Парк юрского периода - Крайтон Майкл

— Ясно, — повторил Дженнаро.

— В моделях Малкольма обычно есть уступы или крутые уклоны, где скорость резко возрастает. Он сам скромно называет это ускоренное движение «эффектом Малкольма». Вся система может неожиданно перестать функционировать. Именно это он и говорил о Парке. По его словам, Парку как системе присуща внутренняя нестабильность.

— Внутренняя нестабильность? — переспросил Дженнаро. — А как вы отреагировали на его сообщение?

— Мы с ним не согласились и, естественно, проигнорировали, — ответил Арнольд.

— Вы считаете, что вы мудро поступили?

— Но это же очевидно! В конце концов, мы имеем дело с живой системой! Это жизнь, а не компьютерная модель, — объяснил Арнольд.

В резком сиянии кварцевых ламп зеленая голова гипсилофодонта перевешивалась через стропы, глаза затуманились, язык вывалился.

— Аккуратней! Аккуратней! — закричал Хэммонд, когда кран начал поднимать динозавра.

Хардинг заворчал и подвинул голову, чтобы она легла на кожаные стропы. Он боялся, что пережмется сонная артерия. Кран зашипел и понес динозавра к поджидающему грузовику с мягкой подстилкой в кузове. Гипси, как их обычно называли, — это небольшие динозавры длиной два метра и весом более ста восьмидесяти килограммов, зеленого цвета в коричневую крапинку. Динозавриха дышала медленно, но в остальном все, похоже, было нормально. Хардинг выстрелил в нее из специального ружья шприцем с транквилизатором и, кажется, угадал с дозой. Определение дозы транквилизатора было самым сложным моментом. Слишком мало — ящер удерет в лес и рухнет где-нибудь в недоступном месте. Слишком много — необратимая остановка сердца, которое не расслабляется после резкого сокращения. Главное — точная дозировка.

— Эй, там! Полегче! — закричал на рабочих Хэммонд.

— Мистер Хэммонд, — попытался успокоить его Хардинг. — Пожалуйста...

— Но они должны быть внимательней...

— Они и так внимательны, — проворчал Хардинг. Он забрался в кузов, куда опустили гипси, и надел на динозавриху сбрую, ограничивающую ее движения. Потом нацепил на животное ошейник с кардиографическим датчиком, чтобы контролировать работу сердца, и, достав большой электронный термометр, размером с турецкий ятаган, ввел его в прямую кишку. Термометр писком просигнализировал, что измерение выполнено: 35,6 С.

— Ну как она? — обеспокоенно спросил Хэммонд.

— Превосходно, — ответил Хардинг. — Всего на полтора градуса ниже нормы.

— Это слишком много! — испугался Хэммонд. — Слишком глубокий наркоз.

— А вы хотите, чтобы она проснулась и выпрыгнула из кузова? — огрызнулся Хардинг.

До прихода в Парк Хардинг руководил ветеринарным отделением зоопарка в Сан-Диего и был специалистом мирового класса по содержанию птиц. Он объехал весь мир, давая консультации зоопаркам Европы, Индии и Японии по уходу за экзотическими птицами. Хардинг не заинтересовался, когда появился странный маленький человечек, предложивший ему должность в частном увеселительном парке. Но когда до него дошло, чего добился Хэммонд... Такой шанс нельзя было упустить! Хардинга всегда манили научные лавры, а тут замаячила возможность в будущем написать книгу под названием «Руководство по ветеринарии. Внутренние болезни. Заболевания динозавров»... К концу двадцатого века ветеринария добилась значительных успехов. Лучшие зоопарки содержали клиники, мало отличающиеся от крупнейших больниц для людей. Новые учебники были лишь улучшенным повторением старых. Для специалистов мирового уровня не существовало каких-либо неизученных проблем. В такой ситуации оказаться первым, кто разработает лечение нового класса животных, это вам не шутка!

Хардинг никогда не жалел о своем решении. Он приобрел значительный опыт работы с динозаврами и сейчас не собирался выслушивать ценные указания Хэммонда.

Гипси захрипела и вздрогнула. Она по-прежнему тяжело дышала, зрачковый рефлекс отсутствовал. Надо было ехать.

