Воспоминания - Η. О. Лосский

В 1940 году 12 марта умерла Мария Николаевна Стоюни- на в возрасте 93 лет. После обеда она, по обыкновению, легла отдохнуть, уснула и во сне отошла в вечность. Похоронена она в Праге на Ольшанском кладбище вблизи православной церкви в нескольких шагах от могилы Ивана Ильича Петрункевича и Анастасии Сергеевны Петрункевич, матери графини С. В. Паниной.

Во время нацистской оккупации я написал книгу «Бог и мировое зло», основы теодицеи. Напечатать ее в Праге я получил возможность благодаря тому, что архимандрит Иоанн (Шаховской), основавший в Берлине издательство «За Церковь», дал мне три тысячи крон. Конечно, рукопись подверглась цензуре, сначала чешской, потом нацистской немецкой. По требованию цензуры мне пришлось внести ряд изменений везде, где читатель мог бы подумать, что я имею в виду режим Гитлера, как зло. Например, после изображения Царства Божия, как абсолютного совершенства, я писал: «Мы знаем, по своему печальному опыту, что, кроме Царства Божия, есть еще и наше царство несовершенных существ». Цензура заставила меня вычеркнуть слова «по своему печальному опыту». Поистине на воре и шапка горит: под словами о нашем печальном опыте я разумел всеобщие несовершенства земного бытия, болезни, смерть и т. п., а нацисты усмотрели в них намек на их режим. Меня заставили также устранить указания на недостатки советского режима, потому что в это время, в первой половине 1941 г., еще было сотрудничество Гитлера и Сталина.

Заказав типографии объявления о своей книге и указав, что ее можно выписывать не только от издательства «За Церковь», но также и прямо от меня, я разослал это объявление по множеству адресов. Продажа книги шла так хорошо, что я мог вернуть издательству три тысячи крон.

В книге моей есть мысли, расходящиеся с традиционными взглядами Православия, например учение о спасении всех, о перевоплощении и т. п. Наш владыка Сергий сказал мне, что диакон уже собирает поленья для костра мне. Однако я знал от знакомых, что он советует читать мою книгу. Мало того, он разрешил продавать ее в соборе у свечного ящика.

В книге «Бог и мировое зло» я использовал свой персонализм для объяснения всех несовершенств не только человека, но и всей даже неорганической природы. Согласно персонализму весь мир состоит из личностей, действительных, как, например, человек, и потенциальных, то есть стоящих ниже человека (животные, растения, молекулы, атомы, электроны и т. п.). Наше царство бытия, полное несовершенств, состоит из личностей, эгоистических, не исполняющих в совершенстве двух основных заповедей Христа — люби Бога больше себя и ближнего, как себя. Все распады, разъединения, все виды обедненной несовершенной жизни я объясняю в этой книге, как следствие греха, то есть эгоистического себялюбия деятелей нашего царства бытия, значит, как нечто сотворенное нами самими. Такое использование персонализма дает возможность объяснять даже и природные катастрофы, извержения вулканов, бури, наводнения, как разгул стихий, состоящих из потенциальных личностей, которые еще не обладают сознанием и творят мощную жизнь для себя, губя жизнь других существ.

Высокомерное превознесение достоинств германской расы сопровождалось у нацистов презрением к русскому народу и русской культуре. Взяв в свои руки Славянскую библиотеку, служившую научным целям, они издали приказ не выдавать из Библиотеки ни одной русской книги, напечатанной после 1900 года. Если же какому‑либо ученому нужна русская книга, напечатанная раньше 1900 года, он должен подать прошение о выдаче ее, указав, для какого научного труда она ему нужна; такая просьба в некоторых случаях может быть удовлетворена, но под условием, чтобы ученый читал такую книгу лишь в здании Библиотеки. После этого указа я ни разу не обращался в Славянскую библиотеку.

Гестаписты по какому‑то поводу обратили на меня внимание и хотели арестовать меня. За меня заступился игумен Рыльского монастыря в Болгарии. Он пользовался уважением генерала фон Рихтгофена и посредством него достиг того, что меня не тронули. Об этом рассказал мне молодой болгарский монах, студент, приехавший в 1943 г. в Братиславу, чтобы изучить мою философию.[48]

Моя персоналистическая метафизика, объясняющая все виды зла ссылкою на простое старомодное понятие эгоизма и содержащее в себе учение о перевоплощении, вызывает к себе некоторое отталкивание у русских филосфоов в Париже. От. Василий Зеньковский, например, в своей «Истории русской философии» приводит из моей книги «Бог и мировое зло» цитату о том, что деятель, который начал с жизни электрона, потом, пройдя через ряд перевоплощений, может развиться настолько, что станет человеком. Далее он говорит: «Совершенно не понимаю, зачем Лосскому понадобилась вся эта фантастика» (П т., стр. 205). От. Василий, как и все философы XIX и XX века, не знает, что таково именно мнение Лейбница, необходимое в метафизике персонализма. Лейбниц однажды пил в обществе кофе и сказал, что в проглоченном кофе, может быть, есть несколько монад, которые со временем станут людьми.{49}

