Горькая полынь. История одной картины - Сергей Гомонов

Уже не зная, за что хвататься, Никколо испросил у начальника дозволения съездить в Ареццо на встречу с упомянутой кантором Консолеттой-Лучианой делла Джиордано, урожденной венецианкой и проживающей ныне на виа Сан Доменико, неподалеку от дома Вазари. Выехав на рассвете, чтобы провести в пути светлое время суток (рисковать да Виенна не любил), ближе к вечеру он оказался у цели. Доложив о себе прислуге, он был впущен в небольшой, удивительно светлый и хорошо проветриваемый холл, где не без любопытства огляделся, пытаясь представить себе загадочную особу, которая владела этим жилищем и, возможно, до какой-то степени — сердцем его друга.

— Доброго дня, — послышался голос с лестницы, а затем — осторожные шаги по ступенькам.

Пристав выглянул из-под арки и остолбенел: к нему спускалась седая синьора возраста доньи Беатриче или чуть моложе, статная и одетая с безупречным вкусом. Пожалуй, лет двадцать-тридцать назад она поразила бы и сердце самого да Виенны, едва взглянув на него синими очами, сияющими на лице леонардовской Мадонны, теперь слегка искаженном приметами возраста.

— Чем я могу быть вам полезна, синьор? — пожилая Мадонна улыбнулась.

— Здравствуйте, донья… Джиордано, верно?

— Да, верно, — она разглядывала его не без интереса. — Проходите.

Они вышли на веранду, куда служанка уже принесла прохладительный напиток.

— Видите ли, синьора, я полицейский пристав и приехал из Флоренции по важному делу. Ваше имя назвал нам синьор Шеффре…

Донья Джиордано приподняла брови:

— Шеффре? А кто это?

— Кантор. Он преподает вокал в Приюте Невинных.

— Ах! Фредо! Вы меня чуть не запутали.

— Фредо?

— Это я так зову его, а на самом деле, конечно же, он для всех Гоффредо ди Бернарди, — она рассмеялась и не без гордости, смешанной с печалью, добавила: — Фредо — мой зять, муж бедняжки Лучианы, моей покойной дочери.

И тут да Виенна понял, что теперь ему придется выпить что-нибудь покрепче лимонада, дабы разбежавшиеся во все стороны мысли возвратились в прежнее русло.

Глава третья Винчи, или Когда смолкает Провиденье…

Герцоги Тосканские, до которых дошли сведения о таинственном исчезновении ангела-хранителя их детей, проявили едва ли меньшую тревогу, чем его опекунша и воспитатели. На ноги были подняты полицейские службы всех провинций герцогства — от Ливорно до Ареццо и от Пистойи до болотистого Гроссето. Герцогиня-мать выказала пожелание взять поиски Дженнаро под личный контроль, поэтому уже через пару недель после начала расследования мальчишка снился в кошмарах всем высшим чинам Тосканы.

Обо всем том ни Абра, ни сама Джен даже не подозревали, покидая той ночью поместье Мариано и направляясь в Винчи. Накануне девочка проспала, как убитая, в комнате служанки Эртемизы до самого рассвета и не проснулась бы, не помешай ей быстрый шепот у окна за простенком. Из-за шифоньера слегка виднелся край подола Абры, перегнувшейся через подоконник. Услышав шорох за спиной, служанка встрепенулась, неловко распрямила спину и поглядела на гостью:

— Проснулась, что ли? Сейчас принесу тебе водички умыться. Только тихонько, девочки моны Мизы спят еще.

Сидеть тише мыши Джен пришлось весь день, до наступления темноты. По словам Абры, в поместье вернулась Эртемиза и присоединилась к поискам воспитанника хозяйки.

— Эх, а донья-то Беатриче как страдает… — вздохнула она и исподтишка поглядела на девушку. — Может, передумаешь? Верно тебе говорю: она будет тебе любой рада, мальчик ты или девочка. Главное, что жива и здорова.

— А остальные?

— Да и остальные. Вот удумала чего…

Джен покачала головой. Абра вздохнула — «Ну, как знаешь», — и стала искать для нее подходящую одежду. Старых платьев у нее было раз-два, и обчелся, но одно она все-таки подобрала и приложила к плечам девушки:

— Вот, вроде, сойдет. Мне уж не пригодится…

Никогда не носившая ничего подобного, Джен безнадежно запуталась в исподней и верхней частях наряда.

— Помоги, пожалуйста, не знаю я этих секретов, — попросила она Абру, и та мигом одела ее, легко зашнуровав корсаж.

— Еще недавно и мне впору было, — сокрушенно заметила она, любуясь преображенной девчушкой. — Повернись-ка, красавица! Ну покружись, покружись, чего ты! Всем хороша, только волосы короткие. Платок повяжи. Ладно, сиди здесь покуда. Вот сейчас дочек хозяйки уложу спать — и поедем.