— Посадка закончена! — прокричал Хардинг. — Девочке пора возвращаться в свой загончик.

— Живые системы, — объяснял Арнольд, — отличаются от механических.

Живые системы никогда не находятся в равновесии. Им присуща внутренняя нестабильность. Они могут только казаться стабильными, но это видимость. В них все движется и изменяется. В некотором смысле они постоянно на грани распада. Дженнаро возразил:

— Но ведь многое не изменяется: температура тела постоянна, есть и еще всякие...

— Температура тела постоянно меняется, — перебил его Арнольд. — Постоянно! Она циклически изменяется на протяжении суток: самая низкая утром, самая высокая вечером. На нее влияют настроение, болезни, физические нагрузки, температура воздуха, пища. Температура тела то повышается, то понижается, и происходит это непрерывно. На графике видны небольшие отклонения, потому что в любой момент действуют какие-то силы: одни понижают температуру, другие повышают. Температуре присуща нестабильность. Как и любой другой параметр живой системы.

— То есть вы хотите сказать...

— Малкольм всего лишь теоретик, — продолжал Арнольд. — Сидя в своем кабинете, он выдумывает прелестные математические модели. Но ему и в голову не приходит одна вещь: то, что он считаем дефектом, на самом деле является необходимым свойством. Когда я занимался ракетами, мы столкнулись с явлением, названным «резонансное рыскание». Если ракета уходит со старта хоть бы слегка раскачиваясь, то она обречена — это и есть резонансное рыскание. Ракета непременно выйдет из-под контроля, и это необратимо. Таковы свойства механических систем. Маленькие отклонения становятся больше и больше, пока не разрушится вся система. Но те же самые отклонения существенно необходимы живым системам. Их наличие говорит о том, что система функционирует нормально и может отвечать на внешние воздействия. Малкольм никогда этого не понимал.

— Вы уверены, что он этого не понимает? Мне кажется, что он ясно представляет себе разницу между живым и неживым...

— Посмотрите! — воскликнул Арнольд. — Вот где доказательства!

Он показал на экран.

— Не пройдет и часа, как Парк снова будет в порядке.

Единственное, что осталось сделать, это разобраться с телефонами. По некоторым причинам они пока отключены. Но все остальное работает. И это не теория, это факт!

Игла глубоко вошла в шею, и Хардинг ввел медрин лежащей на земле наркотизированной самке динозавра. Она тут же начала приходить в себя, фыркая и брыкаясь могучими задними лапами.

— Все назад! — закричал Хардинг, отскакивая в сторону, — Назад!

Динозавриха, пьяно покачиваясь, встала на ноги. Потряхивая головой, очень похожей на голову ящерицы, она, моргая, смотрела на людей, залитых светом кварцевых ламп.

— У нее из пасти слюна капает, — обеспокоенно воскликнул Хэммонд.

— Это временно, — ответил Хардинг. — Пройдет. Динозавриха чихнула и медленно пошла по поляне подальше от яркого света.

— Почему она не скачет?

— Поскачет, — успокоил Хэммонда Хардинг. — Ей потребуется около часа на то, чтобы полностью прийти в себя. С ней все в порядке.

Он повернулся к машине:

— Все в порядке. Теперь займемся стегозавром. Малдун смотрел, как в землю забивают последний кол. Провода уже были натянуты, протокарпус распрямлен. На месте короткого замыкания на серебристом ограждении были обугленные черные подтеки. Внизу вышло из строя несколько керамических изоляторов. Их необходимо было заменить. Но до этого Арнольд должен был замкнуть все ограждения в единую цепь.

— Контрольный пост! Говорит Малдун. Мы готовы начать ремонт.

— Вас понял, — откликнулся Арнольд. — Отключаю вашу секцию.

Малдун взглянул на часы. Где-то поодаль раздалось негромкое уханье, напоминающее крик совы. Малдун знал, что так кричат дилофозавры. Он подошел к Рамону и сказал:

— Давайте здесь заканчивать. Я хочу заняться другими секциями ограждения.

Прошел час. Дженнаро как раз смотрел на светящуюся карту, когда лампочки мигнули и изображенные на карте точки и цифры изменились.