Отсюда понятно, что печатание моих книг в Париже давалось мне нелегко. В YMCA‑PRESS была напечатана «Свобода воли» в 1927 г., а следующая за нею книга «Ценность и бытие. Бог и Царство Божие, как основа ценностей» печаталась в 1931 г. в YMCA на мои средства, как издание автора. «Типы мировоззрений» напечатало издательство «Современные Записки». Книга «Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция» была напечатана в 1938 г. в Шанхае издательством YMCA в соединении с дальневосточным «Словом» на средства, собранные по подписке (три тысячи франков). Организатором Комитета для подписки был Николай Васильевич Тесленко.

После смерти священника Штротманна в Прагу был прислан католик восточного обряда, словак от. Иван Келльнер. Это был очень привлекательный человек, любивший Россию и русскую культуру. Иван Иванович Лапшин и я были с ним в живом дружеском общении. Летом 1940 г., когда мы жили в Збраславе, он приехал к нам и, беседуя о философских вопросах, спросил у меня о гносеологии Канта и трансцендентально–логическом идеализме. Я прочитал ему лекцию о психологизме и логицизме в теории знания. От. Келльнер понял, что от меня можно получить сведения, которых нельзя вычитать из книг. Вскоре он уехал в Словакию, так как нацисты, старавшиеся не допускать сближения различных славянских народностей друг с другом, настояли на удалении его из Чехии. В Братиславе от. Келльнер стал расхваливать меня, как философа. Профессор философии Братиславского университета чех был уже в 1939 г. арестован нацистами и отправлен в концентрационный лагерь. Там этот сильный, здоровый человек года через два умер. Таким образом кафедра философии была не занята и лекции по философии были поручены профессору психологии, который тяготился ими. Отец Келльнер стал советовать пригласить меня на кафедру философии. Этим предложением заинтересовался профессор философии права Раец. Он был знаком с властями Словацкого государства и с самим президентом Словакии Тиссо. После года хлопот ему удалось добиться того, что президент утвердил приглашение мое на кафедру философии.

Глава девятая. В Братиславе

В начале апреля 1942 г. мы с женою переехали из Чехии в Словакию с тем, чтобы мне сейчас же начать лекции на весеннем семестре. Отца Келльнера мы там уже не встретили. Он послан был Католическою церковью в Харбин. Ему очень хотелось поехать на Дальний Восток через СССР, чтобы повидать любимую им Россию. Визы для проезда через СССР он, конечно, не получил. Недавно я читал, что он был арестован и расстрелян советским правительством.

Через несколько дней после приезда в Братиславу мы, любя большие реки, пошли взглянуть на Дунай. На набережной мы сидели на скамье, любуясь этою могучею рекой. Я думал, что исполнение профессорских обязанностей во всем их объеме в чужой стране на чужом языке дело трудное. К тому же мы уехали из Праги, где прожили более девятнадцати лет и сжились с нею, имели там много добрых знакомых, так что она стала для нас второю родиною. Думая так, я живо осознал, что пока рядом со мною находится моя жена, верная подруга моей жизни в течение сорока лет, мне нечего беспокоиться, я не одинок. Мы оба были вполне здоровы и бодры. Мне не могло прийти в голову, что через девять месяцев моя жена уйдет в другой мир.

Принимая предложение занять кафедру в Университете имени Яна Амоса Коменского в Братиславе, я заявил, что в течение первого года буду читать лекции по–чешски, а потом по–словацки. В действительности уже в следующем семестре я перешел на словацкий язык. Произошло это так. При кафедре философии служил молодой философ Иосиф Диешка для заведования библиотекою философского семинария и помощи профессору в административных делах. Это был словак, получивший сначала богословское образование в Католическом институте, а потом философское в Братиславе и Праге. Он был литературно одарен. Я предложил ему перевести вместе со мною мою ненапечатанную еще книгу «Условия абсолютного добра» (основы этики) на словацкий язык. Прочитав вместе с ним предложение по–русски, я передавал его на чешском языке, а Диешка переводил его с чешского на словацкий. На летние каникулы он уезжал к своему отцу, зажиточному крестьянину, жившему в деревне километрах в двухстах от Братиславы в живописной местности. Мы наняли комнату в той же деревне и в течение лета Диешка и я перевели мою книгу. В результате этой работы Диешка овладел русским языком, а я словацким. Лекции свои я писал по–русски; над русскими строками я писал словацкий перевод. Для исправления моего перевода в трудных местах я приглашал за небольшую плату студента карпаторосса Михаила Михайловича Заречняка, который был завзятым русофилом и хорошо знал русский язык.