Дорога до Винчи времени заняла немного, или так только показалось Джен, с младенчества привыкшей к постоянным и подчас долгим кочевьям. Под утро другого дня они были уже на месте. Оказалось, что семья Абры жила не в самом городке, а в селении Анкиано, где полтора века назад родился и вырос мастер Леонардо, которого более всех остальных художников на свете почитали донья Беатриче, синьор Шеффре и синьора Чентилеццки. Проезжая мимо большого, но самого обычного дома, выложенного, как и большинство местных домов, светлым камнем, с маленькими низкими окошками и крупной черепицей на кровле, Абра деловито, как ни в чем не бывало, махнула рукой в его сторону:

— Вон там жило семейство нотариуса Пьеро ди сер Антонио.

— Того самого? Отца мессера Леонардо?

— Ага.

Джен едва сдержала смешок. Служанка Эртемизы говорила о нем тоном бестрепетного практицизма, как любой из нас говорил бы о своих соседях, обычных людях, о которых — почему-то — ходит слава за какие-то заслуги, нас особенно не интересующая, однако лишний раз указать на их соседство не помешает.

Ходить в платье Джен было неловко: она чувствовала себя ряженой; так, по ее разумению, выглядел бы мужчина, вздумавший натянуть на себя женские тряпки и затянутый корсетом. Всё в этом одеянии было глупо и неудобно, снизу поддувало, сверху давило, юбка постоянно норовила задраться от дуновения ветра, или же Джен сама, забываясь, по привычке совала руку под подол, чтобы поправить несуществующий ремешок на несуществующих штанах, которые она согласилась снять только после долгих уговоров Абры.

— Как вы это носите? — шепотом спросила она служанку, выбираясь из повозки у скромного домишки, окруженного виноградником.

— Да уж привыкай пока, — насмешливо отозвалась та, подбочениваясь в пояснице, морщась и распрямляя затекшую спину.

Джен незаметно перевела взгляд с нее на себя, пытаясь понять, неужели и у нее теперь так же топорщатся грудь и живот в этой одежде, но, кажется, ее платье смотрелось не так уродливо, как служанкино.

Семья Абры вставала ни свет, ни заря — к их приезду все уже были на ногах. Покуда Абра вела беседу с матерью о том, кем ей доводится юная спутница, шестнадцатилетний Оттавио, самый младший из детей семейства Контадино, долго разглядывал Джен, с головы которой косынка съехала на плечи, а потом без всякого зазрения совести, будто ее тут и не было вовсе, громко спросил сестру:

— А чего она стриженная?

Абра оглянулась:

— Оставь ее. Хворала она, вот и обстригли. Делом займись!

И этим же вечером, подловив момент, он попытался щипнуть приезжую за мягкое место, но заработал такого тумака, что отлетел на несколько шагов, перевернув по пути несколько пустых бочонков во дворе. На грохот сбежались все, кто был дома, Джен стояла, растирая отбитый кулак, а Оттавио, поднимаясь, тер ушибленный затылок и бурчал: «И дерется, глянь-ка, ну чисто мужик!»

Словом, они подружились. Позже Джен обучила его некоторым премудростям обращения с кинжалом, поскольку шпаги, которой она управлялась лучше, ни у нее с собой, ни в доме Контадино не было. Большая шумная семейка служанки Эртемизы ей понравилась, и она с удовольствием вызывалась помогать в домашних делах, азартно осваивая новые для себя виды деятельности. Поглядев, что «giovane cuculo»[37] — так прозвала девушку синьора Контадино — вполне себе начала приживаться среди домочадцев, Абра засобиралась обратно в город.

Хозяйка дома хмуро смотрела, как дочь прощается со всеми, и до Джен донеслось только ее ворчливое: «Опять на ночь глядя, как тать какая-нибудь!»

— Матушка, не могу я дольше, дорога неблизкая, и ждут меня там девочки синьоры, вы уж меня простите! И Кукушонка моего не обижайте, эй, Оттавио, слышишь? Тебя касается! Смотри у меня!

— Ее обидишь…

Краем глаза Джен уловила, как тут же одна из сестер толкнула его ногой под столом — «Не огрызайся!», а он толкнул в ответ. Абра поманила гостью за собой на улицу, где крепко обняла и похлопала по спине, давая напутствия, как обходиться с нахрапистым братцем: «А будет упорствовать — берешь, вон, грабли… Ну, этому мне тебя учить не надо, сама знаешь!»

— Погляжу, как там чего, в городе, подумаю еще, что дальше с тобой делать. Ну, иди, ступай.

Уходя, Джен задержалась за дверью и случайно заметила, что на дороге к Абре подъехала повозка, в которую она и взобралась прямо на ходу, а кучер присвистнул и, подгоняя лошадь, щелкнул кнутом. Через мгновение они растворились в темноте, и девушка долго гадала, кто из слуг Эртемизы или опекунши мог приехать сюда за Аброй, однако никто в такой одежде, особенно странной по форме шляпе, на память не приходил. Да и не могла она открыться кому-то из них, ведь Джен умоляла ее не выдавать тайну.