оказалось, в Баку самолёт приземлился случайно, летел он из Ленинабада в Москву, но в силу какой-то технической неполадки совершил вынужденную посадку. А самое главное — командир воздушного судна и замначальника управления — старинные друзья, вместе учились в Воронежском лётном училище.

Я от души поблагодарил замначальника, обнял Сиявуша. «Старик, всё будет хорошо», — со слезами на глазах сказал он. Я тоже не смог сдержать слёзы. В последний миг Сиявуш сунул мне в карман деньги: «Прости, взял из дому пятьдесят рублей, больше не было». Мы снова обнялись. Зармик помог мне подняться в самолёт. «Я тебе должен ещё кое-что сказать». — произнёс он, отчего-то пряча глаза.

— Что? — со странным беспокойством и внутренним страхом спросил я.

— Карину убили азербайджанцы, — глухо выговорил он.

— Да что ты!

— Да. Её за ноги стащили по лестнице с шестого этажа вниз, при этом голова билась о перила и ступени, и бросили в огонь. Саида, ваш бухгалтер, видела всё, ведь это происходило у неё на глазах. Она пыталась вмешаться, но её никто не слушал, наоборот, ударили два раза. Я сам видел, у неё почти не открывался глаз. Я отправился тебя разыскивать, меня попросила Рена. Она всё время плакала, была уверена, что с тобой что-то стряслось, потому что шёл уже шестой час. Она послала меня к тебе на квартиру, но туда уже вломились погромщики.

— Рена была там? — осипшим от волнения голосом спросил я.

— Да, — подтвердил Зармик. И, подняв на меня глаза и не отводя их, добавил: — Её тоже убили.

В первое мгновенье до меня не дошло, что сказал Зармик. А потом… известие меня потрясло. Жизнь остановилась, замерла, дыхание перехватило, на лбу выступил холодный пот. Эти несколько секунд я стоял на краю пропасти, между минувшим и будущим. Я потерял себя.

— Что ты такое говоришь, Зармик?.. — Потрясённый, я не соображал, что делаю, и кулаком ударил его в грудь. — Что ты несёшь…

— Я не хотел тебе говорить это там… Саида рассказала мне всё. Случилось это у них на лестничной площадке. Один из бандитов, должно быть, их заводила, внезапно протянул руку и сорвал у Рены с шеи цепочку и кулон. В ярости Рена влепила подонку пощёчину, и тот, взбеленившись, приказал: «Яндырын буну!»[27]. Со всех сторон посыпались удары, Саида заголосила, что девушка не армянка, азербайджанка, но её снова никто не слушал, да и сама Рена не говорила: я, мол, не армянка. Кто-то даже спросил её: «Ты азербайджанка?», и она, вся в крови, замотала головой: «Нееет». «Раз она с ними, — кричал тот, — значит одна из них. Она не азербайджанка! Она армянка! И с ней нужно поступать именно так: и бить, и насиловать, и сжечь…».

Саида видела, как её, грубо колотя об стены, с воплями тащили на первый этаж. Её сожгли… Я не хотел тебе говорить это там…

Меня душил неотвязный спазм, удушье, как мучительная щекотка, то перехватывало, то вдруг отпускало горло, сердце болезненно сжималось от давящей тупой тяжести, меня охватывала слабость, и холод, ошеломительный холод одиночества расползался по душе…

Слева стояло здание аэропорта, там за стеклянной стеной второго этажа в белом платье стояла Рена с волосами, распущенными по плечам, и беспрестанно махала рукой в знак прощания. «Вечного прощания», — со скорбью и безмерной болью мелькнуло в голове, и нежданно мне припомнился звенящий золотом колокольчик её голоса: я сделаю, сделаю это, вот увидишь, уйду и не вернусь, если ты захочешь, и на глаза навернулись жгучие слёзы…